– Мне иной раз жаль, – признался Хорхе, – что я не умею об этом рассуждать так же четко, как у вас получается.
– Ты имеешь в виду смертную казнь?
– Именно. Ведь я, как ни крути, полицейский. Сколько в нашей стране сыщется полицейских, которые действительно против смертной казни? Двое, от силы трое… А с другой стороны, я католик, и моя Церковь учит, что казнить людей не правильно.
– А ты в этом твердо уверен, Хорхе? Если разобраться, любая религия лицемерна, потому что одобряет убийство, когда это служит ее целям. О да, в теории все великолепно. Жизнь – это Божественный дар, и людям не дано право отнимать ее. Не дано, но только пока выгодно Церкви.
– Разве это может быть ей невыгодно?
– Конечно! Возьми, к примеру, войны, когда люди, а вовсе не Бог, лишают жизни себе подобных. И все воюющие народы от ветхозаветных сынов Израилевых до нас, современных американцев, считают, что Бог на их стороне.
– Это вы в точку! – сказал Хорхе с довольной улыбкой. – Я, черт побери, и вправду хотел бы надеяться, что Он на моей стороне!
– Тогда я бы на твоем месте грешил поменьше.
– На моем? – удивился Хорхе. – Я-то что! Вот вы действительно сорвались с поводка, так ведь? Сомневаюсь, что вы у Папы Римского в первой десятке кандидатов в праведники.
– Что ж, – едва заметно улыбнулся Эйнсли, – я и сам в последние годы невысоко ставлю ватиканских правителей.
– Почему же?
– Не все придерживались тех правил, которые предписывали остальным. Взять хотя бы папу Пия XII, ты о нем наверняка слышал. Ведь он остался равнодушен к истреблению Гитлером евреев, не протестовал, хотя мог бы спасти множество жизней. Это только один из примеров того, как Церковь попустительствует убийствам просто потому, что не хочет вмешиваться.
– Да, родители говорили мне, что им было стыдно, когда об этом стало известно, – кивнул Хорхе. – Но только ведь, по-моему, недавно прошел слух о покаянии Церкви.
– Да, в девяносто четвертом году, но прожила эта сенсация ровно один день. В Израиле всплыл некий документ якобы из папской канцелярии, где говорилось, что Ватикан признает свою вину и скорбит о жертвах Холокоста. Но уже на следующий день Ватикан заявил: “Нет, это не наш документ. Может быть, когда-нибудь, в будущем”. Они, правда, извинились за Галилея.
– Я слышал что-то, но плохо знаю эту историю. Расскажите.
– В тысяча шестьсот тридцать третьем году Галилео Галилея обвинили в ереси и продержали под домашним арестом восемь лет, потому что он доказал, что Земля вращается вокруг Солнца, вопреки католической доктрине о Земле как неподвижном центре Вселенной. И вот в девяносто втором нашего столетия после “тринадцати лет изучения вопроса в Ватикане” – так было официально заявлено – папа Иоанн Павел II признал, что Церковь была не права. Признал то, что наукой было установлено несколько столетий назад!
– Неужели это правда? Церковь упрямилась с тысяча шестьсот тридцать третьего года?
– Триста пятьдесят с лишним лет! Ватикан никогда не спешит исповедаться в собственных грехах. Хорхе не сдержал смеха:
– А стоит мне попользоваться в пятницу презервативом, в субботу беги и кайся на исповеди. Эйнсли тоже улыбнулся:
– Воистину мы живем в обезумевшем мире. Но если вернуться к твоему вопросу, то я был против убийства в любой его форме, когда носил рясу, да и сейчас не одобряю. Однако же верю в силу закона, а пока смертная казнь узаконена, мне придется с этим мириться.
Последняя фраза Эйнсли еще висела в воздухе, как он сам вдруг подумал о той маленькой группе несогласных, – обвинение определило их как безответственных людей, – которые считали вину Дойла недоказанной, поскольку он не признал ее. С этим Эйнсли не мог согласиться. Он был убежден, что Дойла полностью изобличили. Но в чем же все-таки убийца собирается покаяться?
– Вы задержитесь, чтобы глянуть, как Дойла казнят? – спросил Хорхе.
– Надеюсь, нет. Разберемся, когда доедем. Хорхе помолчал, а потом выдал:
– По управлению гуляет слух, что вы написали книгу о религии. Говорят, шла нарасхват. Небось денег вам отвалили…
– На книге по сравнительному анализу религий не разживешься, – рассмеялся Эйнсли. – Тем более что я не единственный ее автор. Понятия не имею, сколько экземпляров успели продать, но книжку в самом деле перевели на многие языки, и ее можно найти в любой приличной библиотеке.
***Часы на щитке приборов показывали два пятнадцать.
– Где мы? – спросил Эйнсли, когда понял, что опять на время впал в забытье.
– Только что проехали Орландо, сержант. Эйнсли лишь кивнул в ответ, припомнив куда более приятные поездки по этому же маршруту. Здесь по обе стороны дороги тянулись самые впечатляющие флоридские пейзажи. От Орландо до Уайлдвуда шоссе пересекало местность, официально считавшуюся ландшафтным парком. Сейчас тьма скрывала всю эту красоту: пологие холмы, словно перетекающие один в другой, с поросшими полевыми цветами склонами; высоченные корабельные сосны; фруктовые деревья в пестром цветении, среди которых могла вдруг открыться взгляду безмятежная гладь озерца; апельсиновые плантации, где ветки в это время года уже ломились от плодов.
Флорида, подумал Эйнсли не без удовольствия, превратилась в один из благословенных уголков планеты. Здесь, казалось, можно найти сейчас абсолютно все то новаторское, утонченное, артистичное и блестящее, что породила современная цивилизация, особенно в самом Майами, космополитичном, сумбурном, разросшемся. Но здесь же гнездилось и все самое гнусное и злое, напомнил Эйнсли-романтику Эйнсли-реалист.
– Ты не устал? Может, мне сесть за руль? – спросил он Хорхе.
– Нет, я в порядке.
По подсчетам Эйнсли, они провели в пути три с лишним часа, преодолев значительно более половины расстояния до Рэйфорда. Даже при том, что скоро дорога станет похуже, они все равно сумеют добраться до места примерно к пяти тридцати утра.
Казнь назначена на семь. Если в последний момент не придет указание отложить ее, а в случае с Дойлом это маловероятно, никаким другим способом задержать исполнение приговора не удастся.
***Эйнсли снова откинулся на спинку сиденья, чтобы собраться с мыслями. Его воспоминания об Элрое Дойле и всех событиях, с ним связанных, походили на папку с уголовным делом, в которой кто-то перепутал страницы.
Он вспомнил, как полтора года назад он впервые увидел имя Дойла на дисплее – его выдал компьютер в числе возможных подозреваемых. Потом Дойл стал главным подозреваемым, л отдел по расследованию убийств занялся изучением его биографии с самого раннего детства.
Когда начались эти убийства, Элрою Дойлу было тридцать два. Он родился и вырос в Уинвуде – белом бедняцком районе Майами. Хотя Уинвуд не отмечен на картах города, его шестьдесят многоэтажек занимают целый квадратный километр почти в самом центре Майами. Здесь живут полунищие белые семьи, район пользуется дурной славой: хулиганство, грабежи, драки “стенка на стенку”.
А с юго-западной стороны к Уинвуду примыкает Овертаун, тоже не удостоенный упоминания на картах, где живет чернокожая беднота, но проблемы и репутация те же: ограбления, кражи, дебоши с битьем витрин.
Бьюла, мать Элроя Дойла, занималась проституцией и не брезговала наркотиками и спиртным. В минуты откровенности она не раз повторяла знакомым, что отцом ее мальчика мог быть любой из доброй сотни похотливых гадов”, хотя позже самому Элрою сказала, что наиболее вероятный кандидат в его папаши отбывает пожизненный срок в тюрьме Белл-Глэйд. В детстве перед парнем прошла череда мужиков, сожительствовавших, кто подолгу, кто мимолетно, с его матушкой. Практически все по пьянке избивали его, а кое-кто и домогался.
С чего вообще Бьюла Дойл вздумала рожать после доброго десятка абортов, осталось загадкой. Ее собственное объяснение звучало так: “Руки не дошли от него избавиться, от паршивца такого”.
Впрочем, Бьюла была по-своему весьма практичной дамой и научила сына красть так, чтобы “не надрали задницу”. Элрой быстро усваивал ее уроки. В десять лет он специализировался на продуктах из супермаркетов, не упуская при этом случая запустить руку в чужой карман. В школе же он попросту отбирал деньги у других мальчишек. Это было нетрудно: в росте и телосложении он опережал свой возраст, а дрался яростно и с явным удовольствием.
Следуя советам Бьюлы, он научился искусно пользоваться многочисленными прорехами в законодательстве о малолетних правонарушителях. Его несколько раз брали с поличным, но тут же отпускали на поруки матери.
Позже Эйнсли стало известно, что Элрой Дойл впервые попал под подозрение в убийстве, когда ему было семнадцать. Его арестовали при попытке скрыться из квартала, где было совершено преступление, и привезли в участок для допроса. Поскольку Элрой считался несовершеннолетним, туда же доставили Бьюлу, в присутствии которой его допросили.
