Послушай сказочку». – «О чем, любимый?
О яйцах золотых и о гусыне?»
Сверкнув очами, ей ответил Гарет:
«Нет, нет, родная! То яйцо, что я
Добыть хочу, прекраснее гусиных.
Яйцо сие Орел, владыка неба,
Чтоб скрыть от глаз людских, унес на пальму
Такую же, как та, что в часослове
Твоем сияет золотой листвой.
И возле этой пальмы постоянно
Бродил охотник юный, но несчастный,
Который часто, глядя на сиянье,
С верхушки пальмы льющееся, думал:
«Кабы я влез туда и взял яйцо,
То стал бы я всех королей богаче».
Но всякий раз, когда уже готов
Был за яйцом полезть охотник, некто,
Его любивший с детства, говорил,
Хватая его за руку: «Не лезь.
Тебя своей любовью заклинаю.
Ты можешь расшибиться!» Так что мальчик
На пальму не полез и не расшибся,
Зато от горя сердцем занемог
И вскоре умер».
Мать ему в ответ:
«Любовь, сынок, коль истинна она,
Сама бы за сокровищем златым
Полезла, чтоб охотнику помочь».
Сверкнув очами, ей ответил Гарет:
«Сказал я разве «золото»? Да разве
Пошли бы люди, а таких – полмира! —
На риск, будь то, о чем поведал я,
Всего лишь золотом? Но нет! Яйцо
Подобно было той чистейшей стали,
Из коей сделан меч Экскалибур.
И молнии на нем играли в бурю,
И волновало всех птенцов оно,
И крик стоял в гнезде такой, что всех
Сводил с ума. Позволь уехать мне!»
Тогда, всплакнув, сказала Беллисента:
«Тебе не жаль меня одну оставить?
Ты видишь сам: отец твой Лот лежит[65]
Как павший столп. Жизнь тлеет в нем едва.
После того, как земли возвратил
Ему Артур, хоть он Артура предал,
Когда боролся с ним в войне баронов,
Стал угасать он, и теперь лежит
Как теплый труп, еще не погребенный:
Не говорит, не видит и не слышит,
И никого не узнает из близких…
А оба твои брата – у Артура.
К тому же, никогда я не любила
Их столь же сильно, как тебя, мой мальчик,
А значит, их любви не заслужила.
Поэтому прошу тебя, останься.
До красных ягодок охочи птицы.
Турниры, войны, милый, для тебя ли?
Ведь ты не знаешь, что такое боль,
Ни рук, ни ног ни разу не ломал
И даже пальца не ушиб… А мне
Одна лишь мысль о яростных ударах,
И ранах, и паденьях в поединках,
И то страшна. Останься! Лань преследуй
В еловой чаще, по брегам ручьев.
Здесь будешь ты мужать день ото дня.[66]
Что может быть такой охоты лучше!
А я – я отыщу тебе невесту,
Красавицу, которая тебе
Украсит жизнь и будет обо мне
Заботиться до той поры, пока
Я, словно Лот, в забвенье не впаду,
Забыв тебя, себя и все на свете.
Останься, сын, ведь ты еще дитя».
А Гарет: «Коль дитя я, то послушай
Еще одну из детских сказок, мама.
Жил-был король, на нашего похожий.
Был у него наследник-сын, который,
Как возмужал, тотчас решил жениться.
Король нашел для принца двух невест.
Одна была прекрасна и сильна,
Владела замечательно оружьем,
И можно было взять ее лишь силой,
Однако многие ее желали.
Другую же никто по доброй воле
Взять в жены не хотел. Тогда король
Такое сыну выставил условье:
Коль первую взять силой он не сможет,
То должен будет в жены взять вторую,
От коей остальные отказались.
Была сия невеста краснолицей
И столь себя считала безобразной,
Что спрятаться от глаз мужчин и женщин
Навек желала. Правда, иногда
Случалось жить с иными ей, однако
Ее привязанность их всех сгубила.
Так вот, ту – первую – все звали «Слава»,
Вторую же – о мама, как ты можешь
Держать меня у юбки! – звали «Трусость».
Мужчина я и жду мужского дела.
За ланью следовать? Нет! За Христом,
За Королем идти и честно жить,
Стоять за правду и разить неправду —
Не для того ль рожден я?»
Мать в ответ:
«Сынок, любимый, многие Артура
Вовек считать не будут Королем,
Но стал в душе моей он государем
Еще тогда, когда была я юной
И царственную речь его слыхала.
Я в нем, как и он сам, не сомневаюсь,
И родственник мне близкий он… Но все же
Готов ли ты оставить беззаботность
И рисковать своею головой
Ради того, кто многими не признан?
Останься до поры, когда туман,
Окутавший рожденье государя,
Хотя б чуть-чуть рассеется. Останься!»
«Ни часа не останусь! – крикнул Гарет. —
Ты лучше уступи мне. Я готов
Пройти сквозь пламя ради Короля!
Не он ли пыль поверженного Рима
Из королевства вымел, сокрушил
Язычников, и людям дал свободу?
Так кто же как не он, который дал
Свободу нам, быть Королем достоин?»
Тут королева, видя, что никак
От цели сына отвратить не может,
И непреклонным остается он,
Сказала хитро: «Ты пройдешь сквозь пламя?
Гляди, чтоб дым тебе глаза не застил!
Ну что ж, иди, раз должен. Но молю
Пред тем, как ты попросишь Короля,
Чтобы возвел он в рыцари тебя,
Пройти одно всего лишь испытанье,
Коль любишь ты меня».
Воскликнул Гарет:
«Одно иль сотню, все равно уйду.
Быстрее же! Какое испытанье?»
Но не спеша ответствовала мать:[67]
«Ты, принц, обязан в замок Короля
Войти никем не узнанным и там
Наняться подавальщиком на кухню,
Где будешь ты, себя не называя,
Средь поварят и кухонной прислуги
Служить двенадцать месяцев и день».
Решила королева, что не сможет
Идти такой дорогой к славе Гарет,
Поскольку слишком горд он, чтоб снести
Все униженья кухонного рабства,
А значит, будет вынужден остаться
Здесь, вдалеке он лязганья оружья.
Немного помолчав, ответил Гарет:
«И раб свободен может быть душою!
Зато смогу увидеть я турниры.
Я – сын, ты – мать моя, а посему
Готов твоей я воле подчиниться.
Согласен я неузнанным служить
Средь поварят и кухонной прислуги
И никому себя не называть,
Пусть это будет даже сам Король!»
Еще на ночь одну остался Гарет.
С тоскою мать, предчувствуя разлуку,
Глядела на него, поражена,
Что сын настолько тверд в своем решенье,
Пока, разбуженный ревущим ветром,
Несущимся из тьмы ночной к рассвету,
Он не вскочил и не пустился в путь,
С собою прихватив двух верных слуг,
За ним ходивших с дня его рожденья.
Все трое словно пахари оделись
И взоры к югу обратили. Всюду
В листве над ними дивно пели птицы.
Холмы, еще сырые, зеленели
И вспыхивали множеством цветов,
Поскольку было это после Пасхи.
Когда они ступили на равнину,
Что простиралась перед Камелотом,
То вдалеке серебряную дымку
Рассвета увидали над холмом,
Поднявшимся меж лесом и полями.
Порою верхний город проступал,
Порою башни нижнего виднелись
Сквозь дымку, а порой внизу, на поле
Огромные ворота появлялись.
И вдруг исчез волшебный этот город.
И, поражен такою переменой,
Один из слуг взмолился: «Господин,
Дозвольте не идти нам дальше с вами.
Там – город чародеев. Королями
Волшебными построен он». Второй,
Как эхо, ему вторил: «Господин,
Слыхали мы от наших мудрецов,
Что не Король – король наш, что всего лишь
Подкидыш из Страны Волшебной он,
Которому язычников прогнать
При помощи волшбы и заклинаний
Помог великий Мерлин». И опять
Воскликнул первый: «Города там нет —
Лишь видимость одна!»
Со смехом Гарет
Ответил им, поклявшись в том, что много
В нем юных сил и чар в крови волшебных, —
И Мерлина он в случае чего
Легко утопит в Аравийском море.
Так он заставил их идти к воротам.
И не было ворот подобных этим.
Вверху босая на замковом камне,
Который был с волной бегущей схож,
Стояла Дева Озера[68]. Одежда
По ней текла струею водяной.
Прекрасными и сильными руками,
Простертыми крестом под всем карнизом,
Поддерживала Дева свод ворот,
И капли наземь с рук ее срывались.
В одной руке она держала меч,
В другой – курильницу (предметы эти
Побиты были бурями и ветром),
А на груди ее плескалась рыба.
В проемах слева от нее и справа
Виднелись на мудреных барельефах
Изображенья славных войн Артура,
Где новые со старыми смешались,
Как если бы в одно свершились время
Да так давно, что у троих глядящих
Аж все перед глазами закружилось.
А с высоты, с вершины дивной арки
На них взирали те три королевы[69],
Которые должны были помочь
Артуру, коли будет в том нужда.
Так долго слуги Гарета глазели
На каменные чудные фигуры,
Что под конец им показалось, будто
Загадочные твари и драконы
Задвигались и кольцами свились.
И закричали слуги от испуга:
«О Господи! Ворота-то живые!»
И Гарет тоже созерцал так долго
Чудесные врата, что и ему
Почудилось какое-то движенье.
Тут музыка из града донеслась.
