И вот Ванька вновь в Смоленске. Но уже как победитель, почувствовав себя наконец-то важной птицей, имеющей власть над нижестоящими людьми. Ну а ниже Ваньки теперь находился целый большой город — Смоленск, о существовании которого Пугорь раньше, в своей деревне, и не догадывался. Под своими лыковыми лаптями Ванька Пугорь теперь ощущал тысячи людей, которых можно было совершенно безнаказанно топтать, грабить, оскорблять и даже убить, если на то будет охота. Теперь забитый и оплеванный у себя на родине молодой ратник сам мстил всем за тумаки и унижения своего голоштанного детства и юности, и сам мог приложить кого угодно кулаком. «Крылья» выросли за спиной у Ваньки Пугоря. Он неожиданно для самого себя проявил недюжие лидерские качества и сколотил целую шайку из таких же молодых и плутоватых ратников-пехотинцев, которым выдали мушкеты-рушницы да берендейки и которые под прикрытием знамен царя могли теперь всласть «пошалить» и наживиться на этой войне. Когда смоляне на рынке видели бритую башку Ваньки Пугоря, они предпочитали прятать под прилавок все более-менее ценное. Ванька никогда не платил, хватал с прилавков все, на что устремлялись его бегающие вороватые глазки, а идущие рядом с ним друзья грозили смолянам березовыми прикладами своих пищалей, мол, не рыпайтесь, Бога благодарите, что живы и торгуете. Что же касается Бога, то и вера в том месте, где родился и вырос Ванька, была столь же намешанной, как и мысли в его голове: не то ислам, что остался от Казанского ханства, не то московская схизма, подтравленная местными божками да идолами.
Правда, кто-то все же пожаловался воеводе Смоленска на Ваньку Пугоря и на его шайку, приплатив, видимо, при этом, ибо в пехотной роте, где служил Ванька, сотник назначил по двадцать ударов по спине любому, кого поймают ворующим на рынке товар у купцов. Ванька озлобился еще больше. «Чертовы литвины!»
Прошло уже больше двух лет после свадьбы Маришки. Но девушка все еще вспоминала те три месяца своей замужней жизни как самое светлое время в своей судьбе. Ничего с тех пор не менялось к лучшему. Она молилась, прибиралась по дому, вязала по вечерам с сенными девушками под тихую песню, ходила на рынок со служанкой Василиной. Рынок, впрочем, заметно обеднел за эти два года. Теперь, чтобы что-то приобрести, приходилось не просто пойти и купить, как до войны, а договариваться, платить сверху… Подберезские, увы, также не стали богаче, бюджет семьи трещал, как дрова в очаге, а Смоленск с исчезновением бернардинцев, лютеран и униатов лишился былой чистоты и аккуратности, запустением несло от заброшенных домов. Там же, где квартировались солдаты оккупационных войск, царили и вовсе беспорядок и грязь. Смрадные запахи гонял ветер по закоулкам и переулкам города, и даже колокола церквей зазвучали как-то печально, словно огромные капли божьих слез, падающие с небес на грешную землю горемычного Смоленска. Правда, «успокаивали» новости из соседних Мстиславля, Дубровны, Орши — там, говорили, все еще хуже. В Мстиславле, по слухам, вообще едва ли половина города уцелела да всего треть жителей.
В солнечный январский субботний полдень, хрустя по свежевыпавшему снегу, Маришка и Василина весело возвращались с рынка. Маришка предвкушала вечер, что проведет с подружками, гадая на будущее, которое, несмотря на тяжкое бремя войны, ей представлялось все же полным надежд.
— Ведь все это не должно длиться вечно! — говорила Маришка Василине. — Ведь скоро все закончится, и Самуль вернется домой!..
Неожиданно, проходя мимо стены дома, Маришка почувствовала, как кто-то с силой дернул ее за руку. Она лишь ойкнула — словно куклу, девушку затащили между домов неизвестные люди. Где-то глухо кричала и отбивалась Василина, но Маришка ее уже не видела… То были московитские пехотинцы. Маришка сразу догадалась. Одного — и она его узнала — звали Ванька Пугорь, и его часто видели на рынке, боялись и советовали избегать. Маришка, впрочем, была не уверена, что это именно он.
— Отпустите меня! Что вы хотите? — в ужасе пролепетала она, глядя широкими от страха глазами на ухмыляющуюся физиономию с хитрым прищуром плутоватых глаз и жидкими усишками над тонкой верхней губой.
— А ну, держите ее за руки, мужики! — сказал Ванька Пугорь. — Вначале я, потом все остальные! Форхан! Постой на часах!
Трое человек крепко держали Маришку, один приставил к горлу нож:
— Закричишь, сука, сразу зарежем.
Судя по звукам, кто-то зажимал рот Василине. Вероятно, ее тоже насиловали, а может, просто держали у стены. Того Маришка не видела.
Ванька грубо расстегнул и распахнул короткую шубку Маришки, оголил ей грудь и погладил ладонью по розовым соскам.
— Красива, шельма! А я тебя давно заприметил!
— Сиськи что надо! — услышала Маришка басоватый голос откуда-то сверху. — Давай, Ваня! Быстрее. Застукать могут. День-то деньской!
— Отпустите, дяденьки, я вам денег дам, — захныкала Маришка, но Ванька Пугорь ее и не слушал, лишь злорадно усмехнулся:
— Деньги? Это хорошо! Но ты нам и так отдашь все, — произнес он своим сипловатым голоском, как-то странно, не по-русски растягивая слова. Затем он задрал ей платье…
Маришка зажмурилась. Ее насиловали, она старалась не кричать, чтобы не получить в горло холодную сталь ножа, лезвие которого уперлось ей в шею… Ванька закончил быстро. Новый насильник внедрился в ее плоть, словно зарезал, но… кто-то напугал пехотинцев. Бросив Маришку, они резко ретировались, успев сказать напоследок:
— Пикнешь — не жить тебе…
Маришка, всхлипывая, размазывая слезы по щекам, запахнулась, с трудом поднялась с земли на корточки, еле удерживаясь на ватных ногах, опираясь о кирпичную стену спиной, огляделась. На снегу валялась ее перевернутая корзина, пехотинцы раздавили ногами два упавших на снег коржа… Чуть далее без движения распласталась Василина, не подавая признаков жизни — слишком сильно сдавили ее хрупкую шею желдаки-пехотинцы…
Глава 23 Багров против Чернова
Алеся добралась до заснеженного Друцка. Город, где она раньше не раз бывала, ее поразил — от него осталась в лучшем случае лишь половина строений да треть жителей. Вместе с Труде и личным урядником Биллевичей Кастусем Алеся обошла все уцелевшие дворы, но никто ничего не знал про Кмитича.
— Говорила я, дома надо сидеть да ждать! — ругала Труде свою хозяйку. — А вдруг приедет ваш муж домой?
— Так, права ты, Труде, — вздыхала Алеся, проводя ладонью по бледному лицу, — пошли, помолимся в той вон церк-ве да поедем отсюда.
Они зашли в церковь, явно в прошлом лютеранскую, переделанную под православную. Заканчивалась служба. Ее вел дьякон. Люди уже расходились, пока Алеся, завернув голову голубым платком, ставила свечку Божьей Матери. «Странно, — подумала она, — службу ведет дьякон. А где же батюшка?» Она подошла к дьякону.
