— Твоей вины в этом нет, — оправдал его Аболи.
Зама тщательно осмотрел хижину, затем его губы задвигались, хотя он говорил почти беззвучно:
— Это был неверный выбор. Мне следовало взять тебя.
Выражение его лица изменилось, и он приблизился к Аболи, как будто хотел сказать что-то еще. Потом неохотно отодвинулся, словно ему не хватало храбрости для смелого шага.
Он медленно встал.
— Прости меня, Аболи, сын Холомимы, но сейчас я должен тебя покинуть.
— Я прощаю тебе все, — негромко ответил Аболи. — Я знаю, что у тебя на сердце. Спасибо за это, Зама. Другой лев ревет на холмах, которые могли бы быть моими. У моей жизни теперь другое назначение.
— Ты прав, Аболи, а я старик. У меня больше нет ни сил, ни желания менять то, что нельзя изменить. — Он распрямился. — Мономатапа даст тебе еще одну аудиенцию завтра утром. Я приду за тобой. — Он слегка понизил голос. — Не пытайся уйти из королевской резиденции без разрешения короля.
Когда он удалился, Аболи улыбнулся.
— Зама просит нас не уходить. Это было бы трудно сделать. Заметил стражников, расставленных у каждого выхода?
— Да, не заметить их невозможно.
Хэл встал с резного стула и подошел к низкой двери хижины. Он насчитал двадцать человек у ворот. Все великолепные воины, высокие, мускулистые, и каждый вооружен копьем и боевым топором. У всех высокие щиты, обитые пестрой черно-белой бычьей шкурой, а на головах страусовые перья.
— Уйти отсюда трудней, чем прийти, — мрачно заметил Аболи.
На закате еще одна группа девушек принесла ужин.
— Я понимаю, почему твой брат король покрыт такими залежами жира, — сказал Хэл, разглядывая обильную еду.
Как только они объявили, что насытились, девушки унесли тарелки и горшки, и снова пришел Зама. На этот раз он вел за руки двух девушек. Девушки склонились перед Хэлом и Аболи. В одной из них Хэл узнал красавицу, служившую живым троном Мономатапе.
— Мономатапа посылает этих женщин, чтобы мед их бедер сделал сладкими ваши сны, — сказал Зама и ушел.
Хэл с ужасом смотрел, как красавица подняла голову и стыдливо улыбнулась ему. Милое лицо с пухлыми губами и большими черными глазами. Волосы заплетены и украшены бусами, длинные пряди свисают на плечи. Тело блестящее и гладкое. Груди и ягодицы обнажены, единственная одежда — маленький вышитый передник.
— Я вижу тебя, великий повелитель, — прошептала она, — и ослеплена твоим великолепием.
Она подползла, как котенок, и положила голову ему на колени.
— Ты не можешь здесь оставаться! — вскочил Хэл. — Немедленно уходи!
Девушка в отчаянии посмотрела на него, и глаза ее наполнились слезами.
— Я не понравилась тебе, великий? — спросила она.
— Ты очень красива, — выпалил Хэл, — но…
Как сказать ей, что он женат на воспоминаниях?
— Позволь мне остаться с тобой, господин, — жалобно взмолилась девушка. — Если ты откажешься от меня, меня казнят. Я умру, когда острый кол проткнет мое тайное отверстие и дойдет до внутренностей. Пожалуйста, не отсылай меня, великий. Пожалей недостойную женщину, о прекрасное Белое Лицо!
Хэл повернулся к Аболи.
— Что мне делать?
— Отошли, — пожал плечами Аболи. — Как она говорит, она ничтожна. Когда она будет кричать на колу, ты сможешь заткнуть уши.
— Не смейся надо мной, Аболи. Я не могу предать память женщины, которую люблю.
— Сакина мертва, Гандвейн. Я тоже любил ее, как брат, но она мертва. А это дитя живо, но если ты ее не пожалеешь, завтра на рассвете она перестанет жить. Такого Сакина от тебя не требовала.
Аболи наклонился, взял вторую девушку за руку и поднял на ноги.
— Я больше не могу помочь тебе, Гандвейн. Ты мужчина, и Сакина это знала. Она бы хотела, чтобы теперь, когда ее нет, ты и оставшуюся жизнь прожил как мужчина.
Он отвел вторую девушку к дальней стене хижины, где лежала груда одеял и стояли рядом два резных деревянных изголовья. Аболи уложил девушку и задернул кожаную занавеску.
— Как тебя зовут? — спросил Хэл у девушки, прижавшейся к его ногам.
— Меня зовут Иньози, Пчелка, — ответила она. — Пожалуйста, не посылай меня на смерть.
Она подползла к нему, обхватила его ноги и прижалась к ним нижней частью тела.
— Не могу, — пробормотал он. — Я принадлежу другой.
Но на ней был только маленький передник, ее дыхание на его животе было теплым и ласковым, а руки гладили его ноги.
— Не могу, — в отчаянии повторил он, но маленькая рука Иньози пробралась под его набедренную повязку.
— Твой рот говорит одно, могучий повелитель, — сказала она, — но великое копье твоего мужества говорит совсем другое.
Хэл застонал, взял ее на руки и побежал туда, где для него были приготовлены одеяла.
Вначале Иньози была поражена свирепостью его страсти, но потом издала радостный крик и отвечала поцелуем на поцелуй и толчком на толчок.
На рассвете, готовясь уходить, она прошептала:
— Ты спас мою бесполезную жизнь. В благодарность я должна спасти твою великолепную. — Она в последний раз поцеловала его и прошептала на ухо: — Я слышала, как Мономатапа, сидя на моей спине, говорил с Замой. Он считает, что Аболи вернулся отобрать у него звание Сына Неба. Завтра во время аудиенции он прикажет стражникам схватить вас и сбросить с вершины холма на камни, где ваши тела сожрут гиены и стервятники. — Иньози прижалась к его груди. — Я не хочу твоей смерти, господин. Ты слишком красив.
Она встала и молча выскользнула в темноту. Хэл подошел к очагу и подбросил свежих дров. Дым пошел в отверстие в конусообразной крыше, и пламя осветило хижину мерцающим желтым светом.
— Аболи? Ты один? Нам нужно немедленно поговорить, — сказал он, и Аболи вышел из-за занавески.
— Девушка спит, но говори по-английски.
— Твой брат собирается убить нас во время аудиенции.
— Девушка сказала? — спросил Аболи, и Хэл виновато кивнул, стыдясь своей неверности.
Аболи сочувственно улыбнулся.
— Значит, маленькая Пчелка спасла твою жизнь. Сакина порадовалась бы. Не считай себя виноватым.
— Если мы попытаемся бежать, твой брат пошлет за нами армию. Нам не добраться до реки.
— Значит, у тебя есть план, Гандвейн?
Зама пришел, чтобы отвести их к королю на аудиенцию. Они вышли из полутемной хижины на яркое африканское солнце, и Хэл остановился, разглядывая свиту Мономатапы. Ему трудно было определить ее численность, но на открытом пространстве двора стояли не меньше тысячи воинов личной гвардии короля; высокие головные уборы, украшенные журавлиными перьями, превращали каждого из них в гиганта. Легкий утренний ветерок раскачивал эти перья, а солнце блестело на широких наконечниках копий.
