Я и прежде слышала, как отец приводил такой же довод в отношении воды. Бабуля вечно таскала меня к деревенскому колодцу. Мы часами стояли в очереди. Большую часть времени я играла в грязи с другими ребятишками. Бабуля наливала два больших сосуда. Мой сосуд был поменьше, чем у нее, но тем не менее пропорции все равно были несоответствующие. Но когда я указала ей на это, бабуля ответила, что у меня молодые кости и мускулы и я должна перестать жаловаться.
У одного человека в нашей деревне имелась старая нефтяная цистерна. Ночью, когда у колодца никого не было, владелец цистерны набирал воду, а утром обходил дворы со своей скрипучей ослиной тележкой, барабаня палкой по металлическому чану. Заслышав этот шум, вы знали, что идет продавец воды, и могли крикнуть ему, чтобы остановился. В задней стенке чана было отверстие, запечатанное куском покрышки. Из этого отверстия он при помощи мерки — коии — отмерял необходимое количество воды.
Отец просто не мог понять, отчего мы не покупаем воду у торговца. Это было так же безрассудно, как тащить нас в лес за хворостом. Как только он закончил выговаривать маме, она отправилась побеседовать с бабушкой. Та только что подала нам с Кадиджой либу — горячее, сладкое и неимоверно вкусное лакомство. Вообще говоря, оно было таким чудесным, что я почти простила бабулю за то, что она потащила нас в такую ужасную экспедицию. Это, конечно, был великий бабушкин дар: за несколько часов она продемонстрировала нам тяготы жизни, а потом — ее более приятную сторону. Таким образом я училась ценить, как повезло нашей семье.
— Абба Абдул не очень доволен… — начала мама, но бабуля подняла руку, призывая дочь к молчанию:
— Ты думаешь, я не знаю? Я тебе так скажу: мой отец был богат, однако нам приходилось тяжко трудиться и работать по дому. Он говорил нам: «В один прекрасный день все это может исчезнуть, и вам придется учиться выживать». Ты настолько уверена, что наша жизнь никогда не изменится? Ты думаешь, что мы вечно будем благословлены миром и процветанием?
— Но весь этот путь до Затерянной долины… — начала мама.
Бабуля вновь оборвала ее:
— Куда мы ходили, тебя не касается. Но если твоя дочь не научится работать, как она сможет найти мужа? А если каким-то чудом его и найдет — ты хочешь, чтобы он с нею развелся, потому что она не усвоила, что значит тяжкий труд?
На это матери нечего было возразить. Для человека из племени загава нет ничего хуже мысли, что дочь не сумеет найти или удержать мужа.
3
Лунно-костяное безумие
Загава славятся своим независимым воинским духом и сильным чувством самосознания. В современном Дарфуре наш народ разбросан по всему пограничному району между Суданом и Чадом. Но эта область в древности была африканским королевством Канам, и вожди загава управляли обширными территориями. Королевство существовало сотни лет, в течение которых наш язык оставался чисто устной формой общения.
Лишь в 1986 году один ученый попытался использовать символы, которыми загава метят скот, для создания примитивного алфавита. Сегодня у каждого из кланов загава — тохир, коубе и бидеят — имеется свой собственный диалект. Тот, на котором я говорила в детстве, ближе всего к диалекту коубе — родного клана бабули.
Отец гордился историей загава, особенно нашим сопротивлением британцам. Он постоянно рассказывал мне, что хаваджат — белым людям — так и не удалось нас сломить. Между воинами загава и британскими солдатами происходили жестокие сражения. Однажды британский командующий решил, что пришло время сокрушить загава раз и навсегда. Он выступил в поход с армией броневиков, оснащенных пулеметами. Другие племена, встречавшиеся им по пути, разбегались при виде этих ужасных механических монстров.
Вождь загава созвал своих лучших воинов и выехал верхом на лошади навстречу врагу. Британский командующий был впечатлен воинским духом вождя и его надменной манерой держаться. Вождь указал на бронемашину. «Что это? — спросил он. — Ему нужна еда? Оно ест? Оно пьет? Оно может умереть?» Переводчик передал его слова. Британский командир улыбнулся. «Нет. Это нечто вроде железного коня. Он не нуждается ни в чем из того, о чем ты спрашиваешь, и будет жить вечно».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вождь загава предложил обмен: своего коня на броневик. Британский командующий ответил, что понадобится целая армия лошадей из плоти, чтобы обменять их на этого железного. Тогда в свой черед рассмеялся вождь. Они с офицером уселись за стол переговоров и заключили историческое мирное соглашение, согласно которому загава сохраняли контроль над своими землями, но соглашались оказывать британцам поддержку в сражениях против других мятежных племен.
Наша отчаянно независимая природа не означает враждебности к другим племенам или расам. Когда чужаки являются с миром, их принимают как дорогих гостей. Для загава так же немыслимо отказать в гостеприимстве, как немыслимо есть в одиночку. Еда в одиночку считается грехом, и это так же плохо, если не хуже, нежели жить одному. Лучше умереть, чем лишиться семьи.
Приступая к еде в нашем джини — жилище, — мы окликали соседей: «Вы уже поели? Приходите и поешьте с нами! Разве можно есть в одиночку!»
По нашему поверью, чем больше народу ест вместе, тем лучше у всех аппетит. Каждый берет пищу правой рукой со стоящего в центре огромного подноса. В деревне мы на свежем воздухе пили молоко — только что из-под коровы, ели мясо собственных животных и овощи прямо с огорода. Еда в хорошей компании и под хорошую беседу превращалась в праздник.
Моим любимым блюдом была асида — густая каша из кукурузной муки. Она бесподобна с мулла, острым мясным рагу, но вкуснее всего — в смеси с темным порошком под названием кавал. Бабуля приготавливала его из листьев особого дерева. Она помещала их в глиняную миску, добавляла воду и специи и на несколько дней оставляла смесь в яме. Извлеченная из земли клейкая кашица пахла отвратительно, но высушенная и размолотая в порошок приобретала насыщенный мясной аромат.
Завтракать я любила асидой со свежим йогуртом, который делала сама — это было одной из моих обязанностей. Каждый вечер бабуля брала меня в поле доить коров. Я усаживалась на низенький табурет, хватала ближайшее животное за заднюю ногу, крепко зажимала ее между коленями, потом подставляла под корову глиняную миску, брала два соска и начинала тянуть и сжимать их одновременно. Когда руки уставали, я просила бабулю сменить меня.
Я наливала теплое пенистое свежее молоко в тагро — тыкву, затыкала отверстие пробкой и подвешивала сосуд на стропилах в бабушкиной хижине. Три-четыре дня спустя я снимала тыкву и принималась трясти, трясти, трясти. В конце концов молоко разделялось на толстый слой масла и, внизу, более тонкий слой — йогурт. Чем дольше я трясла, тем больше масла у нас было.
На том же поле, что и коров, мы держали коз и осла. Бабуля очень гордилась своими козами и страшно переживала, когда какая-нибудь из них собиралась котиться. Козлят бабушка продавала, чтобы заработать себе на личные нужды, или откармливала на мясо. Я любила живых коз, но терпеть не могла есть их. Они были такие милые, такие хорошенькие, а мясо казалось мне каким-то волосатым даже после того, как с козы сдирали шкуру.
Однажды бабуля так разозлилась, что чуть не расплакалась. Три ее козы вдруг заболели, и ей пришлось послать за человеком, чтобы он забил их. Вероятно, они чем-то отравились, но мы понятия не имели, что это могло быть. Бабуля утверждала, что они, должно быть, наглотались пластиковых пакетов, которые застряли у них в кишках. Козы ведь едят все подряд. Но я опасалась, что они отравились чем-то действительно опасным и, если бабуля заставит нас есть мясо, мы все умрем.
Бабуля, разумеется, и слышать ничего не хотела. Она выпотрошила животных, и у каждого оказался чудовищно перекрученный кишечник. Обычно мы едим печень, почки и части кишечника, жаренные со специями, это считается деликатесом. Но даже бабуля спасовала, увидев состояние козьих кишок, и бросила их деревенским собакам.
