Наконец, когда стали выходить из церкви и долго-сдерживаемый непокой и возбуждение утомленных церковным служением людей вырвались на волю и звонкий смех и возгласы рассыпались на подворье — она порывисто поднялась, потянулась вперед, засматривая в каждое лицо, словно пытаясь проникнуть в самую душу, что-то понять, разгадать. А потом вдруг, улучив минуту, почти вплотную приблизилась к невесте, так что руки ощутили фату и тотчас отпрянула, чем-то испуганная, прильнула к Тимошу:
— Вы видели ее лицо? — Рука девушки стала совсем холодной, слабой. Тимоша поразило охватившее ее волнение. — Неужели не видели? Какие страшные глаза… Она его не любит. Понимаете — не любит. Это ужасно — прожить всю жизнь… — девушка с трудом овладела собой. — Пойдем скорее. Уйдем отсюда, — она увлекла Тимоша за собой, — не могу я здесь оставаться.
Покинули церковный двор, потянулись торговые ряды, церковное пение сменилось суетным рыночным шумом. Она снова заговорила первой:
— Мне так хотелось повидать вас, так много нужно было сказать… А теперь не знаю, всё спуталось…
Миновали квартал с лавчонками различного пестрого товара, поднялись на Торговую горку, потянулись магазины меховщиков с широкими богатыми витринами, увешанными соболями и куницами. Волки, тигры, барсы скалили сверкающие клыки на прохожих. Только на миг задержалась девушка у витрины, разглядывая горностаевые мантии, собранные под мишурной короной с царственной пышностью, отвернулась:
— Мне кажется, мы просто не отдаем себе отчета, не сознаем всего… она не договорила. Потом продолжала поспешно, будто опасаясь, что мысли разбегутся, — неужели вы не понимаете, что из-за пустого чувства, легкомысленного любопытства девушка не пришла бы сюда, к вам. У меня немало знакомых молодых людей — ну, всяких гимназистов, — пригодных для случайных приключений и прогулок… — она запнулась, трудно было говорить, ждала чего-то, украдкой поглядывая на Тимоша, а парень шел, упрямо опустив голову — казалось, все помыслы его были направлены на то, чтобы не сбиться с ноги, чтобы ступать в лад с ее маленькими легкими шажками, — видимо, это было для него новым и нелегким делом.
— Что же вы молчите? Неужели у вас нет ни одного, ни единого слова, словечка для меня!
— Не знаю, — пробормотал Тимош, — я очень хотел видеть вас.
Она сжала его руку.
— Ну, разумеется, «не знаю!». Мальчишки никогда об этом не думают. Ну, так я вам сама скажу: в жизни каждой девушки бывает такой решающий год, такие решающие дни, даже часы, когда вот только еще вчера была несмышленышем, ребенком, кружилась и порхала беспечно, а сегодня приходится решать все, раз и навсегда. — Она глянула на Тимоша по-своему — не поворачивая головы, а только краешком глаза. — Правда, смешно, что мы говорим друг другу «вы»? — и продолжала говорить Тимошу «вы».
Вдруг спросила:
— Вы работаете?
— Да.
— Это хорошо. Не люблю, когда мальчишки болтаются без дела. У нас есть один такой: тросточка, бантик бабочкой, тиролька. Воображает себя джентльменом, а на самом деле болван-болваном. Ему еще нет семнадцати, а может, даже шестнадцати, а уже старичок. Впрочем, уверяют, что он всегда был старичком — от рождения. Его так и зовут — старенький мальчик.
И продолжала расспрашивать:
— А где вы работаете? Наверно, на заводе?
— Да, на заводе.
— На каком?
— На шабалдасовском, — неохотно отозвался Тимош, с трудом произнося название нелюбимого завода.
— На шабалдасовском? — почему-то удивилась девушка. — Это совсем близко от нас. Рядом.
— Да, рядом.
— А вы откуда знаете?
Тимош покраснел:
— Ну, тогда мы встретили вашу коляску…
— Пожалуйста, не вздумайте появляться там, — строго проговорила девушка, — Тимош не ожидал, что взгляд ее может быть таким требовательным, — никогда! Иначе всё погибло. И вообще — нам нельзя больше встречаться так. Это глупо. Потом вы начнете приходить с букетами сирени. Станем бродить но улицам, вздыхать. Фу, противно. А потом потянутся дождливые, слякотные дни…
Она по-прежнему не позволяла ему слова молвить:
— Вы наверно забросили книги? Решили, что всё кончено, что вы уже взрослый. Ну, конечно. А между тем, вы бы могли сдавать экстерном. Сейчас очень многие сдают так. Хотите, я буду с вами заниматься? Мы скоро пройдем курс. Сначала за четыре, потом за шесть классов. А там… там видно будет. Но вы не должны так легко сдаваться. Слышите? Ну, что вы молчите?
Тимош схватил ее, обнял крепко, как не обнимал еще ни одной девчонки. Но она вырвалась и, поправляя растрепанные косы, воскликнула:
— Нет, нет — не надо. Не смейте никогда меня целовать. Мне так будет очень трудно.
— Не смейте! Не приходите! Не заходите! — не выпускал ее руки Тимош. — А зачем тогда ты ко мне приходишь?
— Глупый! — не отнимая рук, шептала она. — Ну, какой ты глупый. Ты совсем еще не знаешь девушек. И себя не знаешь. Нам тогда будет очень, очень трудно. А впереди, ведь, еще много забот. У тебя даже нет еще места в жизни. Ну, что ты такое сейчас? Бегаешь на завод! Но разве это жизнь — на побегушках! — она продолжала заглядывать ему в лицо. — Какие удивительные у тебя глаза. Рот детский, девичий, а глаза!..
Тимош грубо оборвал ее:
— Я не могу так. Не хочу. Что я тебе, мальчик — в игрушки играть?
Маленькая ласковая ручка, самыми кончиками пальцев прикоснулась к его губам:
— Замолчи. Ты сам не знаешь себя. Ты — хороший, значит, можешь. Всё можешь ради меня, — девушка легким движением оттолкнула Тимоша. — Ну, вот, мы пришли. Видишь этот домик? Завтра в шесть вечера ты постучишь в крайнее окно три раза. Только, пожалуйста, не вздумай и вида подать, что у нас с тобой близкие отношения. Не вздумай смотреть на меня такими глазами. Зина ничего не должна знать. Зина — моя подруга, ты встречал ее в саду. Она… — девушка поднялась на цыпочки и прошептала таинственно: — она социалистка! Ее мама работает в Обществе трудящихся женщин. Я не знаю, что это такое, но, наверно, что-нибудь нелегальное. Так что ты, пожалуйста, в их присутствии не говори о чем-нибудь таком, ну, там о цветах, поцелуях, любви. Лучше всего, если ты скажешь что-нибудь об освобождении женщин. Хоть несколько слов. Ну, хоть так: «Ах, положение женщин в нашем обществе…» Потом еще запомни слово: «эмансипация». Повтори, пожалуйста: «эмансипация». Ну, вот, хороню. Теперь они тебя целый год будут чаем с сухарями поить. А главное — мы сможем у них заниматься по предметам. И Зина охотно станет помогать.
Расстались они друзьями, но Тимоша мучила, а не радовала новая дружба.
На следующий день он явился в назначенный час.
Девушка поспешила представить его семье Кривицких:
— Рабочий завода акционерного общества «Шабалдас и K°» Руденко Тимофей. Его старшая… сестра…
Тимош удивленно глянул па кисейную барышню, но та бровью не повела:
— …Его старшая сестра замучена генерал-губернатором. Младшая еще и теперь мучится в невыносимых условиях. У нас с ним равноправные товарищеские отношения, и мы говорим друг другу «ты».
Этого оказалось совершенно достаточно, чтобы на столе мигом появились серебряный граненый, чрезвычайно интеллигентный самовар, маленькие фарфоровые, почти прозрачные интеллигентные чашечки, маленькие тоненькие интеллигентные сухарики и даже печенье «Альберт».
Заговорили о судьбе русской женщины, Тимош два раза весьма удачно произнес слово «эмансипация», и дело было решено — еще один экстерн, кажется, двенадцатый по счету, закрепился в доме Кривицких.
Через неделю или немногим более после того Тимоша вызвали в главную контору завода.
— Руденко из механического?
— Я.
Стеклышки пенсне оглядели парня с ног до головы:
— Тэк-с. Превосходно. Потребуется — позовем. Ступай.
На этом первый разговор и закончился.
Руденко поспешил на цеховой двор, не особенно задумываясь над тем, зачем потребовали его в контору. Но и цехе встретили его настороженные взгляды:
— Зачем вызывали?
— Да почем я знаю.
— Спрашивали что-нибудь?
— Ничего не спрашивали.
— Правду говоришь?
— Да что вы пристали!
Тимош всё еще не придавал значения происшедшему, расспросы товарищей удивляли и раздражали его. Едва дотянув до вечера, поспешил на Заиковку, в дом Кривицких, однако там его ждала неудача. Общество трудящихся женщин давало благотворительный бал, и Елена Павловна Кривицкая с дочерью вынуждены были танцевать первый вальс во имя эмансипации.
Занятия пришлось отложить на воскресенье.
— Я вообще полагаю, — сказала Елена Павловна на прощанье, — полагаю, что вам лучше всего построить программу по примеру воскресных школ. Буду очень счастлива, молодой человек, если таким путем мы отвоюем для вас место в обществе..
«Место в обществе. Нет места. Без места. Да что они, сговорились?» — с досадой думал Тимош, возвращаясь домой. Самым горьким было то, что он не увидит ее до воскресенья.
