Леон оформил опеку над спасённым мальчишкой. У Пашки была бабушка, но старушка была настолько древней, что ей никто бы не доверил ребёнка. Пашка, конечно, был рад, что его не сдали в приют. Но если Леон рассчитывал, что в благодарность он простит ему маму и Ритку, то он никогда не ошибался сильнее.
Пашка просыпался, судорожно вздрагивая. Потом часами лежал, глядя в темноту. Он отомстит. Обязательно отомстит, и тогда станет легче. Надо только подождать.
Через несколько месяцев они с Леоном переехали на другой конец города. Пашка перевёлся в новую школу. Ничего интересного: такие же малолетние идиоты, как и в прежней. Сразу после пожара он подрался с пацанами во дворе, решившими, что дразнить его сироткой — хорошая идея. Сломанный нос, порванное ухо и разбитая голова убедили их в обратном. Леон пробовал говорить с ним, но Пашка смотрел волком и так молчал, что было понятно: будет драться и дальше. Если надо, то насмерть. И жаловаться ему, дядя Лёне, не будет. Никому не будет.
В новой школе его пробовали задирать из-за фамилии. На главного остроумца Пашка кинулся молча и страшно. Повалил и бил. Куда придётся, но в каждый удар вкладывая всю ярость прошедшего года, за всё: за пожар, за похороны, за лживую жалость Леона. И за то, что он сам ничего не может с этим сделать. Кто-то попытался вмешаться — Пашка вцепился в него и чуть не задушил.
Уже дома понял, что ему больно ходить, а на правом боку здоровенный синяк: видимо, пнули. Плевать. Языкастым пацанам досталось куда больше. Теперь не тронут. Пашка усмехнулся отражению: пусть боятся.
Была с Леона и ещё одна польза: он, как и сам Пашка, был видящим. Ещё в старом доме он начинал понемногу учить юного соседа. А после переезда взялся за обучение всерьёз.
Пашка учился по полной. Всё знать. Всё уметь. Не только знаки. Видящий, с точки зрения Пашки, должен быть сильным и самостоятельным. Ни от кого не зависеть и ничего не бояться. Он одинаково усердно учился и драться, и плавать, и готовить, и варить зелья типа невидимых для людей чернил. А ещё — разбирать схемы в старых дневниках видящих, читать на латыни, на английском и на немецком, составлять сложные знаки и защитные контуры.
...если как следует набегаться и учиться до изнеможения, то, может быть, не увидишь во сне огонь.
В новом классе было трое видящих. Но скрывать это не получалось только у тощего Эдика Петрова. Он то и дело таращился на “рыбок”, мушек, котов и тени. Пашка временами украдкой смотрел на Петрова со смесью слабого интереса и снисходительного высокомерия: одноклассник с таким детским восторгом глядел на существ, что казался совсем малышом.
Весной Пашка случайно услышал, как Кузьмин со своей компашкой достают Петрова. Сначала пожал плечами и хотел пойти по своим делам. Но шавки Кузьмина явно задумали что-то нехорошее: в выкриках слышалась злая азартная радость, от которой Пашке захотелось оскалиться.
Забьют несчастного.
Пашка сунул телефон в карман и зашёл за угол, откуда доносился шум.
— Вы чё тут делаете? — негромко, с ленцой в голосе спросил он. — Орёте, как черти, мешаете мне уровень пройти.
Шавки Кузьмина, торопливо подтягивая приспущенные штаны, затявкали:
— Уходи!
— Вали отсюда, Зверь!
— Мы тут педика учим — не твоё дело.
Сейчас Зверев уйдёт — и они сделают, что задумали. Петров, скорчившийся у ног Кузьмина, поднял голову и посмотрел на Пашку глазами раненного щенка.
Пашка секунду вглядывался в лицо одноклассника, “украшенное” синяком, а потом встряхнулся и сказал:
— Отвалите от него, уроды.
Усмехнулся, готовясь броситься на любого, кто подойдёт ближе.
Банда Кузьмина попятилась.
— Сам отвали!
— Эй, ты чё, больной?!
— Да ну его на хрен!
— Он, может, тоже педик!
Он уронил сумку на землю. В руке остро заточенный карандаш. Прищурился, глядя на Кузьмина: в глаз? В шею?
Оскалился:
— Ну, кто первый?!
Кузьмин побледнел.
— Ты чё...
— Да он чокнутый...
— Валим! Валим!
Шавок как ветром сдуло.
Пашка смотрел им вслед: жалкие твари. Сплюнул, поднял сумку и похлопал по плечу неподвижного Эдика.
— Идти сможешь?
Петров еле-еле сумел сесть и прошептал:
— Да... наверное...
Поднял голову, посмотрел на Пашку как на героя.
— Ты где живёшь?
— В пятиэтажке, возле остановки...
— Хм, не дойдёшь. Ладно, давай к нам. Если Леон дома, он тебя полечит.
Пашка подставил плечо — и Эдик повис на нём.
Прошептал:
— Спасибо...
Чужая благодарность оказалась неожиданно приятной.
Вечером он долго думал: вот у урода Кузьмина есть банда. Да, они жалкие и трусливые, но они помогают лидеру. Слушаются его. Зависят от него.
Пашка решил: ему нужны свои. Те, кто будет смотреть на него, как Эдик, а не как Леон, жалостливо и лживо. Надо собрать свою банду. Нет, не сейчас, конечно. Возможно, через несколько лет. Пашка умеет ждать.
Свои должны ценить Пашку больше, чем всех остальных. Подумав, он решил, что в свою банду возьмёт видящих, которые ему чем-то обязаны. Или таких, у кого никого нет. Но только способных и готовых становиться сильнее. Зачем ему слабаки?
И Эдика возьмёт: силёнок у него не то чтобы много, но он за Пашку готов на всё. А это дорогого стоит.
Пашка учился у Леона ещё активнее. Если хочешь, чтоб за тобой пошли люди, ты должен быть сильным. Должен быть самостоятельным.
Пашка начал ходить на задания с учителем с десяти лет. Сначала совсем простенькие, но на практике всё иначе, чем в теории, так что Пашка безропотно разгонял мелких тварей и чертил примитивные значки.
В пятом классе он посветил Эдика в свою тайну, рассказал, что Леон ему не дядя. Что Леон — трус. Эдик, кажется, не поверил: конечно, Леон делает вид, что ничего не боится. Пашка и сам не раз задавался вопросом: почему Леон сейчас отважно кидается на любую опасность и не пасует даже перед мощными монстрами, то и дело возвращаясь в крови, со сломанными конечностями или перевязанной головой? Потом Пашка понял: Леон пытается оправдаться в собственных глазах за свою трусость. А может, пытается заслужить Пашкино прощение: мол, смотри, какой я молодец! Но зря. Пашка никогда его не простит. Никогда. Он обязательно отомстит. А потом сможет спать спокойно.
В тот же год Пашка выбрал себе имя для посвящения — Полоз. Он будет Великим Полозом, и в его глазах будет отражаться
