Я: «Мысль, что я должен остаться ребенком, невыносима».
Зм.: «Ради своего сына ты должен быть ребенком и оставить ему корону».
Я: «Мысль, что я должен остаться ребенком, унизительна и сокрушительна».
Зм.: «Целительное противоядие от власти![286] Не сопротивляйся тому, чтобы быть ребенком, иначе ты сопротивляешься своему сыну,[287] которого хотел превыше всего».
Я: «Это правда, я хотел сына и выживания. Но цена за это высока».
Зм.: «Сын стоит больше. Ты меньше и слабее сына. Это горькая правда, но ее не избежать. Не будь непокорным, ребенок должен хорошо себя вести».
Я: «Проклятая насмешка!»
Зм.: «Посмешище! Я запасусь терпением. Мои источники должны течь для тебя и изливать напиток спасения, если земли иссушены жаждой и каждый приходит к тебе, умоляя о воде жизни. Так подчини себя сыну».
Я: «Где мне объять необъятное? Мои знания и способности бедны, сил у меня недостаточно».
На этих словах змея свернулась, завилась узлами и сказала: «Не спрашивай о последующем, достаточно для тебя этого дня. Не беспокойся о средствах. Пусть все растет, пусть все всходит; сын растет из самого себя».
[2] Миф начинается, миф, который нужно только проживать, не воспевать, миф, который воспевает сам себя. Я подчиняюсь сыну, порожденному волшебством, рожденному неестественно, сыну лягушек, стоящему на берегу и говорящему со своими отцами, вслушиваясь в их ночное пение. Воистину он полон тайн и превосходит в силе всех мужчин. Ни один мужчина его не зачинал, ни одна женщина его не рожала.
Абсурд вошел в престарелую мать, и сын вырос в глубинах земли. Он появился и был предан смерти. Он снова восстал, был произведен заново при помощи волшебства и рос быстрее, чем раньше. Я дал ему корону, что соединяет разделенное. И так он соединяет разделенное для меня. Я дал ему силу, и потому он распоряжается, ведь он превосходит в силе и уме всех остальных.
Я не намеренно уступил ему, а под озарением. Ни один не связывает вместе Верх и Низ. Но он, выросший не как человек, но имеющий форму человека, способен связать их. Моя сила парализована, но я выживаю в своем сыне. Я оставил озабоченность тем, что он может управлять людьми. Я одиночка, люди радуются ему. Я был силен, теперь я бессилен. Я был силен, а теперь слаб. С этих пор он принял на себя всю силу. Все для меня перевернулось.
Я любил красоту прекрасного, дух тех, кто богат духовно, силу сильных; я смеялся над тупостью тупых, презирал слабость слабых, жестокость жестоких и ненавидел испорченность испорченных. Но теперь я должен любить красоту уродливого, дух глупого, силу слабого. Я должен почитать тупость умного, должен уважать слабость сильного и жестокость великодушного и славить добродетельность испорченного. Куда денутся издевки, презрение, ненависть?
Они перешли к сыну как символ власти. Его насмешки кровавы, и как презрительно сияют его глаза! Его ненависть — поющий огонь! Завидный, сын Богов, как можно не подчиниться тебе? Он расколол меня на два, он разрезал меня. Он скрепляет разделенное. Без него я бы распался, но моя жизнь продолжилась с ним. Моя любовь осталась со мной.
Так я вступил в одиночество со злым взглядом на лице, нолным негодования и возмущения владычеством моего сына. Как мог мой сын присвоить себе власть? Я вышел в сады, сел на камни у воды и мрачно размышлял. Я позвал змею, мою ночную спутницу, лежавшую со мной на камнях многие сумерки, делясь своей змеиной мудростью. Но затем из воды появился мой сын, великий и могучий, с короной на голове, с кудрявой львиной гривой, сияющей змеиной кожей, покрывавшей тело; он сказал мне:[288]
{8} [1] «Я пришел к тебе и требую твою жизнь».
Я: «Что ты имеешь в виду? Ты уже стал Богом?»[289]
Он: «Я снова восстал, я обрел плоть, теперь я возвращаюсь к вечному сверканию и мерцанию, к вечным углям солнца и оставляю тебе твою приземленность. Ты останешься с людьми. Ты достаточно пребывал в компании бессмертных. Твоя работа принадлежит земле».
Я: «Какая речь! Разве ты не валялся в земле и под землей?»
Он: «Я стал человеком и зверем, а теперь снова восхожу в свою страну».
Я: «Где твоя страна?»
Он: «В свете, в яйце, в солнце, в сокровенном и сжатом, в вечно жаждущих углях. Так восходит солнце в твоем сердце и изливается в холодный мир».
Я: «Как ты преображаешь себя!»
Он: «Я хочу стереть тебя из виду. Ты должен жить в темнейшем одиночестве, люди — не Боги — должны просветлять твою тьму».
Я: «Как ты жесток и торжественен! Я бы омыл твои ноги слезами, отер их волосами — я брежу, разве я женщина?»
Он: «И женщина тоже, а также и мать, беременная. Роды ожидают тебя».
Я: «О святой дух, даруй мне искру своего вечного света».
Он: «В тебе дитя».
Я: «Я чувствую муку и страх и опустошенность беременной женщины. Ты уходишь от меня, мой Бог?»
Он: «У тебя есть ребенок».
Я: «Моя душа, ты еще существуешь? Ты змея, ты лягушка, ты магически произведенный мальчик, которого я закопал своими руками; ты осмеянный, презренный, ненавидимый, появившийся во мне в нелепой форме? Горе тем, кто видел свою душу и ощущал ее в руках. Я бессилен в твоих руках, мой Бог!»
Он: «Беременная женщина предоставлена судьбе. Отпусти меня, я возношусь в вечное царство».
Я: «Услышу ли я твой голос снова? О проклятый обман! Чего я прошу? Ты поговоришь со мной завтра, ты будешь болтать снова и снова в зеркале».
Он: «Не сетуй. Я буду присутствовать и не присутствовать. Ты будешь слышать и не слышать меня. Я буду и не буду».
Я: «Ты говоришь отвратительными загадками».
Он: «Таков мой язык, и тебе я оставлю понимание. Ни у кого, кроме тебя, нет Бога. Он всегда с тобой, но ты видишь его в других, и потому его никогда с тобой нет. Ты стремишься привлечь к себе тех, кто, как тебе кажется, владеет твоим Богом. Ты увидишь, что они им не обладают, что он есть только у тебя. Потому ты один среди людей — в толпе и все-таки один. Одиночество в толпе — поразмысли над этим».
Я: «Полагаю, после того, что ты сказал, мне следует молчать, но я не могу; мое сердце обливается кровью, когда я вижу, что ты уходишь от меня».
Он: «Пусти меня. Я вернусь к тебе в обновленной форме. Ты видишь солнце, тонущее в красном за горами? Работа этого дня свершилась, и новое солнце вернется. Зачем ты скорбишь о сегодняшнем солнце?»
Я: «Придет ли ночь?»
Он: «Разве она не мать дня?»
Я: «Из-за ночи я хочу впасть в отчаяние».
Он: «Зачем стенать? Это судьба. Пусти меня, мои крылья растут, и стремление к вечному свету нарастает во мне все сильнее. Тебе меня больше не остановить. Прекрати лить слезы и дай мне вознестись с криками радости. Ты человек полей, думай о своем урожае. Я стану светом, как птица, что возносится в утренние небеса. Не останавливай меня, не жалуйся; я уже парю, крик жизни вырывается из меня, мне больше не удержать высшего наслаждения. Я должен подниматься — свершилось, последние путы исчезают, мои крылья уносят меня вверх. Я погружаюсь в море света. Ты, там, внизу, вдали, сумеречное создание — ты расплываешься для меня».
Я: «Куда ты ушел? Что-то случилось. Я искалечен. Не исчез ли Бог у меня из вида?»
Где Бог?
Что случилось?
Как пусто, как совершенно пусто! Должен ли я объявить людям, как ты исчез? Изречь евангелие опустошительного одиночества?
Идти ли нам всем в пустыню и посыпать пеплом головы, ведь Бог покинул нас?
Я верю и принимаю, что Бог[290] есть нечто отличное от меня.
Он взлетел в ликующей радости.
Я остаюсь в ночи боли.
Больше не с Богом,[291] а наедине с собой.
Теперь закройтесь, бронзовые двери, что я открыл, чтобы разрушительный поток уничтожил и убил всех людей, открытые, словно повивальной бабкой Бога.
Закройтесь, да покроют вас горы, а моря да потекут над вами.[292]
Я пришел к самости,[293] пустая и жалкая фигура. Мое я! Мне он не нужен был в спутники. Я обнаружил себя с ним. Я бы предпочел дурную женщину или упрямую гончую, но собственное я — это ужасает меня.
[294]Нужно деяние, чтобы растратить десятилетия, и сделать это бесцельно. Я должен догнать кусочек Средних Веков - в себе. Мы только закончили Средние Века — других. Я должен начать рано, в тот период, когда вымирали отшельники.[295] Аскетизм, инквизиция, пытки под рукой, навязывают себя. Варвару требуются варварские средства обучения. Мое я, ты варвар. Я хочу жить с тобой, потому я пронесу тебя через совершенно средневековый Ад, пока ты не сделаешь жизнь с тобой выносимой. Ты должно быть сосудом и лоном жизни, потому я очищу тебя.
Пробный камень остается наедине с собой.
Это путь.
Перевод Седрик (Иван Ерзин), Guarda и Taleann. Редактура Асгет Ладорне
