Он решил было пойти к паровозу поторговаться с Алли, а может, даже и припугнуть строптивицу... Но с другой стороны, так она догадается, что переиграла его. Поэтому Милос повернулся и зашагал к кабусу.
— Подожди, ты куда? — заныл Спидо.
— Мне нужно поговорить с Мэри.
* * *
Когда армия Мэри захватила поезд Шоколадного Огра, кабус в состав не входил. В поезде были лишь паровоз да девять пассажирских вагонов — все из разных эпох. Кабус они присоединили по настоянию Милоса ещё до того, как покинули Литтл-Рок, штат Арканзас. Милос непоколебимо стоял на том, что они не двинутся дальше на запад, пока не найдут ещё одного, особенного вагона. Впрочем, никто и не возражал. Фактически, это был единственный приказ за всё время «регентства» Милоса, который все выполнили беспрекословно.
Наконец, они нашли маленький служебный вагон — спрятанный за жилыми строениями живого мира, он стоял на одной из мёртвых веток. Прицепить его к поезду не составило труда. После этого они принялись его украшать: поскольку хрупкие ёлочные украшения, как правило, любимы их владельцами, они частенько переходят в Междумир. Электрические гирлянды здесь продолжают сверкать разноцветными огнями, даже не будучи подключены к источнику питания.
Вход в пышно убранный любящими детьми кабус был закрыт для всех, кроме Милоса — только он один знал код замка.
Милос подошёл к двери, набрал код, и замок, щёлкнув, открылся. Юноша сделал глубокий вдох: хотя дышать ему больше было ни к чему, само это действие придавало ему мужества. И как только Милос почувствовал, что готов, он ступил внутрь вагона.
Был ранний вечер. Свет, льющийся в окна, падал на некий предмет, стоящий в самом центре кабуса. Больше здесь ничего не было.
Это был гроб.
Сработанный не из дерева, как можно было бы ожидать, и не из камня, как делали в стародавние времена, гроб целиком был составлен из кусочков и осколков стекла, тщательно склеенных между собой жевательной резинкой или ещё чем-нибудь, столь же клейким. Хрустальные подвески, снятые с люстр, перешедших в Междумир, осколки бутылок, оконные стёкла, линзы солнцезащитных очков, красочные фрагменты витражей — всё было со вкусом подобрано и искусно уложено. Странный и эклектичный, гроб был, однако, в своём роде шедевром.
Внутри, за стеклом, лежала девушка в зелёном платье из сияющего атласа — безмолвная, неподвижная. Девушка, однажды потерянная для этого мира, но обретённая вновь.
— Здравствуй, Мэри...
Милос встал у гроба на колени и погладил руками неровную, с выступающими острыми краями стеклянную поверхность. На его глазах выступили слезы, но это не были слёзы горя. Отнюдь нет. Он плакал от счастья. Оно всегда наполняло его, когда он смотрел на неё. Мэри — неотъемлемая часть Междумира — была призвана стать его правительницей. Шоколадный Огр нашёл способ отправить девушку в мир живых, сделать её живой, вновь обратить её дух в плоть. Безвременная кончина... то есть, наоборот, безвременная жизнь Мэри ошеломила всех, а больше всех — Милоса. И всё же даже в эту тёмную годину Мэри смогла устроить собственное возвращение в Междумир.
«Унеси меня домой, любовь моя».
Таковы были последние обращённые к нему слова Мэри, сказанные как раз перед тем, как он лишил её жизни. Она заглянула ему в глаза, укрепила его дрожащую руку, и он вогнал нож в самое сердце девушки. И как бы ни было ужасно то, что он совершил, этот беспримерный акт соединил их навеки.
Она назвала его своей любовью, и в этот момент Милос понял, что он наконец вытеснил из её сердца Ника — этого отвратительного, сожранного шоколадом духа.
В живом мире, в тёмном переулке осталось лежать сердце Мэри — смертельно раненное, истекающее кровью сердце, из которого капля по капле уходила жизнь; и в то время как тело девушки умирало, перед её душой открылся портал. Но Милос был начеку: он схватил готовую отлететь душу и держал её в крепких объятьях, сопротивляясь призыву света и не давая ей уйти навстречу таинственной послежизни.
Возможно, свет жаждал обрести Мэри. Возможно, Господь уже уготовал ей место в вечности... но Милосу она была нужнее. Собрав всю свою волю, он не давал ей вырваться, и тогда свет померк, туннель захлопнулся, а дух Мэри поник в руках юноши.
— Я люблю тебя, Мэри, — шептал он ей, но она не отвечала, а в момент, когда исчез свет, руки её безжизненно повисли, и она впала в глубочайший сон. Девять месяцев спячки без сновидений — такое время требуется для живого человека, чтобы народиться на свет, и такое же нужно для мёртвого, чтобы возродиться в Междумире. И даже великая Мэри Хайтауэр не могла не подчиниться этому всеохватному закону природы.
Но даже при этом Мэри удалось то, чего не удавалось никогда и никому.
Никогда прежде ни один человек не жил и не умирал дважды. Это всё меняло.
«Унеси меня домой, любовь моя».
Милос так и сделал. В тот вечер, когда Мэри снова умерла, он нёс её на руках до самого поезда. Он пронёс её сквозь толпу детей, так чтобы все могли увидеть свою королеву. Обстоятельства её ухода остались для детей Мэри тайной — Милос так и не рассказал, как это случилось, — но теперь она вернулась. И не просто вернулась — она возвратилась в иной ипостаси. Дети впали в благоговейный трепет, и всё, на что они решались — это лишь что-то прошептать да притронуться к гладкой ткани её зелёного атласного платья. Когда Мэри снова оказалась в мире живых, её плотное викторианское платье быстро испортилось, не выдержав целой недели жизни на улице. Она поменяла его на платье из изумрудного атласа, и теперь Мэри выглядела уже не просто правительницей, а богиней — низвергнутой богиней, ожидающей момента своего возрождения.
Это время придёт, но Милос опасался, что что оно придёт слишком поздно.
Дела в течение двух месяцев, прошедших с того дня, когда он принёс Мэри домой, шли плохо. Всего в десяти милях от Литтл-Рока мёртвая колея закончилась, и поезду пришлось сдавать назад, находить другую ветку; потом всё опять повторилось сначала, потом опять... Только пустятся в путь — и нá тебе, снова тупик! Казалось, этому не будет конца. Всё равно что пытаться выбраться из лабиринта. На то, чтобы найти годный путь, уходили дни. Но даже тогда, когда они его находили, поезд продвигался с черепашьей скоростью — они боялись, что рельсы могут внезапно кончиться.
Началось дезертирство.
Те, кто бы верен Мэри, остались верными до конца, но те, кого пугала эта непостижимая умирающая/воскресающая богиня, или те, кто попросту не доверял Милосу, пустились в бега. По грубым прикидкам, в последнее время они теряли до полудюжины ребят в день. Число детей, когда они начали свой путь на запад, достигало почти тысячи. Бог весть, сколько их осталось. Милос не отваживался провести перепись.
— Считай, тебе повезло, если к моменту пробуждения Мэри у тебя останется хотя бы половина! — не преминула уколоть его Джил. Милосу совсем не улыбалась перспектива давать Мэри отчёт в том, почему он не смог удержать при себе её детей, почему не сумел защитить их «от самих себя», как это высокопарно называла Мэри.
Вот почему Милос согласился на «жатву». Если скинджекерам удастся собрать приличное количество спящих душ, то это сможет хоть как-то компенсировать потери. К тому же спящие никуда не сбегут.
Спидо не давал Милосу покоя:
— Все хотят знать, куда мы направляемся. Мэри говорила тебе, куда она нас ведёт, до того как ты уб... м-м... устроил ей переход обратно?
— Конечно, говорила!
— Тогда почему бы тебе не сказать нам? Все бы тогда успокоились!
— Это наша тайна, — выкручивался Милос, — моя и Мэри!
Со всеми этими дёрганьями туда-сюда, остановками, зигзагами и сдачами назад за пару месяцев они едва продвинулись. За это время детишки Мэри успели выработать новые ритуалы, хотя, по правде сказать, эти самые новые ритуалы по большей части диктовались нетерпением: как будто ребята пытались как-то заполнить дни в ожидании, когда хоть что-нибудь случится. Так они и маялись, пока Милосу не удавалось продвинуться к пресловутой цели на более значительное расстояние. Он всё больше и больше ощущал себя лидером чисто номинально.
И теперь он стоял на коленях у гроба Мэри, всматривался сквозь стекло в закрытые веки девушки и пытался вспомнить её глаза. Какие они были? Мягкие, зовущие и в то же время проницательные и расчётливые. Обворожительное сочетание.
— Я старался, Мэри, — еле слышным шёпотом произнёс он. — Я пробовал вести за собой твоих детей и попытался перенести в Междумир побольше новых душ — как ты и просила... Но я не всесилен. — Он вдруг обнаружил, что стискивает руки, переплетя пальцы, будто при молитве. — На нашем пути было так много препятствий. А теперь ещё эта церковь...
Он взглянул на написанную на самом большом куске стекла дату, когда его королева должна была проснуться. До этого дня оставалось ещё шесть с лишним месяцев.
