Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было третье июня, а работы не предвиделось. Лайош до последней минуты надеялся, что найдется что-нибудь, пускай хоть снова прачечная или склеп. Если б он наперед знал, что все так кончится, так экономнее тратил бы заработанные деньги; и уж будильник за пять пенге ни за что бы не стал покупать. Теперь на все про все осталось у него три пенге. Но тягостней, чем безденежье, давило на него одиночество. Не надо ему никакой помощи от сестры, только пойти бы к ней и спросить: «Погляди, Мари, как мне плохо. Что ты мне посоветуешь?» Но об этом Лайош и думать себе запретил и вместо Мари зашел вечером к Шкрубеку: вдруг у того есть работа, может, и его устроит поденщиком. Втайне надеялся еще Лайош, что столяр по доброте своей, глядишь, и переночевать у себя оставит. Но работы у столяра у самого не было; он сидел на лавке перед домом, рядом, на пороге, примостилась его рано поседевшая жена с длинной, худой шеей, конечно беременная. Они сидели спокойно, глядя перед собой, не обращая никакого внимания на визг, рев, смех, крики, доносившиеся из комнаты. Видно, на детей они были вполне закаленные. Лайош сказал, что склеп они кончили; Шкрубек тоже сообщил, что отвез уже кухонную мебель, что заказывали у него в прошлом месяце. «Мы тоже, милок, без работы сидим», — печально и тихо сказала женщина. Лайош постоял, посмотрел на них, заглянул в комнату, набитую ползающими, скачущими, дерущимися детишками, и, раздумав просить о ночлеге, стал прощаться: «Не буду вам больше мешать, дядя Шкрубек». Столяр проводил его до калитки, там придержал за локоть. «Видишь, — сказал он, — правду я говорил. Кто работает, тот есть должен». И требовательно, словно ожидая согласия, из-под косматых бровей посмотрел в лицо Лайошу. Взгляд этот Лайоша убедил. Даже спать он ложился с сознанием, что Шкрубек сказал чистую правду.
Убежище на ночь он нашел в беседке, в саду, возле одной из вилл, куда еще не приехали из города хозяева. Из заплечного мешка, что сменил вконец разлезшуюся суму, Лайош вынул будильник, поставил рядом с собой на стол, а мешок положил в изголовье. И снова задумался: зачем ему этот будильник понадобился? Вишь, и завести его даже нельзя: зазвенит утром, соседей переполошит. Наверно, приобрел он его от удивления: такая хитрая штука, а всего пять пенге. Если б он его не купил, было бы у него сейчас восемь пенге вместо трех. Но теперь все равно: пусть не звенит, пусть хотя бы стучит рядом: для него ведь стучит, для хозяина. Правду сказал Шкрубек, один бог знает, сколько Лайошу без работы ходить; однако здесь, в беседке, под распустившимися плетьями винограда, он еще ощущал в животе тепло съеденных мягких булок и сарделек и упрямо не думал пока про сестру. Неожиданный ливень прошумел над садом, брызги залетали в беседку, на лавку. «Покойникам в склепе у мясника куда лучше», — подумал Лайош и в темноте улыбнулся. Странное все-таки дело: мертвые богатеи спят под крышей, в прочном доме, а живой бедняк — под открытым небом.
На другой день с утра он караулил господина строителя на углу, куда тот послал его в первый день. К полудню тот в самом деле прошел мимо. «Уж вы не забудьте меня, если будет какая работа», — заискивающе сказал Лайош. «Как же, непременно», — благосклонно кивнул тот. В словах этих была какая-никакая надежда; Лайош мог теперь успокаивать себя тем, что он ждет работу. Это было почти то же, как если бы работа уже была у него. Днем он разглядывал стоящие перед виллами автомобили, аккуратно подстриженные деревья в садах, чисто одетых детишек на качелях, а ночью, лежа в беседке, слушал стук будильника и пиликанье сверчков. Иногда казалось, звук исходит от одного-единственного, не знающего устали сверчка, иногда — что сверчков миллион. Сверчки заставили его вспомнить даже про Веронку, и некоторое время он почти равнодушно размышлял, вправду ли к ней ходил один батрак с мельницы, как говорила крестная, и если вправду, то почему Веронка ему, Лайошу, ни разу не уступила. Через два дня он опять стоял на углу, высматривая господина строителя. Что было делать? Ведь иначе тот никак бы не мог его известить. «Есть ли какая-нибудь работа, господин строитель?» — несмело подошел он к нему, улыбкой извиняясь за свою настойчивость. Тот был в дурном настроении, Лайош явился ему, словно воплощение всех его несчастий. Теперь он так и будет всегда караулить его на углу, как привидение? «Есть ли работа? — зло передразнил он. — Если хочешь знать, есть. Да только не про тебя. С таким бездельником я не желаю больше дела иметь!» Лайош стоял перед ним, словно окаменев. И не столько грубость его поразила, сколько то, что работа есть, а он ее не получит. Он во все глаза смотрел на господина строителя и, когда понял, что скорей всего никакой работы у того нет, отступил назад. «Простите, коли помешал вам», — сказал он. С горя Лайош зашел в первую попавшуюся мясную лавку и истратил все оставшиеся деньги — один пенге двадцать филлеров.
Вечером, когда он, отодвинув доску в заборе, хотел проскользнуть в сад, его остановил смех: среди яблонь маячили белые брюки и белое платье. Видно, прибыли хозяева виллы, и он лишился своей беседки. Теперь у него не было совсем ничего, только будильник в мешке, который он, словно улитка свой домик, таскал целый день на спине. Впервые Лайош почувствовал отчаяние. Вот, значит, ради чего он всю зиму, вдыхая запах конюшни, слушая хруст овса на лошадиных зубах, шептал магическое слово «Матяшфёльд» — чтоб теперь оказаться под забором, без работы, без друга, изгнанным с последнего пристанища. Был какой-то король, которого звали Матяш[16], и место, названное его именем, раньше казалось Лайошу обетованной землей. Думалось, простой человек в этом Матяшфёльде и на крохах с чужого стола проживет. Теперь он проклинал это место заодно с его названием и даже в том, что остался без работы, винил спесивое это село с его садами и виллами. Нет, надо в Пешт идти; там, в шуме и суете, он скорей отыщет себе какую-нибудь работу, чем здесь, среди дач и железных оград. От мысли, что пойдет в Пешт, он так осмелел, что тут же двинулся в путь. Луна освещала у дороги табличку с названием «Матяшфёльд», невдалеке от которой, в кустах, догнивала сума, принесенная из дому; и вновь зазвучали вокруг обнадеживающие голоса, те самые, что по дороге из родного его села разносили весть про Лайоша Ковача. Вдруг он остановился, словно кто-то крикнул ему вдогонку: «В Пешт бежишь? К сестриной юбке?» Было мгновение, когда он едва не повернул обратно. Но дорога уже захватила его, подчинила себе, ноги тянули вперед вопреки голове. В конце концов голова сдалась, найдя оправдание ногам: Пешт велик, хватит в нем места и сестре, и ему, и не обязательно им беспокоить друг друга.
Начинало светать, когда он вышел в Пеште на набережную Дуная. Скалы на горе Геллерт испещрены были рыжими пятнами; внизу, на реке, полуголые люди выкатывали с барж металлические бочки. Лайош топтался на берегу, возле места, где шла разгрузка, и в теле, ноющем после целой ночи ходьбы, разливалось тепло новой надежды. Только теперь он почувствовал, что это такое — быть в середине огромного города. Когда он двигался к Пешту, сначала лишь звезды как будто сгустились перед ним на матово-черном небе, потом между редкими фонарями на обочинах все чаще стали возникать еле различимые в темноте дома, затем он стал замечать и людей, мелькающих перед гремящими грузовиками; пройдя огромный стеклянный фасад вокзала, он уже мог видеть дворников, вытаскивающих на улицу мусорные корзины, и провожал их глазами во мрак подворотен. Возле Дуная вдруг стало совсем светло. Река получала свечение словно бы и не с небосвода, а приносила в широком русле с собой: желтые быки мостов, скалы в рыжих потеках, просыпающаяся Крепость — все это, будто только-только поднявшись из вод, стояло умытое, в струях стекающего с боков жидкого света. Сияющая стремнина прибивала к набережной неповоротливые суда, из темных их зевов поднимались наверх люди и бочки, и на палубах барж, где люди и бочки сцеплялись и двигались вместе, у Лайоша на глазах прорастало, пускало побеги, чтобы вскоре оплести весь город, ползучее, цепкое растение — труд. Пока Лайош шел по окраинам, под редкими фонарями и тускнеющими в свете зари звездами, он лишь для успокоения совести твердил про себя: что б ни случилось, а к сестре он ни за что не пойдет. Но, увидев рыжие полосы скал возле Дуная, выкатываемые с барж бочки, он действительно успокоился. Скоро на набережной завизжат канаты, невдалеке, в ресторане, уже точат ножи, в многоэтажных домах поднимают решетки ставен. Быть не может, чтобы в этом огромном городе он не смог обойтись без Мари.
Лайош нерешительно приблизился к мосткам возле одной из барж и подождал, пока грузчик, выкатив бочку, поставит ее на попа рядом с другими. «Вы не знаете, я бы мог получить здесь работу?» — обратился Лайош к его спине. В первый момент до того не дошло, что к нему обращаются. На нем были лишь черные трусы, вроде спортивных, и стоптанные башмаки. Голые ноги его были жилисты, волосаты, черны от загара; ноги эти, меж белой каймой на трусах и завязанными на щиколотках шнурками ботинок, выглядели, как и весь человек, выносливыми, но измученными и нетерпеливыми. Когда прозвучавший вопрос дошел наконец до его сознания, одурманенного рано прерванным сном и тяжелой работой, грузчик обернулся, осклабился, положил руку Лайошу на плечо, чтобы выиграть время, пока в голову придет какой-нибудь удачный ответ. «Работу? Вполне можешь. Подожги-ка вот, что мы выгружаем!» И уже с мостков крикнул: «Сиволапый!» Лайош возмущенный стоял меж железных бочек с керосином. Что себе позволяет этот мошенник! А знает он, что Лайош в солдатах служил? Он думает, раз человек из деревни, с ним, значит, можно так разговаривать? Лайошу хотелось крикнуть этой паршивой барже, что у него полхольда земли есть от матери да еще после крестной останется кое-что. На мостках показался пожилой грузчик; за огромной бочкой и за тележкой своей он походил на муравья, который тащит куда-то свое яйцо. Не дождавшись, пока он поставит бочку, Лайош обратился к нему: «Строительный рабочий я, из Матяшфёльда. Не знаете, где тут поблизости стройка?» Тот на мгновение остановился со своей тачкой, но беседовать у него не было никакой охоты. Так как руки его были заняты, он лишь головой мотнул, что могло означать и «откуда я знаю», и «на той стороне, в Буде». Потом он поставил бочку и на обратном пути еще раз внимательно оглядел Лайоша, не сказав ни слова. На барже он поравнялся с тем, помоложе, они обменялись какими-то фразами, посмотрели на Лайоша и засмеялись. Лайош, не дожидаясь насмешек молодого грузчика, медленно пошел дальше по берегу, глядя по сторонам — чтобы дело не выглядело так, будто он спасовал. Он был обескуражен, но изо всех сил старался не падать духом.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Свечи сгорают дотла - Мараи Шандор - Современная проза
- Нежданно-негаданно - Валентин Распутин - Современная проза
- Бред сивого кобеля - Екатерина Вильмонт - Современная проза
- Народ лагерей - Иштван Эркень - Современная проза
- Несколько дней - Меир Шалев - Современная проза
- Сожженная заживо - Суад - Современная проза
- Рассказы - Валерий Буланников - Современная проза
- Шоу - Росса Барбара - Современная проза
- Зюзюка, или Как важно быть рыжей - Екатерина Вильмонт - Современная проза