Похожий на летящего дракона.[54]
Корабль был залит светом – мореходы
По палубам сверкающим сновали —
И столь же быстро, как и появился,
Пропал. Тогда спустились маги к бухте.
Там море волновалось и бурлило.
Валы вставали все мощней и выше,
И, наконец, девятый вал, последний,
В себя вобравший половину моря
И полный голосами, встал до неба
И на берег низвергся с диким ревом,
Кроваво-красным пламенем объят.
И в глубине его, в огне, родился
Младенец беззащитный, и к ногам
Он Мерлина волною был подброшен.
Воскликнул Мерлин, взяв его: «Король!
Вот Утера наследник!» И когда
Последнее он слово произнес,
Край пенящийся вала огневого
Его ударил, яростное пламя
Вокруг него стеною поднялось,
И пламенем оделся он с младенцем.
И вдруг утихло все. И в небе чистом
Зажглась звезда. «Так вот, младенец этот, —
Закончил Блез, – и есть наш государь!
Не мог бы я спокойно умереть,
Пока о нем бы не поведал миру».
И вымолвив сии слова, пророк
Вошел в ужасное ущелье смерти,
Где будет он избавлен от вопросов,
Пока не выйдет из того ущелья
В другом его конце. Когда же я
У Мерлина спросила, правда ль это —
Дракон блестящий и дитя нагое,
Рожденное в огне морской стихии,
Смеяться начал Мерлин, а потом
Старинными трехстишьями[55], в которых
Загадка слово каждое, ответил:
«Здесь – дождь, там – солнце. Радуга над нами.
Мудрее станет юноша с годами.
Ум старца угасает, словно пламя.
Здесь – дождь, там – солнце. Радуга и лето.
Та правда – мне, тебе же – правда эта.
Твоя – в одеждах, а моя – раздета.
Здесь – дождь, там – солнце. Ярок небосклон.
Где тот, кто знает явь и знает сон?
Из бездны в бездну переходит он».
И хоть меня загадками своими
Разгневал Мерлин, можешь ты без страха
Отдать Артуру дочь свою, Гиньевру.
Поверь, король, великие поэты
Когда-нибудь Артура воспоют.
И темные преданья старины
Войдут, звеня, в сердца людей грядущих,
И эхо старой повести в часы
Их отдыха вечернею порою
Напомнит им о Короле Артуре.
Ну, а еще поклялся Мерлин мне —
И в этом не было ни тени шутки —
Что ежели Артур и будет ранен,
Он не умрет[56], а лишь уйдет, чтоб снова
Потом прийти. И будет усмирять
Языческие рати до тех пор,
Пока они, как и его народ,
Не назовут его своим монархом».
Обрадован ее словами был
Король Леодогран, и все же мысль:
«Что должен я ответить? Да иль нет?» —
Его не покидала. С думой этой
Он сну предался, и во сне увидел
За дальними полями холм высокий.
Его вершина пряталась в тумане,
И там – в тумане – призрак короля
То возникал, то исчезал. А ниже
Меч из холма поднялся, и олень
Упал, и в страхе стадо побежало.
Взметнулось к небу пламя. Вся земля —
От холма до стогов – покрылась вдруг
Клубами дыма, что, гонимы ветром,
Ползли к вершине и, в туман вливаясь,
Его сгущали. Призрак короля
Кричал порою что-то. Тут и там
Стояли люди. Кое-кто из них
Указывал на короля, другие,
Которых жгло и убивало пламя,
Вопили злобно: «Нам ты не король!
Ты – Утеру не сын. Ты – самозванец!»
И вдруг мгновенно изменился сон:
Туман рассеялся, растаял холм.
И лишь Король, увенчанный короной,
Остался в небесах… И в тот же миг
Леодогран проснулся и отправил
Трех королевских рыцарей младых,
Чьи имена Ульфиус, и Брастиас,
И Бедивер, к Артуру, молвив: «Да!»
Артур, известье получив, послал
Воителя, которого любил
И чтил безмерно, сэра Ланселота,
За королевой. Сам же у ворот
Стал, провожая рыцаря в дорогу.
И Ланселот исчез среди цветов
Весенних – был тогда конец апреля, —
И появился вновь среди цветов
В прекрасном мае, и уже с Гиньеврой.
И тем же утром перед алтарем
Святым его преосвященство Дабрик
Артура и Гиньевру обвенчал.
И радовались вместе с королем
Сему событью все, кто окружал
Его в тот час, те рыцари его,
Стоящие в одеждах белоснежных,
Те юноши прекрасные, что верно
Служить ему до гроба поклялись.
А от дверей собора приоткрытых[57]
Вдаль убегали майские луга,
И белым маем цвел святой алтарь,
И над главою Короля, как нимб,
Сверкало золотое солнце мая.
Стояли все вокруг, поражены
Красою неземной их королевы.
Курился фимиам. И слышен был,
Вплетаясь в гимны, дивный голос, схожий
С журчаньем вод, когда давали клятву
Всегда любить друг друга эти двое.
И произнес Артур: «Да будет так!
Твоя судьба – моя судьба отныне!
Клянусь тебя любить до самой смерти!»
И королева, опустив глаза,
Ответила ему: «Мой повелитель,
Клянусь тебя любить до самой смерти!»
И Дабрик, их перстами осенив,
Сказал: «Живите, царствуйте, любите
И сделайте наш мир другим. Отныне
Едины вы. И Круглый Стол всегда
Послушен будет воле Короля!»
Так молвил Дабрик. Но когда они[58]
Покинули собор, на них смотрели
С презрением посланники из Рима[59],
В молчании стоявшие у входа.
Потом кортеж по городу прошел.
Озарены огнем горячим солнца,
Сверкали одеянья золотые,
И звуки труб над шествием лились,
И рыцари Артура песню пели:
«Труби, труба! Вся жизнь, как май, бела!
Труби, труба! Ночь долгая прошла!
Труби над миром: «Слава Королю!»
Неужто нас захватит Рим, наш враг?
Меч из ножон! Руби врага, тесак!
Руби врага во славу Короля!
Кто с Королем, того не побороть.
Поведал тайну Королю Господь.
Руби врага во славу Короля!
Труби, труба! Из праха, люд, вставай!
Живи в нас, сила! Слабость, умирай!
Руби, тесак, во славу Короля!
Вперед! А коль умрешь ты в чистом поле,
Умрешь за Короля по Вышней воле!
Руби, тесак, во славу Короля!
Труби, чтоб солнце мая стало жарче,
Чтоб с каждым днем оно сияло ярче!
Руби, тесак, во славу Короля!
Король ведет нас за Христом, ведь он[60]
Самим Всевышним в тайну посвящен.
Руби врага во славу Короля!»
Так пели рыцари, вступая в замок.
А на пиру посланники из Рима,
Теряющего власть свою над миром,
Как некогда потребовали дани.
Но им сказал Король Артур: «Взгляните!
Вот те, что Королем меня считают,
Что поклялись сражаться за меня.
Порядок прежний кончился, на смену
Ему уже идет порядок новый.
Мы все в сраженьях умереть готовы
За нашего отца Христа. Мы видим,
Что стары вы, и от Стены от Римской
Нет сил у вас язычников прогнать.
Не будет дани вам!» Посланцы Рима
Из залы тотчас вышли в страшном гневе,
И началась борьба Артура с Римом.
Артуру были рыцари верны.
С их помощью Король все королевства
Британии смог подчинить себе.
В двенадцати великих битвах он[61]
Языческие орды одолел
И стал для всех единым государем.
КРУГЛЫЙ СТОЛ
ГАРЕТ И ЛИНЕТТА [62]
Сын младший Лота с Беллисентой – Гарет,
Который был высок не по годам,
Весной дождливой на разлив реки
Глядел, дивясь. Высокая сосна,
Подмытая потоком, вдруг упала
И в миг один была унесена.
Воскликнул Гарет: «Так бы рухнуть мог
Тщедушный рыцарь иль дурной король
От моего копья, когда б я с ними
Сразился. О бездушная стихия,
Крушащая все на своем пути!
Ты лишь снегами хладными взбухаешь,
Во мне же – кровь живая. Ты и я —
Мы созданы одною Божьей волей,
Но ты о том не ведаешь, а я,
Который знает все это и полон
Ума и сил, я вынужден сносить
Здесь, в замке доброй матери моей,
Существованье жалкое покорно.
Я здесь томлюсь, заласкан и затискан,
Поскольку мать меня юнцом считает!
Мать добрая моя – плохая мать!
Была б она похуже, было б лучше.
Но не хочу я худшей… Да отплатят
Тем небеса ей, что дадут мне силу
Мольбой несносной раздражать ей слух,
Пока она взлететь мне не позволит
В орлиные просторы, к Солнцу Славы,
Откуда устремившись вниз, я буду
И низости, и подлости разить,
Тем следуя Артурову веленью
Очистить мир… И неспроста Гавейн,
Когда он с Модредом[63] гостил у нас
Минувшим летом, попросил меня
Сразиться с ним. А он ведь истый рыцарь!
За неименьем лучшего, судьей
Стал Модред. В этой схватке тряханул
В седле[64] Гавейна я столь сильно, что
Сказал он: «Ты едва не победил!»
Да-да! Вот так он и сказал, а Модред
Стоял, кусая губы, и молчал.
Был мрачен как всегда он… Ну да Бог с ним!»
И возвратился юный Гарет в замок,
И, к матери войдя, воскликнул: «Мама,
Ты все еще во мне ребенка видишь!
Но любишь ли меня ты?» Смех в ответ:
«Гусенок мой, вопрос твой глуп ужасно!»
«Тогда, коль любишь, мама, ты меня,
Домашнего – не дикого – гусенка,
