Он покосился, но ничего не сказал.
— Берт, милый, я и не думала дразнить вас. Все вышло ненароком... Что по сюжету было после премьеры? Расскажите! Я сгораю от любопытства.
— Но вы все знаете! — разлепил он плотно сжатые губы.
— Честное слово — нет! Хотите поклянусь?
После непродолжительного молчания драматург продолжил:
— Ладно, слушайте... Шоу стало сенсацией Бродвея. Бурная реакция в прессе, записи на радио... Мать молчит, но дочь... Она ведь попала в сложное положение: вынуждена быть на сцене собственной матерью, то есть выступать вместо матери...
— Представляю, как она мучается! — с жаром воскликнула я, боясь переиграть.
— И вдруг сюжет делает крутой вираж...
— Не может быть!
Толстячок снова навалился на меня всем телом.
— Когда-то Нину любили два человека. Она выбрала одного и вышла за него замуж — он стал отцом ее дочери. К тому моменту, когда затевается премьера на Бродвее, он умирает. Нина — вдова. Что касается второго мужчины, то этот человек оказался однолюбом. В его жизни есть только одна женщина — Нина. Стараясь ее забыть, он лазает по горам, участвует в военных операциях, забирается в прерии и джунгли... Случайно узнает о готовящейся шумной премьере на Бродвее — прочел в какой-то газете. И захотел увидеть Нину. Пришел на спектакль. А после шоу прибежал с цветами за кулисы, чтобы поздравить любимую женщину с грандиозным успехом. Он предлагает ей руку и сердце. А на самом деле разговаривает с дочерью в гриме Нины. Вы представляете, Мэвис? Девушка видит перед собой благороднейшего мужчину, влюбляется в него! И продолжает играть на сцене!
— Что за...
Я прикусила язычок, чтобы не обидеть «творца» словом «ахинея».
— Берт, вам не кажется, что в вашей пьесе все запутались? Как вы думаете развязать этот узел?
— Вот! — Глаза его заблестели. — Вы попали в точку! Развязка!
— Ну и?..
— Дочь так вжилась в образ собственной матери, что не может уже быть сама собой. Обращаясь к Нине, она говорит: «Я люблю его так же, как и ты, мама!». Каково? В темноте белеет ее лицо, и губы шепчут...
— Да, зал будет потрясен.
— Они у меня зарыдают, как дети! — Берт потряс своими пухлыми кулачками. — Они почувствуют, что такое — любовь!
На всякий случай я повторила, как завороженная:
— Они почувствуют... Но ведь это еще не конец?
— Да.
Он сник, как будто мой вопрос был острой иголкой и из мистера Бэнкрофта вышел весь воздух. С тоской глянул на пустой бокал.
— Я еще не придумал, чем все это закончить... Нет вдохновения. Конечно, прицепить какой-нибудь финал можно, но я не ремесленник. Я — мастер! А вдохновение... Оно придет.
— Конечно, Берт.
— Давайте выпьем еще. Я принесу лимонада.
— Спасибо. Принесите. Здесь стало что-то жарко и душно.
Не успел мистер Бэнкрофт встать с диванчика, как перед нами возникла, словно привидение, долговязая фигура Игана Ганна. Композитор осуждающе смотрел на соавтора сквозь толстые стекла очков.
— Я пришел, чтобы напомнить тебе, Берт, о завтрашнем раннем подъеме, — сказал он. — Ты не забыл, что у нас полно работы?
— Завтра я буду свеж, как утренняя роза, — пробормотал драматург.
— Сомневаюсь, — Иган Ганн выразительно посмотрел на бокалы в обеих руках Берта. — Ты не уймешься, пока не нагрузишься под завязку. А потом будешь дрыхнуть до обеда.
— Да будет вам известно, мистер Ганн, что мы пьем исключительно лимонад! — решила я встать на защиту толстячка. — Так что ваша риторика здесь неуместна.
— Знаю я этот «лимонад»! — фыркнул Иган. — Две части водки и три части шипучего лимонного сока. Да еще пара кубиков льда. Когда пьешь — вкус спиртного неощутим. Зато потом...
Я глянула на драматурга.
— На вашем месте я обозвала бы мистера Ганна интриганом!
— Вы зря беспокоитесь, Мэвис, — Берт облизал пересохшие губы. — Водка совсем некрепкая...
— Она — из той бутылки, что Алекс прячет за батареей виски. Сорок градусов, только и всего, — усмехнулся Иган.
— Что?!
Я хотела подняться и бросить в лицо этого наглеца какую-нибудь убийственную остроту, но ноги неожиданно перестали мне повиноваться, стены гостиной качнулись и поехали... В отличие от меня Берт Бэнкрофт довольно резво вскочил и затараторил:
— Спокойной ночи, Мэвис. Встретимся завтра. Иган прав: пора на боковую.
— Спокойной ночи.
Слова давались мне с трудом, язык заполнил всю полость рта и еле-еле поворачивался — как амбарный ключ в проржавевшем замке. Мне многое хотелось сказать коварному драматургу, но вместо слов я издавала какое-то мычание.
Берт исчез в мгновение ока.
Иган Ганн наклонился ко мне.
— Как вы себя чувствуете, мисс Зейдлиц?
— "Я люблю его так же, как и ты, мама!"... Не обращайте внимания... Я сегодня слышала и не такое...
— Понимаю. Берт мне тоже все уши прожужжал. Может, вы знаете: он придумал, чем закончить эту белиберду? — озабоченно спросил композитор.
— Вам не кажется, что стены уже накренились и сейчас упадут? Мы будем погребены под обломками, — с трудом выдавила я из себя.
— Я вынесу вас на руках, — пообещал Иган. — Могу приступить сейчас же. Где ваша спальня?
— Не выйдет! Что за гнусная мысль! И не думайте!
— Ну вот еще! — фыркнул он. — Неужели вы полагаете, что я хочу воспользоваться тем, что вы пьяны, чтобы соблазнить вас, и все прочее?!. Никогда! И потом, вы же сами сказали, что стены накренились. Давайте поднимемся на второй этаж — там стены ровные.
— Разумно, — согласилась я.
— Знаете что, Мэвис, у вас нет другого выхода, как только довериться мне, — сказал Иган и, подхватив меня за талию, рывком сдернул с дивана. — Закройте глаза и двигайте ногами вперед. Все остальное мне придется сделать самому.
Я закрыла глаза и попробовала переставлять ноги.
— Не так! — заорал Иган. — Вы пятитесь! А я сказал «вперед». Перед находится там, где нос. Где ваш нос, Мэвис?
— Господи, где же он? — мне почему-то стало так обидно, что я чуть не расплакалась.
— Да не танцуйте же! Вперед!
Кажется, я двигалась. Перед внутренним моим взором все время проплывали потрясающие видения. Голова катилась параллельно туловищу: это был огромный глазастый шар. Ноги представлялись мне колоннами античного храма. Рук вообще не было.
— Добрались до лестницы, — послышался голос Игана.
Я открыла глаза. Лучше бы я этого не делала! Огромные ступени винтовой лестницы были что горные вершины. Вскарабкаться на них можно было только с помощью рук. Я опустилась на четвереньки и принялась покорять первую ступеньку.
— Что вы делаете? — простонал мой спутник. — Вы потеряли пуговицу? Стоит ли она ваших усилий?
— Я ищу не пуговицу, а путь к вершине! Если вы этого не понимаете, значит, вы либо пьяный, либо тупой. Я преодолею этот подъем, чего бы мне это ни стоило!
Ну и болван! Я даже вскрикнула, когда Иган Ганн схватил меня поперек туловища и перебросил через плечо. Глазам моим открылась потрясающая перспектива, я пожалела даже, что у меня нет таланта художника или режиссерского гения... Но тут начался такой кошмар, такой кошмар... Меня затошнило. Содержимое моего желудка могло украсить новый костюм Игана Ганна, однако этого не случилось: меня поставили на ноги. Ганн поддерживал за плечи и толкал коленкой вперед.
— Мэвис, ваша спальня здесь?
Дверь как дверь. Интересно, она двойная? Или у меня в глазах двоится? Нет, дверей двое. Точно.
— Моя спальня здесь! — твердо произнесла я, указав на левую дверь, и икнула.
— Как вы себя чувствуете?
— Порядок!
Я пригладила волосы. Они были такими тяжелыми, что голова откинулась назад.
— Дальше справитесь сами? — заботливо спросил композитор.
— Не сомнивась...
Я хотела утвердительно кивнуть головой, но кто-то ударил меня по лбу так, что я едва удержалась на ногах.
— Осторожно, Мэвис! Так вы расшибете голову, — воскликнул Ганн.
— Спасибо, что вы меня проводили, мистер Ганн.
— Пожалуйста, называйте меня просто Иганом, — застенчиво улыбнулся высокий блондин.: — Я понимаю: имечко дурацкое, но родителям в свое время оно показалось самым красивым... А что касается Берта, то завтра он у меня получит! Вы ведь не пьете ни виски, ни водку, так, Мэвис?
Я снова хотела кивнуть, но вовремя сдержалась.
— Я пью, но очень редко. Не нахожу вкуса в спиртном.
— Но у водки и нет вкуса.
— Э-э... Это не так. Но мистер Бэнкрофт — свинья. Так ему и передайте. Мог бы и предупредить, что под слоем лимонной шипучки скрывается сорокаградусная тварь...
Неожиданно я почувствовала, что ноги плохо держат меня и расползаются — как будто я стою на скользком льду.
— Спокойной ночи, Иган!
— Спокойной ночи, Мэвис!
Он стоял и смотрел, как я вхожу в спальню и включаю свет. Потом вздохнул и пошел к лестнице.
— Берегитесь ступенек! — крикнула я вслед Ганну и захлопнула дверь.
