А пока у меня появляется очень неплохая мыслишка.
— Жизель, ты умеешь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?
Она смотрит на меня и старается скрыть удивление.
— Нет, но я умею вязать пуловеры.
Я морщусь.
— Чтобы стать сыщиком-любителем, этого недостаточно. А петь ты умеешь?
— Не могу похвастаться…
— Да или нет?
— Скорее да. Конечно, я не Лили Понс…
— Что мне очень нравится. Если бы ты была Лили Понс, то находилась бы в сейчас в «Метрополитен-опера», в Нью-Йорке.
Хозяин ресторана радуется все сильнее. Этот вечер один из самых интересных в его тусклой жизни. Он так счастлив, что велит принести вторую бутылку. Моя нежная медсестра налегает на нее, да еще как! У нее есть предрасположенность к применению на практике принципа сообщающихся сосудов. Я не особо увлекаюсь шампанским, потому что за рулем. Если Жизель совершенно накачается, я смогу доставить ее к ней домой без посторонней помощи.
Вдруг я принимаю решение. Не знаю, куда оно меня заведет, но уверен, что последствия могут быть самые неприятные.
— Музыканты у вас бывают каждый вечер?
— Нет. очень редко.
— Если придут завтра, пошлите их куда подальше. Понятно?
— Понятно, господин комиссар.
— Кстати, завтра вечером я снова приду к вам вместе с мадемуазель.
Он изображает восторг.
— Мы оставим вам лучший столик, господин комиссар, и окажем особый прием.
Я его останавливаю.
— Мы придем не есть, а дать концерт. Вы услышите песни в исполнении мадемуазель и будете иметь честь аплодировать моему соло на скрипке.
Малышка вскрикивает. Она просекла. Ее глаза блестят, как бриллианты.
— Дорогой! — кричит она. — Дорогой, это чудесно!
Что касается хозяина ресторана, он ничего не говорит, но ясно, что самое сильное его желание — нажраться аспирина.
Сегодня вечером я только и делаю, что эпатирую людей! Я допиваю свой стакан и поднимаюсь.
— Не удивляйтесь, — говорю я нашему хозяину. — То, о чем я вас прошу, является частью важного плана.
— Но… конечно, господин комиссар. Я полностью к вашим услугам.
Он провожает нас до машины.
— До завтра!
— Спокойной ночи, месье и мадемуазель.
Я включаю двигатель, и мы уезжаем. На бульваре Османн нас останавливает немецкий военный патруль.
— Документы!
Я показываю наши аусвайсы. Все нормально. Две минуты спустя я высаживаю Жизель перед ее домом.
— Как? — удивляется она. — Ты не поднимешься?
— Не знаю, прилично ли это…
Она пожимает плечами.
— Конечно, неприлично, но, как говорит один человек, которого я очень люблю: «Разум и я разошлись из-за несовместимости характеров».
Замечательная девчонка!
Я следую за ней по лестнице. Войдя в квартиру, я звоню Гийому, чтобы сказать ему, куда он может прислать человека за машиной, если она ему нужна. Он отвечает, что пока я могу ею пользоваться. Так что все к лучшему.
— А теперь, — говорит мне Жизель, — давай обсудим план дальнейших действий.
У нее немного заплетается язык, и слова сходят с него с трудом. Можно подумать, что они слиплись от сиропа.
— Не будем больше о работе. К тому же, хотя я и не хочу тебя обидеть, но должен сказать, что ты уже и лыка не вяжешь. Скажи мне, где находится спальня для гостей.
— У меня маленькая квартира, и в ней всего одна спальня. Моя.
— Теснота тебя не смущает?
— Нет, я не переношу только запах трубочного табака.
— Тогда нет никаких препятствий к тому, чтобы я остался в твоей спальне. Я курю только сигареты.
В этот момент радио, которое она включила, начинает играть такую сладкую мелодию, что если бы ее услышали ангелы, они бы стали подыгрывать ей на своих райских трубах.
Я обнимаю Жизель за талию и веду в спальню.
Глава 5
Я не любопытен, но хотел бы знать, понимаете ли вы хоть что-нибудь в моих действиях или читаете то, что я написал, как налоговую декларацию, не ища им объяснения. Ждете, пока я вам разжую все от А до Я? Боитесь, что от легкого шевеления извилинами у вас разжижатся мозги, а в аптеке не найдется достаточного количества аспирина, чтобы снять головную боль? Знаете, вы внушаете мне жалость. Так и вижу вас сидящих в ваших квартирах — безвольных, косных, плохо выбритых и с башкой, пустой, как совесть генерала… Черт! Ну сделайте маленькое усилие. Я вам сказал, что собрался дать на улице Аркад небольшой концерт при добровольном участии очаровательной Жизель. Неужели у вас даже не мелькнуло мысли, что я хочу это сделать не ради удовольствия выступать на публике? Вы что, серьезно думаете, что скрипка мое хобби и я играю по выходным, чтобы отвлечься от тягот жизни?.. Ну выдаете!..
Тогда слушайте меня вместо того, чтобы выпучивать глаза, как будто мимо дефилируют девочки из «Фоли Бержер», одетые только в перышко на попке. Оставьте свои дела — в лес они не рванут — и слушайте.
Исполняя свой маленький номер, я надеюсь найти путеводную нить, ведущую к стрелявшему в меня субчику, потому что в ресторане должен быть завсегдатай, состоящий в банде убийц и получающий инструкции известным вам способом. Чтобы его найти, я располагаю единственным способом: передать ложное сообщение симфонической морзянкой. Это может сработать, а может и нет. Если получится, я возьму его за грудки и буду играть сонаты на его адамовом яблоке до тех пор, пока он не скажет мне, как найти парня со стрижкой бобриком. Если выйдет осечка, это будет значить, что я зря старался.
В назначенный час вечером следующего дня я захожу за моей красавицей к ней домой. Тут начинается самое смешное. Мы переодеваемся в шмотки, одолженные мне одним знакомым евреем, который с некоторых пор называет себя Дюбуа.
За десять минут мы превращаемся в уличных музыкантов. Жизель — это сама кричащая правда. Если б вы встретили ее на улице, то обязательно кинули бы ей полтинник на согрев души Что касается меня, то с длинными висячими усами, в очках без одной дужки, в жалком пальтишке и с инструментом я похож на уволенного за аморалку бывшего учителя музыки.
— Вы подготовили свое сообщение? — спрашивает медсестренка.
— Еще бы!
— И где вы назначили место встречи?
— На углу улицы Клиши и площади Трините…
Она презрительно пожимает плечами.
— На свежем воздухе! И вы считаете, что поймать его там будет просто? Прежде всего, не думаете ли вы, что это покажется ему подозрительным?
— Конечно, а куда, по-вашему, мне его заманить?
— Ну… сюда!
— Сюда?
— Почему бы и нет? Здесь спокойно, а?
Я отталкиваю искушение.
— Вы ненормальная!
Но мой голос звучит фальшиво. Жизель догадывается, что уговорить меня будет нетрудно.
— Во-первых, — говорит она, — нам надо условиться об обращении друг к другу. То мы на «ты», то на «вы». Эта неопределенность непонятна третьим лицам. Затем, ты прекрасно знаешь, что предложенный мною вариант гораздо лучше. Не придется опасаться любопытных прохожих.
— Конечно, но это может быть опасно.
— Да ну, брось…
Я начинаю сердиться.
— Черт возьми, я все-таки лучше тебя знаю, что опасно, а что нет. Если я говорю, значит, так и есть. Об этих типах мы знаем только то, что они стреляют в своих современников с той же легкостью, с какой ты мажешь губы… Согласись, это наводит на размышления…
— Я все обдумала и знаю, что с тобой я ничем не рискую.
Несмотря на привычку к похвалам кисок, такие слова все равно доставляют мне чертовски большое удовольствие.
Я знал одного парня, шагнувшего со второго этажа Эйфелевой башни, не обратив внимание на расстояние до земли, потому что одна шлюха с платиновыми волосами наплела ему, будто он самый клевый парень на свете. Вы мне скажете, что у того малого, наверное, мозги заросли паутиной, и здесь я впервые с вами согласен. Но все равно эта история доказывает, что треп потаскушки производит на нас, мужчин, более сильное впечатление, чем все декларации прав человека и гражданина вместе взятые.
Я чувствую себя заряженным, как новый аккумулятор, и больше не сомневаюсь в своих возможностях. Если бы Жизель попросила меня пойти и выпустить обойму в пузо немецкого генерала, командующего парижским гарнизоном, я бы побежал так быстро, что меня бы никто не смог догнать.
Я наклоняюсь к моей девочке.
— Хорошо, дорогая, мы постараемся заманить парня к тебе. Но если с тобой что-нибудь случится, я снимаю с себя всякую ответственность.
Она пожимает плечами.
— Время идет, а ты болтаешь, как попугай.
Тут я разражаюсь смехом и рассказываю ей, что мой дядя Гастон, учитель на пенсии, тот самый, что моет ноги раз в месяц, в первую субботу, имеет какаду, молчаливого, как промокашка. За всю свою жизнь эта птица произнесла всего одно слово, но оно было таким грязным, что, услышав его, моя тетка два месяца спала отдельно.
