городе царила ночь, снежная и тихая. Небо, обсыпанное яркими звездами как детское лицо веснушками, смотрело на заснеженную землю с безразличием вечности. И человек во всем этом становился песчинкой, ничего не решающей и ничем не управляющей. Одной из миллиардов.
Она набрала Нику, но та куда-то спешила. Позвонила сестрам, поговорили ни о чем. Поворковала с младшим племянником по видеосвязи. И можно бы было уже лечь спать, но сон как назло именно в этот вечер совершенно не собирался к ней, кажется. И она снова и снова погружалась в работу. Воспоминания о сегодняшней тренировке. Очередные вопрос и очередные поиски решений. Даже понимание того, что это холостое кручение шестеренок души и разума, не избавляли от бега внутри лабиринта мыслей.
В итоге впервые за эти месяцы тренер решила наверстать то, что стоило бы наверстать уже давно. Восстановить упущенные из внимания три года Леоновой, которые они ходили друг мимо друга, словно призраки.
Конечно, невозможно не знать, что делает спортсмен, который борется в одной группе с твоими собственными, но знать вообще и видеть конкретные прокаты — это про разное.
Собственно, довольно быстро стало понятно, что это просмотр истории умирания. Каждый новый старт — еще немного смерти. Каждое новое интервью — еще чуть-чуть про то, насколько не хочется умирать. Милка ни на минуту не становилась собой за прошедшие в Америке годы. Ей все время было плохо, в ней не было успокоения и ясности взгляда на себя и свое дело.
Леонова врала, общаясь с журналистами. И как этого можно было не замечать — совершенно непонятно. И была смертельно честна в каждом прокате.
Убийственное серебро и произвольную, подарившую его, поднявшую Милу со дна шестерки на подиум, Виктория видела. Лично. Это был прокат жизни, после него оставалось только упасть на лед и умереть. Леонова не умерла, она сжала руку в кулак и больно стукнула ею о ладонь, вскрикнув злое “да!” в трибуны. Домбровская не сомневалась, кому он был адресован. Злой жест пирровой победы, убивающей все внутри. Жест, говорящий лучше всяких слов. Сама она неоднократно демонстрировала его, когда вопреки всему они с Милкой прорывались через субъективизм судей и выживали вместе. Тогда они были вместе против всех. А на чемпионате Леонова была против нее, может быть, как раз с теми, с кем раньше они боролись вдвоем.
Рада выиграла. Мила стала второй. Вике хотелось тихо умереть, глядя на протоколы. От усталости. И танцевать голой под луной от радости: все ее взяли медали. Даже та, которая отказывалась теперь не то, что говорить, но и здороваться, проходя мимо Домбровской, словно той и не существовало.
****
через полтора года после олимпиады
Внутри нее звучала смесь Болеро Рады и танго “Роксан” Милы, когда она постучалась в номер Ильи, и, переступив порог, впилась в него поцелуем. Чемпионат мира стоил любой мессы, а уж его празднование — и подавно.
— Я хочу отметить по-взрослому! — оторвавшись от губ молодого хореографа произнесла Домбровская.
И дальше ее вжали спиной в стену, не оставив никаких иных мыслей и желаний, кроме лихорадки тела встречающего другое тело.
Частое дыхание, перемежающееся поцелуями-укусами, похожими на сладкую месть за слишком долгое ожидание. Руки, стягивающие джинсы, словно снимающие старую кожу, на месте которой начнет переливаться под солнцем обновленная. Губы, ползущие от пупка вниз, пока руки заняты одеждой, и прихватвающие нежную кожу. Поцелуи, не оставляющие места тайнам тела. И ее пальцы запутавшиеся в его шевелюре.
Музыка внутри переходит в крещендо.
— Держись за меня крепче! — слышит она в самое ухо горячее дыхание. Ее руки оплетающие мужскую шею, ноги обнявшие бедра, стена за спиной и первобытный метроном тела отдающего и тела принимающего.
И на пике сквозь обрывающиеся его дыхание и прерывающееся собственное сознание звучит хриплое:
— Я тебя люблю, Эр!
Мир падает в бездну страсти под это бессмысленное признание.
****
Ну что же, Вика, ты получила свою жестокую и последнюю победу на фронте женственности. И одиночество в качестве комплимента от шефа. Полтора года любви на излете. Не так мало и не так плохо.
Женщина поднимается с дивана, выключает свет и отправляется наконец-то спать, потому что думать о чем-то больше невозможно. А то и до третьего визита к дорогому Андрею Петровичу дойдет. Но пациенткой этого психиатра уже будет тренер собственной персоной. То-то он обрадуется.
И надо же уже что-то сказать Миле, невозможно видеть ее горящие глаза каждый раз, когда поднимаешь голову. Или не надо? Право, переспать было бы проще, как ни дико это звучит. И, может быть, даже полезнее для всех, усмехается про себя Домбровская.
“Чего только в голову не придет, когда ни одна из твоих спортсменок не может за всю тренировку нормально прокатать программу!”— качает головой тренер. И навязчиво возвращается к мыслям о работе.
Через 40 минут она включит свет на прикроватной тумбочке. Возьмет планшет, где сохранены все программы, и начнет заново перепахивать контент, пока мозг окончательно не закоротит, а следом, наконец-то придет благословенный сон, в котором, если повезет очень, даже не будет кошмаров.
****
Новый день — новый тренировочный мрак и ужас. Девчонки как сговорились: ни одна нормально не может сделать программы от начала до конца. Их шестеро на льду, не считая Леоновой, которая просто отрабатывает скольжение. И из этих шестерых никто не хочет нормально работать.
— Настя, где выражение на лице, соответствующее программе?
В ответ пустота.
— Зоя, если прыгать так трудно, иди в танцы! Крутиться без дела и там можно!
И снова падение
— Яна, что у тебя опять развязалось, расстегнулось и мешает выполнять нормально программу?
Девочка только склоняет голову и идет на исходную точку.
Из лексикона доступен разве что мат, но и он не отражает всей глубины разочарования этой тренировкой.
— Десять минут перерыва! Не могу смотреть на вас! — рычит в конце концов Домбровская.
— Виктория Робертовна, нам надо поговорить, — подъезжает к тренерской позиции Мила:
— О чем? — не понимает Вика.
— Мы еще будем ставить показательный номер? — взгляд вопрошающий и, пожалуй, взывающий.
— Милочка, прости! Обязательно будем, но давай позже поговорим. Когда этот бедлам чуть схлынет! — виновато отзывается тренер и безапелляционно бросает в другой край катка, где пытаются прийти в себя девочки, которым нагорает сегодня по полной программе, — Приведите уже головы в порядок, а еще лучше повторите то, что у вас не получается!
Мила собирается отъехать, но тут чувствует, как на ее руку ложится сухая прохладная ладонь Виктории:
— Я посмотрю, когда можно будет взять свободный лед, а то в
