Он повернулся. Никогда еще он не слышал, чтобы она говорила таким голосом. Да и выглядела она странно – бледная, как простыня, которую скомкала под подбородком.
– Я знаю, ты этого не скажешь, а я должна. Макс, дорогой… Когда ты женишься, а это так или иначе скоро случится, тебе придется оставить меня. Ты человек чести и не должен изменять жене с такой женщиной, как я. – Говоря, она теребила пальцами простыню.
Макс почувствовал бешенство. Да его Луиза стоит дюжины жеманных дамочек из так называемого светского общества! Она подарила ему свою дружбу, смех, она делит с ним радость соединения, и она же дает ему совет – бросить ее.
– Моя жена, кто бы ею ни стал, вряд ли будет вмешиваться в мои дела. Если она выйдет за меня ради титула – а другой причины я просто не вижу, – ей будет прекрасно известно, что надо этим и довольствоваться. Ее дело – родить мне наследника, и все. Она будет делать то, что я ей скажу, а значит, смотреть сквозь пальцы на мои отношения с тобой. – Макс умолк. Луиза сидела потупившись. – Если, конечно, ты сама не хочешь избавиться от меня.
– Ох, Макс, ты прекрасно знаешь, что не хочу. Но я знаю тебя лучше, чем тебе кажется. Может, даже лучше, чем ты сам себя знаешь. Брак, который ты мне описал… Да это же какое-то бездушное сожительство. Кончится тем, что ты возненавидишь свою жену, да и себя тоже. В браке должна быть любовь… или по крайней мере привязанность.
Макс задумчиво покачал головой. Они были давно знакомы, но она никогда не заговаривала о таких вещах. Во время его редких наездов в Англию с Пиренеев она всегда встречала его с радостью и вела себя с ним так, словно он был единственным ее любовником, хотя Макс знал, что это не так – Луиза умерла бы с голоду, если б ее кто-то не содержал.
Она не изменилась и когда он вернулся окончательно и, как мог, стал содержать ее сам. Она брала у него деньги, но оставалась все такой же бескорыстной. Эта женщина была настоящим бриллиантом, и Макс не собирался отказываться от нее.
– Ты сама знаешь, Луиза, брак – это всего лишь сделка. Да, я должен жениться, в этом ты права. А поскольку, кроме титула, у меня нет ни гроша, у невесты должно быть богатое приданое. Я не сомневаюсь, что непременно найдется какой-нибудь богач, который польстится на мое лордство, а уж я постараюсь в обмен на хомут заполучить женино состояние и ее покорность. Я не претендую на невесть какую красотку, хотя, конечно, было бы неплохо, если бы…
Макс оборвал себя на полуслове, увидев отвращение на милом лице Луизы.
– Черт меня побери, я говорю как самодовольный дурак, да? Но ты не думай, я буду с ней ласков, обещаю. В моем семействе хватало забитых женщин, – Максу вспомнилась бедняжка Мэри Роузвейл, – и я не собираюсь добавлять к ним еще одну. У нее будут деньги, положение и, даст Бог, дети.
– Но твоей любви у нее не будет.
Макс резко хохотнул.
– Господи, Луиза, ты что, в самом деле думаешь, что я на это способен? Да я не видел ни одного брака по любви, ни в моем роду, ни вообще. Любовь, если она действительно существует, можно найти только между мужчиной и его любовницей. – Макс взял руку Луизы и поднес к губам. Она смотрела на него широко открытыми глазами, удивленная таким взрывом чувств.
В дверь постучали, однако никто не вошел. Луизины слуги были приучены не входить без спроса.
– Что там такое? – спросила Луиза.
– Коляска его светлости ждет у ворот, мэм.
Макс повернулся к двери:
– Скажи Рэмзи, я скоро спущусь.
– Слушаюсь, милорд.
– Мне надо идти, милая. Я… подумаю о том, что ты мне сказала.
– То есть ты посвятишь этому минуту-другую и забудешь.
Макс с улыбкой покачал головой.
– До свидания, милая. Вернусь, как только смогу.
Он легко сбежал по лестнице в тесную прихожую, где служанка ждала его с теплым сюртуком для верховой езды, шляпой и перчатками. В такое время года за один день доехать не удастся. Темнеет рано, а дороги просто никуда. Будь она проклята, эта женщина. Не могла удержаться, чтобы не подгадить ему, что и понятно, при ее-то происхождении. Но почему это надо было делать именно зимой? Макс тряхнул головой. Ничего не поделаешь. Впереди долгий, тяжелый путь, но надо нагрянуть к ней, пока она его не ждет.
Служанка открыла дверь. Все вокруг было бело от инея, у лошадиных морд курились белые облачка.
Пока он будет ехать в Роузвейлское аббатство, если вообще доедет по такой погоде, он успеет подобрать нужные слова для своей незнакомой кузины. Уж он постарается.
Глава третья
– Эйнджел, ты не видела мой наперсток? Положила не знаю куда, а как я поеду в Лондон без своего рукоделия?
Эйнджел вздохнула. С тех пор как приехал Пьер, с тетей Шарлот становилось все тяжелее. С утра до вечера она только и говорила о том, как поможет Пьеру отобрать титул у кузена Фредерика. Лишь сообщение Эйнджел, что они едут в Лондон, несмотря на непогоду, заставило ее переключиться на другое. Теперь темой ее бесконечных разговоров стало лондонское общество и как это важно для Эйнджел – достойно предстать в нем. Тетя безумолчно говорила о модистках, украшениях и балах.
– Наверное, он где-то на дне вашей рабочей корзинки. Скажите горничной, она его найдет. – Эйнджел встала из-за письменного стола и, подойдя к тете, чмокнула ее в щеку. – Простите, милая тетушка, но мне надо закончить письма, а то мы никогда не выедем. – Она похлопала леди Шарлот по руке и, снова сев за стол, попыталась сосредоточиться на лежавшем перед ней письме. Щелкнула дверь – тетя ушла. Эйнджел вздохнула и начала писать.
Внезапная боль заставила её скорчиться. Ой, только не это! Еще и трех недель не прошло. Эйнджел бросила перо и, прижав руки к животу, согнулась, пытаясь унять боль. Стало как будто легче, но Эйнджел знала, что скоро будет второй приступ. Надо идти наверх к своей горничной, а Бентон не лучше тети Шарлот, если не хуже. Конечно, она желает ей добра, но что толку от ее причитаний по поводу того, что у госпожи непорядок с менструациями, если нет никаких средств их наладить?
Эйнджел поежилась от внезапно нахлынувшего на нее воспоминания: немытые руки акушерки, лезущие в самое потаенное место ее тела, несмотря на то, что она кричит от боли. И еще скрипучий голос врача, призывающий ее молчать. Эйнджел до сих пор как будто чувствовала холодные пальцы, копошащиеся в ее теле.
Боль началась снова. Господи, за что ей такое наказание? И какой от этого прок? Еще много лет назад ей сказали, что она бесплодна. Это говорили все – и врач, и акушерка, и муж, почтенный Фредерик Уортингтон, и даже ее отец…
Хотя нет, отец никогда не употреблял это слово, хотя и был ужасно расстроен тем, что у нее нет детей. Может быть, он надеялся, что она все-таки забеременеет со временем. Такое бывало среди Роузвейлов. У него самого был всего один ребенок, да и тот родился после многих лет брака, а тетя Шарлот не родила ни одного.
