Наконец было объявлено о начале ужина. Все парами перешли в столовую и расселись по местам, которые тщательно выбрала для них Веспасия: Харриет рядом с Феликсом и напротив Джека, чтобы он мог наблюдать за их лицами, Джулиан рядом с Шарлоттой и, что самое важное, Лоретта и Гаррард радом друг с другом, под люстрой, чтобы от Шарлотты, сидящей прямо напротив них, не укрылось ни легчайшее подрагивание лицевых мышц, ни мелькнувшая в глазах тень.
Подали суп из омаров, и разговор постепенно угас. Следом за супом принесли рыбу, а потом горячую закуску — кнели из кролика. Когда все приступили к филе ягненка, тетушка Веспасия с благосклонной улыбкой повернулась к Джулиану.
— Насколько я понимаю, в Министерстве иностранных дел вы считаетесь восходящей звездой, мистер Данвер, — сказала она. — Очень ответственная ситуация, но в ней есть и свои опасности.
— Опасности, миссис Камминг-Гульд? — удивился Джулиан. — Уверяю вас, я редко покидаю необычайно комфортные и совершенно безопасные кабинеты самого министерства. — Он улыбнулся Веронике и снова посмотрел на Веспасию. — А если меня командируют за границу, в какое-нибудь посольство, я буду настаивать на Европе.
— Неужели? — Ее серебристые брови изогнулись еще больше. — А на какой стране вы специализируетесь?
— На Германии и ее интересах в Африке.
— В Африке? — переспросила она. — Если я не ошибаюсь, у кайзера там имперские планы, которые неизбежно вступят в противоречие с нашими. Вам придется участвовать в деликатных переговорах.
Джулиан продолжал улыбаться. Разговоры смолкли, и все повернулись к нему.
— Конечно, — признал он.
Уголки губ Веспасии слегка приподнялись.
— А вы не боитесь предательства или какой-нибудь мелкой непреднамеренной ошибки, которая может сыграть на руку противной стороне… соперникам нашей страны?
Джулиан открыл рот, собираясь отмести ее опасения, но слова замерли у него на губах, а по лицу пробежала тень. Однако он быстро справился с собой.
— Разумеется, следует быть осторожным, но за пределами министерства такие вещи не обсуждаются.
— И конечно, вы точно знаете, кому можно доверять. — В устах Шарлотты это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом. — Мне кажется, предательство начинается с малого. Сначала сообщают нечто конфиденциальное, возможно, тому, в кого влюблен. — Она посмотрела на Харриет, затем на Феликса. — Любовь заставляет забыть о нравственности, — тихо прибавила Шарлотта, вспоминая о том, что делает сама в эту самую минуту, забыв о дружбе, о законах гостеприимства — ради любви, которая сильнее всего этого. Нет, она не считала, что поступает правильно, что любовь ее оправдывает; это просто инстинкт, как у животного, которое защищает свое.
Бледные щеки Феликса покрылись красными пятнами. Соня перестала есть и стиснула вилку с такой силой, что проступили костяшки пальцев. Возможно, она не такая самодовольная, как кажется.
— Я думаю, вы… романтизируете, мисс Барнаби, — с запинкой произнес Феликс.
Шарлотта посмотрела на него с невинной улыбкой.
— Вы не верите, мистер Эшерсон, что любовь может быть такой сильной, что затмевает разум?
— Я… — Он понял, что попался, и улыбкой пытался замаскировать свое замешательство. — Вы принуждаете меня быть негалантным, мисс Барнаби. Мне следует сказать, что я не знаю такой женщины, даже самой очаровательной, способной задать мне вопросы, на которые я не вправе ответить?
Шарлотта на мгновение растерялась. Будь это так просто, она давно должна была уже догадаться.
— Вы не знакомы с таинственной женщиной в пурпурном платье? — выпалила она, не дав себе времени на раздумья.
Глаза Джека широко раскрылись, а тетушка Веспасия выронила вилку, которая с негромким стуком упала на стол. Вероника затаила дыхание и смотрела на Шарлотту так, словно та отбросила маску, а под ней оказалась морда крокодила. На лице Гаррарда не было ни кровинки; кожа приобрела желтовато-серый оттенок.
Молчание прервала Лоретта; голос ее звучал хрипло.
— Послушайте, мисс Барнаби, у вас склонность к мелодрамам, что в лучшем случае неуместно. Думаю, вам стоит пересмотреть свой список книг для чтения. — В ее словах проступала едва заметная неуверенность, легчайшая дрожь. Разумеется, она не знала, что Шарлотта видела ее лицо в дверном проеме оранжереи. — Не стоит увлекаться бульварными романами, — продолжала Лоретта. — Они огрубляют вкус.
— Мне кажется, она читала газеты, — поспешно сказал Джек.
— Вовсе нет. — Шарлотта приправила ложь легкой иронией. — Я узнала об этом от продавца новостей. Избежать этого было невозможно — он кричал так, что слышала вся улица. По всей видимости, эта удивительно красивая женщина заставила какого-то беднягу дипломата разгласить секреты, а затем предала его. Она была шпионкой.
— Чушь! — громко воскликнул Эшерсон. Он сверлил взглядом Шарлотту, избегая смотреть на Харриет или ее отца. При взгляде на Гаррарда его уверенность могла бы поколебаться — его лицо побледнело, словно от невыносимой боли. — Чушь! — повторил Феликс. — Моя дорогая мисс Барнаби, продавцы новостей зарабатывают себе на жизнь тем, что развлекают простой народ. Понимаете, половину они просто придумывают.
Напряжение ослабло. Шарлотта чувствовала, как ее план рушится. Нет, она не может этого позволить — здесь, за этим роскошным столом с серебряными приборами, хрустальной посудой и цветами, сидит убийца.
— Но не на пустом же месте! — возразила она. — Бывает, что люди влюбляются — с такой страстью, что могут забыть обо всем, даже о долге.
Шарлотта обвела взглядом лица гостей, словно ждала подтверждения. Вероника замерла; ее темные глаза были огромными, наполненными необъяснимым ужасом — или это обыкновенный страх? Может, она и есть настоящая Пурпурная, и поэтому Гаррард догадался, что Шарлотта была самозванкой? Ведь он отправился в оранжерею из гостиной, где сидела Вероника. По его словам, он пришел потому, что опасался шантажа. Но в таком случае почему Гаррард не женится на ней сам? Или Вероника устала от него и променяла на сына? Возможно, Джулиан был ее ошибкой, ее слабостью — она тоже полюбила его. Или Джулиан — просто средство занять более высокое положение? У него больше перспектив, чем у отца — возможно, даже министерский портфель.
Знала ли об этом Лоретта? Или догадывалась? Ее лицо было пепельно-серым, но смотрела она на Гаррарда, а не на Веронику. Пирс был растерян: он не понимал смысла сказанного, но чувствовал атмосферу страха и страсти. Он напоминал солдата, который готовится к встрече с врагом.
Харриет выглядела несчастной, расстроенной, а Соня побледнела от унижения.
— Мисс Барнаби, — подала голос тетя Аделина. — Я уверена, что такое действительно бывает. — Она говорила очень тихо. — Если мы способны на сильные чувства, всегда есть шанс, что они могут привести к трагедии. Но наше вмешательство ничем не поможет. Имеем ли мы право знать о горестях чужих людей?
Шарлотта почувствовала, что краснеет. Ей нравилась тетя Аделина, и она сомневалась, что та когда-нибудь простит ее за лицемерие и обман.
— Это не трагедия, — согласилась она уже не так уверенно. — До тех пор, пока дело не касается других. Но предательство касается всех. Это наша страна, наш народ — а мы их предаем.
Харриет прижала ладони к белому от ужаса лицу.
— Это не было предательством! — вскричал Феликс. — Боже правый, любой может безрассудно влюбиться.
Харриет охнула, и этот звук, похожий на всхлип, был слышен всем.
Феликс резко повернулся.
— Харриет, это всё! Клянусь, я никогда никого не предавал!
У Гаррарда был такой вид, будто его ударили. Вероника смотрела на Феликса, приоткрыв рот; ее глаза были похожи на две черных дыры.
— Феликс, ты — и женщина в пурпурном? — Лоретта засмеялась, сначала тихо, а затем все громче, на грани истерики. — Ты — и женщина в пурпурном? Слышишь, Гаррард? Слышишь?
Гаррард вскочил, расплескав вино и воду на скатерть.
— Нет! — отчаянно закричал он. — Это неправда! Ради всего святого, прекратите! Прекратите!
Феликс в ужасе смотрел на него.
— Мне очень жаль, — произнес он, глядя не на жену, а на Харриет. — Мне очень жаль, Харриет. Бог свидетель, я пытался.
— Что? — спросил Джулиан. — О чем, черт возьми, вы все говорите? Феликс! У тебя роман с этой женщиной в пурпурном?
Феликс попытался рассмеяться, но смех застрял у него в горле.
— Нет! Конечно, нет. — В голосе его звучала такая горькая ирония, что ни у кого не осталось сомнений, что он говорит правду. — Нет. Я пытался защитить Гаррарда ради Харриет. Разве это не очевидно? Соня… мне очень жаль.
Никто не стал спрашивать, почему. Ответ читался на лице Харриет — и на его лице тоже. Семейная трагедия больше не составляла тайны.
