Несколько секунд джингль и Г-Ряо смотрели друг на друга. Затем в глазах джингля вспыхнули узнавание и ярость, и он беззвучно, без предупреждения, бросился на капитана, горя единственным желанием — убить.
Г-Ряо отпрянул, едва не сшибив с ног стоявшего за ним штурмана.
— Стреляй! — крикнул он.
У Г-Шпоя была мгновенная реакция. Как только джингль показался из-за угла, он выстрелил. Из лучеметателя вырвался ослепительный сполох — и джингль мгновенно перестал существовать. Составлявшие его белковые соединения превратились в пар.
Держа оружие наготове, Г-Бать выглянул из-за угла.
Аборигены, так ничего и не заметившие, равнодушно шли по дороге. Ни один даже не повернулся в их сторону.
— Капитан, вдруг это был только один джингль?
Единственный, — подал голос Г-Бать.
Г-Ряо твердо посмотрел на штурмана.
— Надо иметь мужество взглянуть правде в глаза, сынок.
Джингли никогда не живут поодиночке. Где есть один джингль, там есть и другие. Этот мир уже захвачен ими, а значит, навсегда потерян для нас.
— Выходит, переговоры о союзе отменяются? — спросил Г-Бать.
Г-Ряо сглотнул: на него вдруг разом навалился груз всех прожитых лет.
— А как же иначе? Клянусь Казаркосом, нам непросто будет рассказать фигусийцам о том, что мы видели.
Крушение надежд! У нас так расчитывали на этот союз! — сказал Г-Ряо.
— Я вижу еще одного джингля! — нервно сообщил Г-Шпой ведущий наблюдение за улицей.
— Он что-то заподозрил?
— Пока нет, но он каждую секунду может нагрянуть сюда.
Пристрелить его, пока он нас не заметил?
Г-Ряо покачал головой.
— Не надо. Мы не должны ввязываться в бой.
Возвращаемся на корабль и улетаем отсюда. Г-Шпой прикроешь отход! — приказал он.
Капитан Г-Ряо был прежде всего профессионалом и умел держать себя в руках, даже в самых безвыходных ситуациях проявляя выдержку и хладнокровие. Именно поэтому его и выбрали для выполнения этой миссии. Даже сейчас, когда все их планы рухнули, коалиционный совет на Фигусии мог быть в нем уверен — он не подведет. Он поступит строго по интрукции, какой бы она не была.
4.
С величайшими предосторожностями они добрались до своего корабля, и, приподняв маскировочную сеть поднялись по трапу на его борт. Г-Шпой прыгнул в люк последним и сразу стал готовить двигатели к запуску.
Г-Бать с мукой смотрел в иллюминатор на зеленые вершины леса и ярко-голубое небо.
— Что будет с этой планетой, капитан? — спросил он.
Г-Ряо ответил не сразу.
— Ты мог бы не спрашивать, сынок. Мы поступим по инструкции «два», подпункт «а».
Г-Бать замер.
— Неужели мы, правда, сделаем это? — спросил он охрипшим голосом.
— Да. Инструкция «два» гласит, что всякий союзный джинглям мир должен быть уничтожен. Другого выхода у нас попросту нет. Война не терпит сантиментов. Тебе все ясно Г-Бать?
— Ясно, капитан!
— Тогда приступаем! Г-Шпой, взлетай и разгоняйся для перехода в гиперпространство!
— Слушаюсь, капитан!
— Г-Бать, приготовь капсулу с антиматерией и заряди ее в пушку! Почему ты молчишь? Ты слышал приказ?
Штурман наконец оторвал взгляд от зеленых деревьев оставшихся снаружи.
— Проклятые джингли… Да, капитан!
Корабль КХ-343 взлетел с чудовищным ускорением прорезав атмосферу как нож масло.
— Будь прокляты джингли! — сказал капитан Г-Ряо приводя в действие пушку.
— Будь прокляты! — как эхо откликнулись Г-Бать и Г-Шпой, стараясь не смотреть в иллюминатор.
Когда все было кончено, капитан Г-Ряо, стряхивая наваждение, провел передней конечностью по лицу — лапкой по пушистой морде длинношерстного кота.
ВСЕВОЛОД БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО
«КНЯЗЯ НАШЕГО БОГ ВЗЯЛ…»
29 июня 1174 года, в ночь после праздника св. Петра и Павла, в своем селе Боголюбове под Владимиром был зарублен заговорщиками великий князь суздальский Андрей Юрьевич Боголюбский. Князь не смог отбиться от убийц, поскольку непобедимый меч его, носимый некогда самим святым Борисом, был унесен изменившим ему ключником.
Заговорщики из числа его старшей дружины бросили тело своего князя непогребенным; сами же вместе со слугами и городской чернью бросились грабить имущество Андрея и пить вино из медуницы. Лишь два дня спустя тело великого князя было отпето, и с плачем понесено во Владимир.
Владимирцы, устрашаемые заговорщиками, высыпали на улицы, сами не ведая что сотворят. Однако, увидев поднятый великокняжеский стяг, который несли пред гробом, и услышав пение многих священников, они с рыданием опустились на колени; после же положили тело Андрея во Владимирском соборе рядом с телом любимого сына его — Глеба, скончавшегося девятью днями прежде отца своего.
Бунт, вскипевший было в городе и пригородах после известия об Андреевой смерти, утих сам собой и мятежное настроение уступило место растерянности и скорби.
«Андрей, Андрей! Как же случилось, что отнял тебя у нас Бог? Были мы точно птенцы под крылом твоим, нынче же осиротели! Роптали мы, неразумные, на власть твою, нынче же гибнем от безвластия,» — восклицали владимирцы.
* * *
Весть о смерти Андрея Боголюбского раскатилась по Руси подобно удару набатного колокола. Гибель значительнейшего и сильнейшего на Руси князя влиявшего на дела киевские и новгородские, означала неминуемую перестановку всех русских сил.
Словно неохватный дуб, Андрей, рухнув, увлек за собой и множество соседних деревьев. На юге Руси немедленно началась усобица, приведшая к тому, что Ярослав Изяславич выбыл из Киева в свой Луцк, в Киев же вернулся сестричич Святослав Всеволодович, урядившись о том с Ростиславичами и передав Чернигов Олегу Святославичу Новгород Северскому.
Тем временем, съехавшись во Владимире, ростовские, суздальские и переяславльские бояре размышляли, кого призвать к себе на княжение. С одной стороны, наследники были очевидны: либо младшие братья Андрея — Всеволод и Михалко по лествичному порядку восхождения, либо сын его Юрий. Однако самовластные ростовцы и суздальцы желали иного.
Вече собралось у Золотых Ворот, спорило, шумело.
— Коли призовем Юрия, станет он мстить нам за смерть отца. Уж больно нравом крутехонек. Никому не поздоровится: ни правому, ни виноватому… С
Всеволодом и Михалкой опять не ладно выйдет: будут владеть нами во воле своей — рассуждала рыжая борода.
— Так мы ж им крест целовали… — косясь на купола, пугливо вставила русая бородка.
Крякают владимирцы, чешут в затылках: ишь ты, а ведь и верно целовали.
— Оно, может, и целовали, да только когда это было — при отце Андреевом –
Юрии Долгоруком… — степенно говорит черная с проседью борода. — Опять же как смута поднялась, сами же братьев, по Андрееву приказу, в Грецию изгнали, к Мануилу-императору… Помню, сажаем их в повозки, а Всеволод — годков восемь ему было — эдак гневно на меня глазенками сверкает. Чисто волчонок… Да только дитя и есть дитя — сверкает, а сам к матери своей, гречанке, жмется…
— Нет, братья, как хотите, только надо нам приискать кого еще. Земля наша обильна — к нам всякий князь пойдет, — заключает рыжая борода.
— А ты молчи, снохач! Ишь ты приискать: пригласим Юрия! — встряла задиристая бородка клинышком.
— Ты это мне: «снохач»? Ах ты, пес!.. Бейте его, братья!
— Я те дам «бейте»! Запомнишь меня!
Взлетел и опустился с глухим ударом посох.
— Ратуйте, православные! Убивают! — заголосила рыжая борода.
Вокруг дерущихся бояр, растаскивая их, засуетились слуги; а толпа уж снова шумела: «Михалка! Всеволода! Юрия!» Во всех концах площади затевались потасовки, вскипали горячие, истинно русские споры. Противники били себя кулаками в грудь, ярись, божились, расплевывались — и вместо того, чтобы распутать узел, лишь затягивали его.
И — как часто бывает в споре — когда все зашли в тупик, решение пришло со стороны. Случились во Владимире рязанские бояре Дедилец и Борис, которые стали подучивать бояр:
«Взаправду ли выгоды своей не зрите али нечистый вам глаза пеплом засыпал?
Сами промышляйте: соседи у вас князья муромские и рязанские. Опасаться надобно, чтоб не пришли они на вас ратью. Надобно вам отдаться кому-то из них.
Пошлите же к рязанскому князю Глебу и скажите: «Хотим Ростиславичей –
Мстислава и Ярополка, твоих шурьев».
Князья Мстислав и Ярополк были детьми покойного Ростислава, старшего сына Юрия Долгорукого, и приходились Андрею Боголюбскому племенниками. Задумались суздальцы и ростовцы, смекая, что к чему. Вновь чесали затылки, сдвигая шапки на лоб.
— Оно, конечно: Ростиславичи — хорошие князья… Не льстивые, не крамольные, с юности в походах половецких. Да только уж больно молоды старшему едва пятнадцать минуло. Как бы оно не того…
