Утром Бифитер отвез ее в больницу. Дежурный хирург, вчерашний студент, прославившийся тем, что станцевал вальсок с покойницей в морге, штопал ее, глотая сопли, как маленький. Утешала зеленая бумажка в кармане такого же зеленого замызганного халатика. Через час Машу увезли «домой». А через неделю она уже обслуживала своего первого регулярного клиента. Пыталась ли она сказать «нет»? После «расширенного педсовета» больше не пыталась. Хотела все кончить одним махом, но духу не хватило.
Но вот однажды ей позвонила мать. Этого звонка Маша и ждала, и боялась. Со вторым понятно. Свой трагический конец – два выстрела из табельного пистолета, – в сердце и, контрольный, в голову, – она ясно видела во сне и еще лучше наяву. А что до первого… Одно словцо, один намек, и группа «Альфа» разнесет в пух и перья это бандитское гнездо. К этому разговору Маша готовилась, и все равно он застал ее врасплох.
– Четвертого я делаю пирог с грибами, – неожиданно миролюбиво начала Капитолина Захаровна.
– Ой, я и забыла!
– Я чувствую, ты там вкалываешь не разгибаясь. Готовиться мальчики помогают?
– Ну мам…
– В общем, так. Если ты на день ангела не приедешь, мы с отцом тебе все твои шалости разом припомним.
Маша вяло пыталась сопротивляться: библиотека… консультации… да и с работы не отпустят. Тут Олеся забрала у нее трубку и в две минуты все уладила. Она ворковала с железной Капой, как с подружкой. На украинские вареники ее пригласила! Так Маша получила увольнительную на три дня. Фантастика! Всю неделю перед отъездом она прожила в эйфории. Ее не смогли испортить даже участившиеся визиты охранников, которых она должна была обслуживать «по-родственному». Провожая ее на электричку, Бифитер сказал:
– Что, цыпа, захотелось отборного зерна поклевать? Дело хорошее. Но не вздумай в наш курятник лису привести, а то я сам из тебя цыпленка табака сделаю. Оки-доки?
– Оки-доки.
– Тогда держи билеты, туда и обратно, а это твои «фирменные», – он протянул ей запечатанный конверт. – Старушку мать побалуешь.
– Это те самые? – спросила Маша.
– Ага, целковые.
Родной город встретил ее необычной для раннего августа жарой. В автобусе никто не садился, словно боясь прилипнуть к кожаному сиденью. Она пожалела, что не предупредила о своем приезде подругу, жившую в пяти минутах от вокзала. Вечером забежит. Ее московским подвигам Настя, разумеется, не поверит – а как насчет вот этого! Маша опускала руку в сумочку и с замирающим сердцем ощупывала заветный конверт. Но сначала пусть откроет мать! Это будет нечто. Шалава? Нахлебница? А это видела! Вот так я зарабатываю «на фирме». Тебе сколько нужно? Да ты бери, я не обеднею. Сладкие грезы. Как будто она собиралась возвращаться в Москву!
Пирог с грибами, печеная картошка, домашняя «клюковка». Ради этого стоило тащиться по жаре в такую даль. Давно они так дружно не сидели. Мать сама подливала дочери – когда такое было! – и ласково заглядывала ей в глаза. Отчим гусарил, все порывался встать из инвалидного кресла и выпить за старую гвардию. Коленька, смущенно гугукая, протянул ей иконку равноапостольной мироносицы Марии Магдалины. После четвертой рюмки язык у Маши развязался, и потекла речь медовая о жизни красивой и безбедной, о золотых московских куполах и царских апартаментах, о былинных воинах в камуфляже и невиданных спальных флотилиях, о друзьях, надеждах и девичьей любви, это уж как водится, любви первой и единственной, любви чистой и безгрешной. Маша так вошла в роль, описывая подарки и корзины цветов от анонимного поклонника, что не выдержала огромности своего счастья и, разрыдавшись, убежала в ванную.
Когда она вышла, мать окликнула ее из кухни. Хлестала ржавая вода из крана, в мойке дребезжали тарелки с объедками. Капитолина Захаровна, взгромоздясь на подоконник, курила в открытое окно, за которым маячила старая липа, как севший на мель парусник.
– Ну что? Всё?
– Мам, ты о чем?
– Все сказки нам успела рассказать или что-то на сладкое оставила?
Маша похолодела. Мать в курсе! Каким-то образом разнюхала по своим каналам. Первое желание было бежать – к Насте, к черту лысому, подальше от этого трезвого, до печенок проникающего взгляда. Но она не то что бежать – вздохнуть не смела. Главное, отпираться. Стоять насмерть. Даже если будут прижигать тело горящей сигаретой.
– Где конверт?
И про конверт знает! У Маши потемнело в глазах. Ее заготовки про «фирму» и валютную зарплату – боже мой, жалкий детский лепет. Это кранты. Тут отпирайся не отпирайся. Не чуя под собой ног, она ушла в прихожую и вернулась с изящным длинным конвертом без единой морщинки, белоснежным красавцем, сто раз ощупанным и оглаженным. Мать вскрыла конверт и вытащила из него деньги.
– Что это? – она держала веером, как карты, несколько сторублевок. – Здесь должно быть пятьсот долларов.
– Я… я не брала.
– Ах ты дрянь! Тебя зачем в Москву отправили? Думаешь, я не знаю, сколько там у тебя набежало? Все знаю, до копеечки. Тебе договор показать? Пятьсот «зеленью» сразу и еще пятьсот через год. Вот так. Ты, шлюха, сначала своего отчима инвалида и брата придурка обеспечь, а потом будешь за богатым принцем гоняться. Вырвалась на волю! А я – старшая по дурдому! И этот еще, Оноприенко, клещ энцефалитный, всеми лапками вцепился! Я тебе такую вольную жизнь устрою…
Смысл угроз не доходил до Машиного сознания. В ее голове прокручивался июньский вечер: капитан Оноприенко с Настей… ударная доза спиртного… этот ночной вызов и тут же подъехавшая «восьмерка»… блудливая улыбочка, с которой Капин начальник захлопнул за Машей дверцу машины… прощальный взмах руки. А она-то, дура набитая. Пригрозила шоферу, что мать их из-под земли достанет. Эта кого хочешь достанет и своими желтыми клычищами горло перегрызет. У нее вон пена на губах. Бешеная собака.
Маша сделала шаг вперед и толкнула мать в черный оконный проем.
Детство Тёмы
А то мы не знаем, как это бывает! Не утоп, гад, как десять тысяч братьев, вильнул хвостом, только его и видели, одно слово, живчик, – брассом не брассом, кролем не кролем, а доплыл, сволочь такая, без мыла влез в красавицу яйцеклетку, Аленушку, голубицу невинную, – и через девять месяцев как серпом по яйцам: «мальчик из интеллигентной семьи».
Детство Тёмы уместилось в три фразы. Не соскребал гвоздиком краску на окнах женской бани. Не гонял голубей. Не выбил никому в драке ни одного молочного зуба, не говоря уже о постоянных. Часами учился перед зеркалом сплевывать, как мальчишки во дворе: языком по нёбу сверху вниз, до щелевидной амбразуры, самой природой созданной для молодеческой забавы, с легким презрением к миру, какое может себе позволить только Господь Бог, – цик! – и плевок летит как из пращи, кобра обзавидуется. То есть у других он летел, а у Тёмы стекал по подбородку, как у слюнявого младенца. С матом вообще вышел конфуз. В Тёминых устах простые русские слова звучали так, как если бы Спиваков, играя «Каприччо» Паганини, вместо ре шмалял бы до диез!
Врагу такого детства не пожелаешь.
Про остальное и вспоминать не хочется. В школе – круглый отличник, в университете – именной стипендиат. На четвертом курсе женился. Удачно – не то слово: неделями друг друга не видели. На выставке столкнутся: «Классно выглядишь». – «Ты на себя посмотри!» Семейная идиллия! Забыл сказать: на свадьбу 2 (две) любящие тещи подарили молодым по кооперативной квартире. Можно не продолжать?
После университета взяли Тёму в фирму. Зарплата «зелеными», служебная машина, командировки по всему миру. Удавиться.
Пошел он к экстрасенсу. «Случай тяжелый, надо ломать карму». От пьяных загулов сразу пришлось отказаться – желудок слабый. Пробовал Тёма хамить начальству, но его стали хвалить за твердость в голосе. Ладно! Обиделся. Тут кто-то ему напомнил про народное средство. А жена как раз должна была заехать к нему за костюмами – из всех супружеских обязанностей она почему-то выбрала химчистку. Проходит месяц, случай сводит их на «Аиде». Стоят они в буфете, болтают о том о сем. Соскучились. Подходит их очередь, Вера лезет в сумочку: «Вечно у тебя карманы набиты всякой дрянью!» И со смехом отдает ему мятые женские трусики.
Тёма и сорвался. Можно понять человека. С женой развелся, квартиру вернул теще (не той, как выяснилось), с фирмой раскланялся по-японски. Снял угол в коммуналке на четыре семьи, устроился корректором в зачуханную газетенку. Дома грязь, перемат, протечки, на работе зарплату задерживают. Ну, слава богу! Переломил-таки судьбу.
Ага. Месяц проходит – расселяют их. Квартиру Тёма получает в самом центре, еще лучше прежней. А редактор – неизвестно, за какие заслуги – пристраивает его корреспондентом, с приличным окладом, в солидную газету. Случилась, правда, осечка по медицинской линии – со всеми этими хлопотами у Тёмы открылось кровотечение. Он, понятно, обрадовался: хоть что-то! Язва как минимум. Сделал анализы – всё чисто! Настроение, сами понимаете. А тут еще врач: «С вас, молодой человек, причитается.
