ночью. Дети, зачатые в радости, всегда самые удачные! Остается надеяться, что вы умеете их делать!
Этьен мертвенно побледнел так, что Гортензии в испуге почудилось, что он вот-вот рухнет к их ногам. Действительно, он зашатался, как молодое деревцо под ветром, и она инстинктивно вытянула руку, чтобы его поддержать. Но внезапно он повернулся к ним спиной и побежал в направлении замка.
– Как вы можете так его унижать? – возмущенно вскричала она. – Это же ваш сын!
– Случаются моменты, когда я начинаю в этом сомневаться. Он – порядочный олух. Что касается вас, я нахожу, что вы слишком добры, вставая на его защиту. Не вступись я – он бы бросился с вами прямо в огонь…
– Неужели вы могли вообразить что-либо подобное? Надо быть вовсе не в своем уме.
– Так именно об этом я вам и толкую. Поверьте, он вполне способен подвергнуть вас риску ужасающей смерти только для того, чтобы мне досадить. Но хватит. Забудем об этом, вам пора идти сажать ваш можжевельник. Все уже готово, вот и кузина как раз идет сюда вместе с нашими друзьями. Однако же вам придется проделать все это одной.
И вправду, мадемуазель де Комбер с лопатой в руках появилась перед новобрачной. В нескольких шагах от нее уже лежал кустик у ямы, вырытой Пьерроне, который стоял тут же, готовый прийти на помощь, если девушка окажется слишком неопытной в этом деле. Но Гортензии теперь не терпелось поскорей покончить с церемонией. Бестрепетной рукой она взяла растение, установила его в яме и засыпала корни землей так, словно всю жизнь только этим и занималась. Окружающие сопровождали ее действия рукоплесканиями. Закончив, она вылила на куст ведро воды, схватила бокал вина, который ей предложили выпить за здоровье будущих Лозаргов, и разом осушила его под восторженные крики, прозвучавшие с удвоенным пылом.
– Она одна посадила можжевельник и выпила вино по-мужски, – объяснила столь бурное восхищение Годивелла, игравшая здесь роль местной пророчицы. – Мальчики, которые от нее родятся, станут здоровыми парнями и не посрамят родных мест!
– Ты права, Годивелла, – подбавил жару маркиз, чье лицо, ярко освещенное пляшущим светом костров и факелов, излучало невероятное тщеславие. – Выпьем за новую графиню де Лозарг и за всех будущих Лозаргов!
Эти слова послужили призывом ко всеобщему пиршеству. Между замком и часовней расставили столы и стойки с закусками, выкатили несколько бочек. Появились цельные окорока, горшочки со свиным паштетом, головы сыра, сдобные булочки с тертым сыром и сладким творогом, пирожки с рубленым мясом, запеканки с мелко нарезанным салом. С ними соседствовали «пунти» и горские колбасы, пироги с начинкой из всего, что дает природа в это время года, и еще с черносливом, изюмом, вареньями, а также леденцы и торты с фруктами. В перерывах между танцами и прыжками через костры, пламя которых стало не таким высоким и уже не представляло опасности, поселяне подходили сюда подкрепиться и выпить за здоровье новобрачных, святого Иоанна и святого Христофора…
У Гортензии слегка кружилась голова, поскольку первый в ее жизни бокал вина, как ей показалось, сильно подкрепил ее, а посему за ним последовало два других. Это было той малостью, которой она пыталась заглушить новое разочарование: необходимость остаться в замке вплоть до рождения ребенка. Будет ли когда-либо положен предел самодурству маркиза? По крайней мере последнее его условие казалось ей невыполнимым. Дитя, как она считала, могло быть только плодом любви. А она не любит Этьена, и с недавних пор ей стало казаться, что Этьен презирает ее почти так же, как ненавидит отца. Его попытка увлечь ее в огонь была безрассудной выходкой или же на самом деле покушением? По словам маркиза, выходило, что юноша хотел покончить с собой и с нею. Но гораздо легче поджечь легкое платье, чем суконный сюртук… Так, может, Гортензия и намечалась единственной жертвой?..
По совету Дофины, обеспокоенной необычным блеском в ее глазах, она отщипнула кусочек пирога и почувствовала, как действие вина ослабело. Впрочем, ее ум был достаточно ясен, чтобы помнить: вскоре, быть может, уже вот-вот, ее поведут в комнату, бывшую ее спальней, где ее ожидает супруг. И что ей нечего ожидать никакой радости от этой близости…
Оставалась одна надежда: Этьен куда-то убежал и исчез. Быть может, он этой ночью не вернется? И она ляжет спать одна? Вот это стало бы наилучшей из новостей…
Но увы, вопреки поверью, будто ночь на Иванов день благоприятна для исполнения всех надежд и ожиданий, ей было предначертано, что ни единому из ее желаний не суждено сбыться. Гортензия как раз отвечала на поздравления маленького аббата Кейроля и подошедших вместе с ним влиятельных жителей деревни, когда появилась Дофина в сопровождении Годивеллы с факелом в руках и нескольких дам. Это пришли за ней, чтобы отвести ее в опочивальню.
– Так рано? – попробовала воспротивиться Гортензия. – Разве мне не позволено потанцевать на собственной свадьбе?
– Ваш свекор считает, что вам будет лучше подняться к Этьену. Ему и так было непросто отловить его, а теперь он держит молодого человека под присмотром, пока того готовят к этой ночи!
Девушка не смогла скрыть гримасу раздражения, что не укрылось от вдовствующей графини де Сент-Круа.
– Новобрачный, которого надобно сперва изловить, а потом держать под надзором, его суженая, предпочитающая танцевать и оттягивающая время встречи с супругом? И вы, Дофина, продолжаете утверждать, что вестники любви и купидоны верховодят на этой свадьбе?
– Уверяю вас, что к завтрашнему утру все устроится как нельзя лучше! Эти дети созданы, чтобы поладить друг с другом!
Что до ее самой, Гортензия весьма сомневалась в этом. Казалось, ничего не осталось от той особой нежности двух заговорщиков, что объединяла ее и кузена. Со времени помолвки он относится к ней как к врагу. И вот только что… При воспоминании о том, что могло произойти, девушку стал бить озноб. А меж тем ее уже ввели в ее комнату, превращенную в супружескую спальню. Голубая штофная ткань производила впечатление удобства и, более того – изысканности, здесь все переменилось, только мебель осталась та же, хотя и с некоторыми добавлениями. Однако Гортензия не была уверена, что новая обстановка ей нравится больше прежней. Зеленые обои, хранившие отблеск девичьих грез ее матери, как выяснилось, были ей дороже, чем она полагала… Несмотря на обилие цветов, громоздившихся повсюду, теперь комната показалась ей чужой. Она принадлежала той неизвестной женщине – графине де Лозарг…
Чуть позже, облаченная в просторную ночную рубашку из батиста в мелких складочках, с тщательно расчесанными волосами, свободно лежащими на спине, она
