Набранные шикарные узлы скорости позволили Тео уйти от настоящего шторма, всё-таки накарканного старым барометром, но разразившегося уже где-то за спиной у мореплавателя. Перескакивая с волны на волну, гарцуя на вираже, где Атлантический заворачивает в Индийский, Тео всё-таки обогнал итальянца на чуть-чуть и под аплодисменты публики и флагов на Кейптаунском пирсе отдал концы портовым мальчикам вторым, следом за англичанином.
Во время двухдневного отдыха, пока технический состав команды германского гонщика приводил в порядок повреждённую за время пути яхту с такелажем и парусным вооружением, менял калиево-натриевые и калиево-магниевые батареи, Тео фон Конюхофф отнюдь не отсыпался и не отъедался, как другие яхтсмены, пользуясь преимуществами суши и сервиса. Тео был очень обеспокоен отчетливо слышавшимися ему голосами. При всём своем аутизме таких явлений он за собой прежде не наблюдал. Ему хватало до сих пор в океане своего собственного общества и общества стихии, с которой он состоял в условной сексуальной связи, как иногда казалось.
И поэтому капитан «Глории Лабор» отправился на консультацию к психологу команды, которым служил профессор Берлинского университета Курт Левин, уже две недели живший за счёт спонсора в лучшей кейптаунской гостинице «Амбассадор».
Усевшись в удобное кресло, посверкивая выбритыми до блеска загорелыми скулами, благоухая кёльнской туалетной водой, Тео зачем-то огляделся по сторонам, словно был в океане и опасался неизвестно чего неизвестно откуда, и шёпотом сказал:
– Профессор, на последнем участке маршрута я начал слышать какие-то голоса.
Курт Левин поправил очки на переносице, пригладил редеющие волосы и уточнил:
– Какие голоса, капитан?
– Не знаю.
– То есть незнакомые?
– Абсолютно незнакомые, профессор.
– Значит, кто-то в Плимуте тайно пробрался к вам на борт и только у самого Кейптауна решил вам открыться.
Тео, имевший мало опыта общения с психологами, даже задохнулся от возмущения, словно несущийся навстречу свежий ветер вдруг резко сменился полным штилем с запахом аудитории. Очевидно, психолог команды даже не удосужился взглянуть на «Глорию Лабор».
– На моей посудине негде спрятаться, герр Левин.
Для лучшей ориентировки в устройстве яхт профессор Левин бросил несколько быстрых взглядов на свой номер.
– Даже… э-э… в стенном шкафу?
– На моей посудине нет стенного шкафа, а также туалета, ванной комнаты и балкона, – просветил мореход учёную сухопутную крысу.
– Очень хорошо, – кивнул профессор Левин, не показывая виду, что в действительности всё очень плохо. – Попробуйте описать услышанные голоса.
– Один такой скрипучий деревянный, а другой звонкий железный, но слегка тронутый ржавчиной.
– О, а вам не чужды поэтические метафоры, герр капитан, – улыбнулся профессор. – Но голоса, я надеюсь, были неразборчивыми?
– Нет, как раз очень разборчивыми. Один даже дал мне весьма дельный совет, благодаря чему мне удалось поймать хороший ветер и выбрать наилучший галс.
Тео фон Конюхофф, как законченный аутист, был, конечно, не в курсе достижений современной ему науки, даже психологии. Откуда ему было знать, что профессор Левин относился к новомодной школе гештальтпсихологии, все явления человеческой психики объяснявшей законами физики.
– Значит, у вас внезапно заработала сломанная рация, немножко поработала, в случайной передаче давшая ценный совет, а потом опять сломалась, – предположил Левин.
– Моя рация способна передавать только некий писк, представляющий собой азбуку Морзе.
– Значит, это было радио на проезжавшем мимо пароходе.
– Никаких пароходов мимо не проезжало, профессор. А голоса звучали совсем рядом.
– А мог кто-нибудь упасть с парохода, проезжавшего накануне, и дать дельный совет, цепляясь за спасательный круг где-нибудь неподалёку?
– Я думаю, профессор, человеку в таком положении как-то не до дельных советов идущему мимо яхтсмену.
– Вот как. Психологически вы, возможно, и правы. Тогда, значит, это очень сильный ветер донёс голоса из-за горизонта. С африканского берега. А может, даже и с южноамериканского.
– Так не бывает, профессор.
– Значит, это был Господь Бог или кто-нибудь из его ангелов… Хотя нет. Они же не существуют, – грустно поправил самого себя Курт Левин, законченный атеист, которым его сделала ещё в детстве зубрёжка в хедере городка Морсбах-Вальдбрель.
Тео так и не получил никакого объяснения происхождению голосов от профессора Левина. Всех психологов гештальтской школы отличала одна особенность. И Левин, и Эренфельс, и Брентано, и Гуссерль, и даже Макс Вертхаймер весьма сдержанно относились к спиртному.
Через день был дан старт второму этапу гонки. Теперь маршрут лежал через Индийский океан. А Индийский – это вам не Атлантический, изрезанный торговыми и пассажирскими маршрутами, как тело проститутки, побывавшей под ножом Джека Потрошителя. Это попутное течение и зона зарождения свирепых циклонов южных сороковых широт. И немногим более приветливых тридцатых. Это безлюдье субантарктических вод, самых плодородных и губительных, самых любимых вод Мирового океана.
Уже на третий день пути Тео фон Конюхофф потерял из виду южноафриканский берег и взял курс на восток в открытое пространство. А на следующий день сдохла свежая ещё калиево-натриевая батарея в рации, вкупе со всеми запасными залитая шаловливой волной. Калиево-магниевые для электроплитки тоже пострадали, но продолжали кое-как давать энергию. К сожалению, для рации они совершенно не годились из-за противоположной полярности и ориентации. Путешественник, благодаря достижениям науки, знал своё местоположение в пространстве и во времени, но перестал знать местоположение соперников. И профессор Курт Левин не мог больше ему дать ни единого психологического совета.
Зато спустя ещё какое-то время капитан «Глории Лабор» снова услышал голоса и тяжко вздохнул, приняв параноидную шизофрению как закономерный итог одиночных плаваний.
– Не унывай, Тео! – весело воскликнул отдалённо знакомый голос откуда-то из каюты, хотя в действительности из правого полушария головного мозга. – Всё в порядке. Погода отличная. Ветер попутный. Давление ртутного столба не хуже артериального.
Но Тео уныл. Он крепче сжал штурвал худеющими руками, удачно вырулил с волны на волну и раздражённо дёрнул подвижную рею, чуть меняя курс.
– Кто так обращается с парусами? Кто так дёргает? Перевернуться захотел, салага? – тут же последовал язвительный комментарий.
«По крайней мере, идти будет веселее, – нашел положительное в новых обстоятельствах капитан. – Но вернусь в Гамбург, сразу же лягу в лучшую психиатрическую клинику».
– Какие мы нежные, дёрнули её разок – и сразу же заохала, – вмешался какой-то звякающий голос. – Вот потерпела бы с моё.
Болезнь стремительно набирала симптомы. Голоса в голове Тео теперь уже разговаривали не с ним, а между собой. В точности как нагловатые гости, переставшие замечать хозяина. У мореплавателя возникла мысль приложиться к бутылке рома, припасённой на случай простуды или особенно хорошего настроения. А вслед за тем возникла ещё более приятная мысль: желание приложиться ни один из голосов не прокомментировал, не стал подначивать или корить, как это иногда встречается в мозгах любителей опьяняться разной величины просторами. Значит, в его сознании ещё оставались трезвые, не поражённые болезнью участки.
– Надо отвлечься, отвлечься, – произнёс капитан вслух, чтобы ещё больше отвлечься. – Заниматься своими обычными делами. Следить за курсом, погодой…
И тут же деревянный голос поинтересовался:
– Дождь будет?
– Да. Мелкий, противный. При слабом ветре и небольшом волнении, – сообщил металлический.
– Не люблю мелкий дождь.
– А тебе не всё равно, идёт дождь или нет?
– А вот представь себе, не всё равно.
Тео фон Конюхофф вздохнул со всхлипом. Нет, не избежать психиатров, которые обязательно прикуют его к береговой тверди и залечат растворами неизвестных веществ в неизвестных жидкостях. Уж лучше сразу за борт, в жидкость куда более знакомую. Выиграть последнюю гонку, вымучить победу над внутренней стихией и потом – за борт.
