— Я с ним порвала. Сказала, что больше не хочу его видеть. А теперь мне грустно. Я все испортила и больше никогда уже не буду счастливой, — сказала я и громко разрыдалась.
Я не совсем уверена, что же произошло потом, но, видимо, Рути каким-то чудесным образом все-таки удалось дотащить меня до дому. Я проснулась на следующее утро, в воскресенье, в абсолютно пустом доме. Желая восполнить пробелы в памяти, я набрала номер Рути.
— Ты, совершенно случайно, не знаешь, где мой муж? — спросила я.
— Он в парке с Ричардом, детьми и своей мамашей. Похож, кстати, на одну из этих статуй с острова Пасхи.
— Суровый, непоколебимый и строгий? — уточнила я.
— Точно.
— А ты не можешь определить, он превратился в изваяние из-за своей мамаши или из-за поведения своей жены?
— Думаю, и то и другое, — честно призналась Рути.
— Черт. Может, мне сбежать из дома?
Я поднялась с постели и прошлась по дому. На кухне не было ни пятнышка — этакий безмолвный укор. Эди, видимо, неплохо потрудилась на пару со своим вечным фартучком. Я не знала, куда мне приткнуться в необычайно тихом доме, поэтому пробралась обратно в спальню и открыла воскресные газеты. С обложки «Санди таймс» на меня смотрел папа, изображенный пером Ивана. Он нарисовал папу сидящим на троне в королевской ложе с горностаем на плечах. Надпись под картинкой гласила: «Долгое царствование Берти Живаго — короля мюзиклов Уэст-Энда». Что-то в рисунке привлекло меня; я пригляделась повнимательнее. В соседней ложе Иван нарисовал пару, стоящую за колонной, — своеобразная дань уважения нашему расставанию.
Через какое-то время в комнату зашел Сэмми и присел на краешек моей кровати.
— Все уже пришли? — спросила я.
— Да, — кивнул он. — Дети сидят за уроками, а Грег поехал провожать Эди на станцию.
— А я с ней даже не попрощалась, — вспомнила я.
— Ничего. Грег сказал ей, что ты плохо себя чувствуешь, — улыбнулся Сэмми.
— А она что?
— Фыркнула и напомнила Грегу о его старой подружке, Мэри О'Грэди, хорошей крепкой девушке, у которой шестеро детей, причем последнего она родила дома, перед тем как отправиться за его братиками и сестричками в школу и приготовить мужу ужин. Рыбный пирог, если не ошибаюсь.
Остаток дня мы с Грегом старались не пересекаться — не смотрели и не говорили друг с другом. Я чувствовала себя жалкой и несчастной и переживала, что больше не увижу Ивана. Но я не могла пожаловаться детям или мужу, рассказав им о том, что лишилась любовника. В этом большой минус тайной жизни — она должна оставаться в тайне, а с трудностями приходится справляться в одиночку. Мне нелегко было переживать свое горе в тишине, так что я решила, что гораздо проще будет просто злиться на Грега.
К вечеру молчание между нами стало совсем уж гнетущим.
— Ну в чем я провинилась, помимо того что проспала почти все воскресенье? — спросила я Грега, поднявшись наверх после утомительного дня с сумасшедшими пациентами. Поработала я, прямо скажем, не очень — все мои силы уходили на то, чтобы держать себя в руках. Грег сидел в кресле в гостиной, отодвинувшись от меня как можно дальше, совсем как Бекки в тот вечер в театре. Но, в отличие от нее, Грег, кажется, считал, что я могу его чем-то заразить. Он сидел прикрывшись газетой, словно щитом. Через край листа я видела его рот, плотно сжатый в упрямую линию. Не опуская газеты, он сказал:
— Если ты не знаешь, чем провинилась, то нам не о чем разговаривать.
Ну ладно, напилась, повысила на него голос в театре. По-моему, он принял это слишком близко к сердцу. У Грега и правда был пунктик — он ненавидел выносить сор из избы, особенно на публике; ему нравилось думать, что все остальные считают нас идеальной семьей. Мне казалось, что это весьма буржуазная черта характера, но я родом из чисто еврейского семейства, в котором отношения выясняли громко и со вкусом. Конечно, прежде чем полыхать праведным гневом в ответ на его необоснованные, как мне казалось, претензии, мне следовало вспомнить, что я последние четыре месяца развлекалась с любовником, а это уж точно лишало меня всяких прав на праведный гнев. Усаживаясь перед Грегом, хранящим молчание, я чувствовала себя как провинившийся подросток, которого как следует отчитали.
— Так что, ты, как и всегда, не хочешь ничего обсуждать? Будешь меня игнорировать? — спросила я, решив атаковать первой — так легче.
Грег не удостоил меня ответом.
Как же меня все достало — и муж, и дом, и наша жизнь. Даже спустя часы после отъезда Эди в воздухе висел тяжелый цветочный запах ее духов.
Мне казалось, что из-за дурного настроения Грега я попала в клетку, как бывало раньше с мамой, когда она лежала, разочаровавшись во всем и вся, в своей темной комнате, а я была во всем виновата. Я поняла, что мне необходимо подышать.
— Отлично, — вскочила я, — тогда я пошла.
— Делай что хочешь, — ответил Грег. — Ты все равно так делаешь.
Уходя, я изо всех сил хлопнула дверью.
— Ты куда? — спросила Китти, когда я снимала пальто с крючка в прихожей.
— На улицу.
— Ты все время куда-то уходишь, — жалобно сказала она. — Ты дома вообще не бываешь. У меня как будто вообще мамы нет. — Посмотрев на меня, она добавила: — И ты одеваешься, как те тетки, которые косят под подростков. Как разведенные тетки, которые ищут себе новых мужей.
— Ох, милая моя, — вздохнула я и, присев на корточки, обняла Китти. Ее маленькое тельце было упрямо неподатливым.
— Вы с папой все еще друзья? — продолжила она.
— Почти. Но, доченька, люди часто ругаются, это нормально; это не значит, что мы больше не любим друг друга, — утешила я дочку. Но, по правде говоря, совсем не была уверена, люблю ли все еще Грега. Похоже, мне удалось разрушить абсолютно все, что у меня было. — Поехали со мной к дедушке, — предложила я. — Это утешит нас обеих.
Каким же облегчением для меня было сбежать из дома и отправиться к папе! Убежище необходимо любому человеку, и для меня таким местом всегда были папин дом и дом Рути. Хельга еще не уехала. Тепло поприветствовав меня, она увлекла Китти на кухню, учить ее готовить яблочный штрудель, а мы с папой остались наедине в музыкальной комнате. Я призналась ему, что порвала с Иваном. Он ничего не сказал; только обнял меня и уселся за пианино.
Я смотрела, как папины руки порхают по клавишам, и вспоминала, как пальцы Ивана так же легко порхали по моему телу. Видимо, из меня вырвался невольный стон, потому что папа прекратил играть и, обернувшись, посмотрел на меня:
— Хло, что с тобой?
— Ничего. Просто подумала, что мне хочется сделать еще одну попытку.
