– А потом украл у нее ребенка и скрылся, – быстро добавил Димка.
– Какого ребенка? – спросил Антон. – Насколько я знаю, у Гайдамачихи был единственный сын. Он уходил на Отечественную войну вместе с нашим отцом и погиб на фронте. По-моему, она за него и пенсию получает.
– Наверное, у нее еще был ребенок… – неуверенно проговорил Сергей. – Вообще-то мы с этой историей капитально разбирались. Всю зиму прошлую даже переписывались со следопытами из одной томской школы. Просили их договориться с уголовным розыском, чтобы помогли найти старый полицейский архив. Галина Васильевна нам подсказала.
– Ну, и что нашли томские следопыты?
Сергей вздохнул:
– Архив полицейский нашли, да никаких документов о кухтеринских бриллиантах в нем нет.
– Выходит, история с бриллиантами всего-навсего детективная легенда.
– А фарфоровая посуда?… – почти враз спросили мальчишки, и Сергей тут же добавил:
– Осколки фарфоровой посуды озеро в непогоду до сих пор на песок выбрасывает.
– В Потеряевом озере чего только нет… – Антон зевнул. – Пошли, братцы, спать. Утром придется рано на зорьку подниматься.
Тихо, спокойно спала Березовка. Лишь в доме Бирюковых светилось окно. Полина Владимировна, подремывая за столом, ждала запоздавших рыболовов.
– Ужинать будете? – спросила она, едва компания заявилась в избу.
– Мы уху варили, – похвастал Сергей. – Всю рыбу, что поймали, съели, – хлопнул себя по животу. – От пуза нарубались!
Полина Владимировна строго посмотрела на него.
– Ты-то, пострел, с голоду не умрешь, а гости…
– Спасибо, мам. Правда, как Сергей сказал, от пуза наелись, – не дал ей договорить Антон.
– В таком разе ложитесь спать, в горнице постелила, – чуть помолчала и обратилась к Антону: – Галя Терехина приходила, больше часу тебя ждала.
– Зачем я ей понадобился?
– Просила, чтоб в понедельник в школу пришел. Она там кружок какой-то ведет, ну и хочет, чтоб, значит… ребятишки настоящего следователя увидели.
– По улице слона водили… – взглянув на Славу, засмеялся Антон. – Некогда мне, мам. В понедельник на работе должен быть с утра. Дела надо передавать, в Новосибирск переводят работать.
Полина Владимировна скрестила на груди руки.
– Тебя? В Новосибирск?… Зачем же ты, сынок, согласился? В большом городе хулиганов больше. Беду себе там наживешь.
– Волков бояться – в лес не ходить.
– Да на кой тебе тот лес сдался, если в райцентре можно спокойно жить. По службе, как знаю, ты в почете здесь.
– Буду толково работать, и там почет заработаю.
Полина Владимировна устало опустилась на стул, словно не зная, как продолжить разговор, умоляюще попросила:
– Сходил бы все-таки в школу, уважил Галю. Она хорошая девушка…
Антон удивленно поднял брови:
– Не в невесты ли ее мне метишь?
– А чем Галя не невеста?… – ухватилась Полина Владимировна. – Всего на два класса младше тебя в школе шла. Институт кончила. Учительницей работает и в почете не меньше, чем ты. На что наш Сережка – сорванец, и тот ее уважает.
– Это правда, – с готовностью подтвердил Сергей. – Галина Васильевна мировецкая учителка. К тому ж, Димкина сеструха, а Димка мой лучший друг.
– Ты помолчал бы, адвокат, – Антон шутливо щелкнул Сергея по носу.
6. Дед Матвей вспоминает
Утреннюю зорьку Антон и Слава проспали.
Разбудил их Сергей перед тем, как идти в школу. Пока умывались, Полина Владимировна, уставив стол разными сортами домашнего варенья, собрала завтрак и ушла в огород по хозяйским делам. В доме, за столом, остался один дед Матвей.
– Спите, едри-е-корень, по-гвардейски! – громко сказал он, когда Слава и Антон принялись за еду. – Серьга тож вчерась с вами умаялся. Ладно мать подняла, а так бы и на учебу не поспел.
– Жаль, зорьку пропустили, – вздохнул Слава.
Дед приложил к уху ладонь:
– Чо гришь?
– Говорит, зорьку проспали! – крикнул Антон.
Дед Матвей подул на дымящееся блюдечко.
– Шибко не ори, едри-е-корень. Мало-мало я слышу, шепоток вот только не разбираю.
– Сколько вам лет, дедушка? – спросил Слава.
– Со счету уже сбился. Ты человек ученый, считай сам: в девятисот четвертом, когда пошел на япошку, было в аккурат двадцать годков. С той поры ходил на германца в империалистическую, ходил на негоже, супостата, в Гражданскую, да белогвардейцев еще чехвостил. Через гнилое море Сиваш пешком на Перекоп прошел, а посля того успел адмиралу Колчаку холку намылить, – дед Матвей осторожно поставил блюдечко на стол. – Одним словом, бог-господь, чтобы ему с небес об землю твердая посадка сделалась, меня не обидел военными походами. И все бомбардиром ходил. Пороху за'свою жизнь, мил человек, я спалил столько, что другой бы, на моем месте, до полного основания оглох и того больше.
Помешивая в чае ложечкой варенье, Антон задумчиво разглядывал на старой фарфоровой чашке, которую помнил с детства, ярких жар-птиц, тонко разрисованных в китайской манере. Видимо, по ассоциации вспомнились осколки посуды на берегу озера после непогоды, а вслед за этим вчерашний рассказ мальчишек об ограблении купца Кухтерина.
– Дед, а что за история случилась в Березовке перед революцией с кухтеринскими бриллиантами? – вдруг спросил он.
– С брыльянтами Кухтерина? – уточнил дед Матвей. – Простая история, с концом канула в Потеряевом озере. Сам томский полицмейстер-генерал в Березовку наведывался, в лепешку разбивался, чтоб угодить купцу, только и он с носом уехал. А промежду тем, вместе с драгоценностями и подводами пропало шестеро людей, считая двух ямщиков, двух урядников да приказчиков.
– Расскажи подробнее об этом.
– Подробностев, Антоша, сам томский полицмейстер-генерал не смог разузнать. И до сей поры их никто не знает.
– Как бриллианты оказались в Березовке?
Дед Матвей хмыкнул в бороду, задумавшись, помолчал.
– Тут, как бы тебе не соврать, такой табак получился. Кухтерин купец был шибко ушлый, торговлю держал по всей Сибири и связь с Китаем имел. В начале семнадцатого года он уже смикитил, что в Россее царскому режиму конец приходит, и, не долго думая, порешил сплавить свои драгоценности за границу, в Шанхайский банк. По такому случаю загрузил в Томске фарфоровой посудой две подводы – вроде как. торговать собрался – а промеж делом и брыльянты туда всунул. С обозом назначил самых преданных приказчиков, для охраны урядников нанял и отправил их с наказом держать быстрый путь прямиком на Шанхай-город китайский. Дело как раз в феврале было, люто в том году буранило по Сибири. Худо-бедно ли, добрались подводы до Березовки. Сопровождающие люди перекусили в трактире Гайдамакова и, не глядя на буран, тронулись в ночь через Потеряево озеро на Ярское. Больше их и не видели…
– И что дальше? – поторопил Антон.
– Ты человек ученый, соображай, – дед Матвей опять помолчал. – Для облегчения могу подсказать, что на озере шибко много таких мест, где даже в лютый мороз толстый лед не настывает…
– В ночном буране ямщики сбились с дороги и угодили в такое место, – быстро сказал Антон.
Дед Матвей хитро прищурился:
– Как говаривал Яшка-антиллерист: «Бух – и мимо!» С лошадиными повадками ты, Антоша, не знаком. Даже дурная лошадь сама с дороги не собьется. Она нутром дорогу чует, особливо тонкий лед. Стало быть, ежели подводы с пути свернули, кто-то лошадям такого страху нагнал, что они и чутье потеряли.
– Говорят, Гайдамаков это сделал? – чтобы ускорить рассказ, спросил Антон.
– Говорят, в Москве кур доят… – дед Матвей пошамкал губами. – Гайдамаков держал при трактире двух работников: Скорпиона, Ивана Глухова отца, и молодого парня по прозвищу Цыган. Парень тот был русским, а прозвище получил за свою наружность – шибко лицом был черен. Вот этого Цыгана и словили вскорости в Новониколаевске – так в ту пору Новосибирск обзывался, – на базаре, дорогую фарфоровую посуду продавал. А ваза та, как опознал купец, оказалась из пропавшего обоза. Сразу следствие заварилось. Цыган заявил, что вазу послал его продавать хозяин. Стали пытать Гайдамакова. Тот заявляет, что вазу продали ему приказчики, когда ужинали в трактире перед отправкой на Ярское. Оно и правда, приказчики для отводу глаз кое-где по селам и поторговывали посудой, но только, как я уже упоминал, купец был ушлый. Оказывается, отправляя обоз, он наказал строго-настрого приказчикам торговать только дешевой посудой – тарелками да чашками разными, а дорогую, – чтоб в целости-сохранности доставить в Шанхай. Вот тут и влип Гайдамаков!… От испуга приключилась с ним, как заключили доктора, холера. От такой болезни люди животом и другими внутренностями маются. Здоровый был мужик Гайдамаков, но и он против холеры не устоял, окочурился…
Дед Матвей закрыл глаза, как будто задремал.
– Что же дальше? – опять поторопил Антон.
– Только его соборовали и в гроб положили – нагрянул купец с полицейскими для учинения обыска. Весь особняк вверх тормашками перевернули – ничего не нашли. Сродственники понесли Гайдамакова на кладбище зарывать, а полицейские – по всей Березовке, в каждый дом, с обыском. Ни у кого ни шиша, а у Скорпиона Глухова ровно десяток чашек из пропавшего обоза обнаружили. Перепугался Скорпион до смерти, заикаться стал, грит: «Два дни назад хозяйка приказала утопить в озере ящик с посудой. Каюсь, пожадничал – десяток чашек домой уволок». Следователь берет его за шкирку и ведет к озеру, узнать место, где ящик утоплен. По пути заходит ко мне в дом.
