К нему доставили маленького забавного мужичка, пожилых уже лет, который, будучи приставлен Бецким к Академии наук по медицинской части, числился там лекарским учеником. Плешь свою он не прикрывал париком, а начесывал на нее остатки волос и запудривал их яростно. Бецкой называл его Василием Ерофеичем. Лекарь и точно происходил из полковых коновалов. Потом уже, когда он, потчуя графа травными настоями, добился кое-какого успеха, граф узнал – в молодые годы Ерофеич увязался с караваном в Китай, где двадцать лет прожил при русской миссии и обучился своему искусству. А коли и соврал, коли он в Сибири травознайничать учился, тоже беда невелика.
Оный Ерофеич изготовлял настойку на многих травах и пользовал ею от всего, начиная с насморка и кончая слабоумием. Орловский живот не устоял против китайского снадобья, с легкой руки графа Ерофеич вошел в моду при дворе, а его панацея (так изволила назвать сию мутную и адской крепости настойку государыня) стала почти ежедневным питьем для графа. И получила прозвание по имени составителя.
Казачок налил полную чарку из другой фляги.
– Извольте, «ерофеич»!
– Твое здравие, Филатка! – Орлов махом выхлестнул чарку и фыркнул по-конски. – А теперь давай натягивай мне сапоги!
Нужду он справил, стоя у распахнутой дверцы кареты. Затем прямо с подножки, на ходу, сел в седло подведенного берейтором вороного Арапа и поскакал вдоль растянувшейся колонны в одной расхристанной рубахе и узорчатом халате. За ним поспевал берейтор в ливрее.
Арап с утра был ходок, весел, баловался. Ощущать его конский азарт было одно удовольствие.
Взлетев на пригорок, граф из-под руки оглядел растянувшуюся колонну. С особым удовольствем отметил, как держатся в седле офицеры-пехотинцы – все в темно-зеленых мундирах, в черных поярковых треуголках, отличающихся лишь галуном на полях: у преображенцев – с крупными зубчиками, у семеновцев – с мелкими, у измайловцев – вообще без зубчиков.
Не испорченные чтением при свечах глаза графа издали высмотрели эти различия.
– Эх, молодцы пребраженцы! Щегольски идут! – сказал он берейтору и пустил Арапа вскачь. Он был почти счастлив – утренняя встречняя прохлада веселила тело и душу.
Догнав преображенцев, Орлов хлопнул по плечу Артамона, прошелся по поводу его помятой внешности, и тут же повернулся к Архарову.
Этого офицера, хоть он был и выше чином, чем повеса Медведев, Орлов на попойку (последнюю перед Москвой!) не звал. Давным-давно Архаров после драки в бильярдной сделался ему симпатичен – так теперь определяли это чувство, ни к чему не обязывавшее. Но граф, не обременяя своей памяти науками, более доверял ощущеним, чем знанию. По ощущениям выходило: Архаров норовом покрепче всех братьев Орловых, включая Алехана, и иметь такого человека «своим» было полезно. То бишь, для дела полезно, а не для гулянки. На гулянке этакая пасмурная рожа разве что мысли о несварении желудка навеять может. Опять же, красавца Медведева можно по-свойски ударить по плечу, можно с ним фривольно пошутить, этот же – глыба угрюмая, неповоротливая, поди, и шуток не разумеет. И кто его разберет, что у него там в голове шевелится…
– Что, не оробел, Архаров? – спросил граф. – Чума-то уж близко.
– Преображенцам робеть не велено, – кратко отвечал Архаров. Он не любил разводить белендрясы со старшими по званию. Да и вообще с ними разговаривать не умел – не получалось.
– Гляди, я тебя не напрасно взял, – напомнил и ему, и самому себе Орлов. – Хорошо себя окажешь – резво вверх поднимешься.
Архаров поклонился, молча выражая согласие.
Не зная, что бы ему еще сказать, Орлов несколько подумал – да и поскакал прочь, сопровождаемый берейтором.
– Приметило тебя его сиятельство, Николаша, – сказал Левушка.
– Еще бы он меня не приметил… Да что проку? – задал не имеющий ответа вопрос Архаров. – Не первый год слышу – окажи себя, будь на виду! А все в капитан-поручиках хожу.
– Французы называют сие «шанс», – блеснул подхваченным в какой-либо гостиной словечком Левушка.
– Да шел бы ты, Тучков, со своим шансом знаешь куда?
– Экий ты с утра несговорчивый!
С тем Левушка и отъехал от насупленного Архарова.
– Да, я таков, – буркнул вслед Архаров, а затем про себя ругнул графа так и разэтак. И чего подъезжал? Путного сказать-то нечего, а обнадеживать попусту… Надоело.
И такой вот, недовольный, он ехал и ехал, прислушиваясь к разговорам сослуживцев, однако в них не встревая. И только одно сказал, прищурившись на солнце:
– Пора бы привал делать.
– Приказа не было, – огорченно напомнил Левушка. На него временами такое нападало – быка бы съел без соли. Бредихин пошучивал – растет-де дитятко. А тут с раннего утра в седле, да после единственной миски солдатской каши…
– Скоро вторая чумная застава, – сказал Бредихин. – Славно граф Брюс постарался – как цепью Москву огородил. От самой Твери начал…
Со стороны обоза широкой рысью подъехал грузный всадник в расстегнутом кафтане – Матвей Воробьев. Он сидел в седле неловко и, судя по всему, был вопреки всем благим намерениям не слишком трезв.
– Так что же – нас теперь только в Москве кормить будут? – предположил Бредихин.
– Сие несносно! Без обеда я ни на что не годен, – прогудел Матвей.
Левушка всплеснул руками, изображая радостное удивление:
– Матвей Ильич, и вы в седле? Как отважились?
– Ногу в карете отсидел – вот и отважился. Встряхнусь, думаю. В Москве-то не до верховых прогулок будет. Нас, докторов, тут же к делу приставят, – с определенной гордостью заявил Матвей. – Там сам Самойлович лечит! Вот у кого учиться да учиться…
– А не боязно, Матвей Ильич? Мы-то, может, и до конца поветрия близко к зачумленным не подойдем, а вам-то с ними чуть ли не спать… – в Левушкином голосе было сплошное чистосердечное сожаление, но Архаров услышал и отчетливую нотку ехидства.
Матвей поднял вверх указательный перст:
– Уксус! Первое дело – все через уксус пропускать и уксусом обтираться. Вот зараза и не пристанет.
– Вам, докторам, виднее, – согласился Артамон, – а все как-то ненадежно кажется: чума – и вдруг уксус.
– Кабы так просто было, ее бы еще весной извели, а то – до осени в Москве застряла, – добавил Архаров.
Но Матвей сделал вид, будто не слышит критики.
– Еще уголь и обгорелое дерево, – такую загадочную рекомендацию дал он. – А также дым от них. Хорошо из навоза костры разводить. Можжевельник жечь. И Боже упаси что-то взять от зачумленного, хоть бы то был мешок золота!
Архаров задумался. В рассуждениях доктора он уловил противоречие.
– Мешок золота я бы взял. И в уксусе его промыл…
Матвей уставился на Архарова и ахнул.
– Не валяй дурака, Николашка! – прям-таки взревел он. – Подцепишь заразу – в тот же барак велю сволочь, где самая подлая чернь подыхает!
– Будет вам пугать, Матвей Ильич. И так тошно, – попросил вдруг присмиревший Левушка.
Перед последней чумной заставой граф Орлов оделся наконец, как подобало ему по чину, и возглавил колонну, призвав ехать с собой рядом сенатора Волкова. Тот без особого желания согласился. До Москвы оставалось – всего ничего. Всем было велено занять свои места – как положено на марше.
Это было 26 сентября 1771 года.
Движение колонны замедлилось. Она подошла к Камер-Коллежскому валу, который многие по привычке именовали Кампанейским валом, устроенному не сказать чтоб очень давно – тридцать лет назад. Он служил таможенной границей Москвы и имел шестнадцать застав, на которых проверяли ввозимые в город грузы, особое внимание уделяя табаку и спиртному – торговать ими имело право лишь государство.
– Москва, что ли? – спросил Артамон Медведев. – Опять застава? Сколько, черт побери, можно?!
– Это уж Тверская, – заметил Бредихин.
Левушка, чтобы понять обстановку, выехал на обочину и далее – на косогор. Там он придержал коня, и вид у него был удивленный.
Архаров порой ощущал в себе достойное малого дитяти любопытство. И касалось оно вещей неожиданных – как-то с четверть часа наблюдал за осой, искавшей выхода из застекленного окна. Он подъехал к Левушке и вместе с ним уставился на странное сооружение – вроде высоко поднятого над землей и бесконечно долгого грубо сколоченного стола шириной чуть ли не в сажень. На нем имелась и посуда – ушаты и лохани, как будто для угощения скота.
Там, где остановилась голова колонны, стол размыкался, но проезд был загорожен рогатками – тяжелыми бревенчатыми сооружениями на колесах, и стоял пост полицейских драгун. Поблизости горел большой дымный костер.
– Это что еще за диво? – спросил Левушка.
Но Архаров и сам не знал.
Служившие при заставе мужики откатили рогатки, перегородившие проезд. И стали вразнобой низко кланяться вельможам, которых углядели во главе колонны.
Граф Орлов на Арапе, при полном параде, при орденах, поехал к рогаткам, следом за ним – сенатор Волков. За Орловым, Волковым и орловской свитой ехали измайловцы. Не доезжая, он придержал коня.
