Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья.*
Может быть, письмо мое к ней, на которое она жалуется, написано раздражительно. Но оно не грубо. Она в нем считает грубостью то, что я осмелился говорить ей наперекор, осмелился выказать, как мне больно. Она меня третировала всегда свысока. Она обиделась тем, что и я захотел наконец заговорить, пожаловаться, противоречить ей. Она не допускает равенства в отношениях наших. В отношениях со мной в ней вовсе нет человечности. Ведь она знает, что я люблю ее до сих пор. Зачем же она меня мучает? Не люби, но и не мучай. Тоже много было в том письме сказанного в шутку. Сказанное в шутку она читает как серьезное с досады, и выходит как бы грубость.
Но довольно об этом. Не вините хоть Вы меня. Я Вас высоко ценю, Вы редкое существо из встреченных мною в жизни, я не хочу потерять Вашего сердца.* Я высоко ценю Ваш взгляд на меня и Вашу память обо мне. Я Вам потому так прямо про это пишу, что Вы сами знаете, я ничего от Вас не домогаюсь, ничего от Вас не надеюсь получить, след<овательно>, Вы не можете приписать моих слов ни лести, ни заискиванию, а прямо примете их за искреннее движение моей души.
Вы в Цюрихе и надолго,* пишет Ваша сестра. Слушайте (если можете и хотите): где бы Вы ни были, черкните мне изредка хоть два слова о себе, уведомляйте меня. Я не требую, чтобы Вы утомляли себя, писали часто. Мне хочется только, чтобы Вы иногда вспомнили обо мне. О Вас же мне в высшей степени будет всегда интересно слышать.
Опять хочу повторить Вам свой всегдашний совет и пожелание: не закупоривайте себя в исключительность, отдайтесь природе, отдайтесь внешнему миру и внешним вещам хоть немножко. Жизнь внешняя, действительная развивает нашу человеческую природу чрезвычайно, она материал дает. Впрочем, Вы не смейтесь надо мной очень.
Положение мое ужасающее. Как его улажу, не знаю.* Из письма к Аполлинарии кой-что увидите.
Адрес мой покамест тот же.* Если напишете мне вскорости, отвечу Вам и приготовлю к тому времени адрес более постоянный, который мог бы служить на всё время.
До свидания: когда-то? Прощайте. Будьте счастливы, будьте счастливы всю Вашу жизнь. Крепко жму Вам руку и очень желаю с Вами хоть когда-нибудь встретиться. Что-то мы тогда будем оба? А Вы мне всегда будете очень памятны.
Ваш весь Ф. Достоевский.
P. S. У Вас теперь юность, молодость, начало жизни — экое счастье! Не потеряйте жизни, берегите душу, верьте в правду. Но ищите ее пристально всю жизнь, не то — ужасно легко сбиться. Но у Вас есть сердце, Вы не собьетесь.
А я — я кончаю жизнь, я это чувствую. Всё равно, — Вы мне как молодое, новое дороги, кроме того что я люблю Вас как самую любимую сестру.
93. А. А. Краевскому*
8 июня 1865. Петербург
8 июня/65 год.
Милостивый государь Андрей Александрович,
Сообразив наш давешний, весьма краткий разговор, считаю нелишним изложить Вам письменно всю мою просьбу, для точности и вообще для избежания каких-либо недоумений.
Просьба моя имеет два вида.
1) Я прошу 3000 руб. теперь же, вперед за роман, который обязуюсь формально доставить в ред<акцию> «От<ечественных> записок» не позже первых чисел начала октября нынешнего года.
2) На случай моей смерти или на случай недоставления в срок рукописи романа в редакцию «От<ечественных> записок» представляю в заклад полное и всегдашнее право наиздание всех моих сочинений, равномерно право их продать, заложить, — одним словом, поступить с ними как с полною собственностью.*
NB. Роман мой называется «Пьяненькие» и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч. и проч.* Листов будет не менее 20, но может быть и более. За лист 150 руб. (За «Мертвый дом» я получал в «Русск<ом> мире» и во «Времени» по 250 р.)*
3) Если бы моя работа не понравилась редакторам «От<ечественных> записок» (или цена показалась бы высока), то они имеют право возвратить ее мне обратно и удержать заклад до тех пор, пока я не выплачу 3000 руб. (с 10-ю процент<ами>). Срок внесения денег в таком случае полагается до 1-го января 66-го года. Предоставляется, сверх того, по контракту право на получение издателю «От<ечественных> записок» гонорария за все те статьи, которые я где-либо и когда-либо напечатаю, вплоть до уплаты 3000 руб. с процентами.
4) Я не имею права самовольно взять мою работу назад или не доставить ее в редакцию «От<ечественных> записок», если б даже и представил 3000 р. с процентами, то есть редакция «От<ечественных> записок» всегда имеет право потребовать с меня работой, сама же имеет полное право, без моего согласия, потребовать назад деньги и возвратить мне рукопись.
Другой вид просьбы.
Я прошу 1500 руб. Обязуюсь формально доставить роман к вышеозначенному сроку. Но прошу только избавить меня от обязанности давать заклад. Прочие же условия могут быть сохранены, как выше сказано.
Позвольте сделать еще одно замечание.
Если только возможна выдача мне разом такой значительной суммы как 3000, то убедительно прошу Вас обратить внимание на то, что такое разрешение всего дела было бы наиболее для меня желательно и, сверх того, удовлетворительно для обеих сторон. За право издания всех сочинений моих, на один только раз, два книгопродавца (Стелловский и Воганов) давали мне уже 2000 сейчас, наличными (зная, что я в нужде).* Следственно, мне кажется, сочинения представляют достаточное обеспечение. Взяв же в соображение, что предлагаемый мною договор и в других пунктах обеспечивает почти во всем редакцию «От<ечественных> записок», надеюсь, что, в случае желания Вашего иметь мой роман в «От<ечественных> записках», Вы не откажете мне, если возможно, выдать мне 3000. Такой договор разрешил бы разом все мои затруднения в настоящем году. Примите уверение в моем искреннем уважении.
Покорный слуга Ваш
Федор Достоевский.
94. И. С. Тургеневу
3 (15) августа 1865. Висбаден
Висбаден, 3/15 августа.
Добрейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, когда я Вас, с месяц тому назад, встретил в Петербурге, я продавал мои сочинения за что дадут, потому что меня сажали в долговое за журнальные долги, которые я имел глупость перевесть на себя.* Купил мои сочинения (право издания в два столбца) Стелловский за три тысячи, из коих часть векселями. Из этих трех тысяч я удовлетворил кое-как на минуту кредиторов и остальное роздал, кому обязан был дать, и затем поехал за границу, чтобы хоть каплю здоровьем поправиться и что-нибудь написать. Денег оставил я себе на заграницу всего 175 руб. сереб<ром> из всех трех тысяч, а больше не мог.
Но третьего года в Висбадене я выиграл в один час до 12 000 франков.* Хотя я теперь и не думал поправлять игрой свои обстоятельства, но франков 1000 действительно хотелось выиграть, чтоб хоть эти три месяца прожить. Пять дней как я уже в Висбадене и всё проиграл, всё дотла, и часы, и даже в отеле должен.
Мне и гадко и стыдно беспокоить Вас собою. Но, кроме Вас, у меня положительно нет в настоящую минуту никого, к кому бы я мог обратиться, а во-вторых, Вы гораздо умнее других, а следств<енно>, к Вам обратиться мне нравственно легче. Вот в чем дело: обращаюсь к Вам как человек к человеку и прошу у Вас 100 (сто) талеров.* Потом я жду из России из одного журнала («Библ<иотеки> для чтения»), откуда обещались мне, при отъезде, выслать капельку денег, и еще от одного господина, который должен мне помочь.* Само собою, что раньше трех недель, может быть, Вам и не отдам. Впрочем, может быть, отдам и раньше.* Во всяком случае, сижу один. На душе скверно (я думал, будет сквернее), а главное, стыдно Вас беспокоить; но когда тонешь, что делать.
Адресс мой:
Wiesbaden, Hôtel «Victoria», à M-r Théodore Dostoiewsky.
Ну что, если Вас не будет в Баден-Бадене?
Ваш весь Ф. Достоевский.
95. А. П. Сусловой*
10 (22) августа 1865. Висбаден
Вторник.
Милая Поля, во-первых, не понимаю, как ты доехала. К моей пресквернейшей тоске о себе прибавилась и тоска о тебе.
