Но вот на престол в 1723 году взошел Людовик XV, и Филипп Орлеанский не без некоторого облегчения отстранился от обязанностей, которые волей-неволей налагала на него власть, предался исключительно развлечениям и любимым занятиям, среди коих чуть ли не первое место занимало коллекционирование и изготовление гравюр – Филипп был недурным художником. Своими гравюрами он проиллюстрировал античный роман «Дафнис и Хлоя». Ходили слухи, будто в образе Хлои он изобразил свою дочь Марию-Луизу-Елизавету, герцогиню Беррийскую, причем она позировала ему обнаженной. Слухов о том, что любовь Филиппа к дочери имеет характер извращенный, ходило столь много, что их и не оспаривали. Репутация дочери была немногим лучше отцовской. В то время в «Комеди Франсез» шла пьеса Вольтера «Эдип», где имелось множество намеков на их скандальную связь. Притом знаменитый актер Кино-Дюфрен, непревзойденный исполнитель ролей фатов в комедиях и героев в трагедиях, не только надел такой же парик, как у герцога, но и копировал его жесты. Зрители смущенно поглядывали в королевскую ложу, где сидел герцог рядом с дочерью. Один Филипп не смущался и хлопал громче всех.
Именно тогда он обратил внимание на актрису, игравшую роль Иокасты, матери Эдипа, с которой герой трагедии по неведению вступил в кровосмесительную связь. Этой актрисой была Адриенна Лекуврер. Она показалась Филиппу обворожительной, и, вполне естественно, похотливый регент пожелал иметь ее в своей коллекции. Адриенна получила приглашение на ужин в компании «висельников» и «висельниц». И… не пошла на него.
Более того, она даже не дала себе труда вежливо отклонить приглашение. Просто не пошла – и все! Правда, обеспокоенный ее судьбой и влюбленный в нее актер Мишель Барон сам написал (он славился своим умением подражать чужому почерку) герцогу очень милую записку от имени Адриенны, в которой ссылался на нездоровье, однако Филиппу Орлеанскому уже донесли, что девица Лекуврер пренебрегла его желанием.
К чести Филиппа (если возможно употребить это слово по отношению к столь бесчестной персоне), следует сказать, что он никогда не принуждал женщин вступить с ним в связь, никогда не насиловал их. Было слишком много желающих отдаться ему добровольно, чтобы он принял близко к сердцу строптивость какой-то актрисульки. Не хочет – не надо. И с тех пор он совершенно равнодушно взирал на игру мадемуазель Лекуврер.
Впрочем, самой Адриенне от его равнодушия было ни жарко ни холодно. О ком она меньше всего думала, так это о герцоге Орлеанском. Лишь один человек приковывал к себе ее внимание, ее чувства, ее любовь и нежность – граф Морис Саксонский.
Как и многие другие обожатели прелестной актрисы, Морис увидел ее на сцене. Никто из них потом хорошенько не помнил, в какой именно роли выступала тогда Адриенна, да и значения это не имело ровно никакого.
Им чудилось, что так безумно и пылко еще никто никого не любил и любить не сможет. Мгновенно оставив всех своих поклонников, среди которых особенной пылкостью отличался Шарль-Огюстен граф д’Аржанталь, Адриенна всецело предалась страсти, которую вполне разделял Морис. Он буквально засыпал свою возлюбленную фиалками – ее любимыми цветами. Конечно, Адриенна понимала, что ей, актрисе, изначально существу второго сорта (да, все аристократы, которые от души восхищались ее искусством и валялись у нее в ногах, все же относились к актерскому сословию как к подобию каких-то диковинных животных, которых стоит приласкать, но потом можно – и даже нужно! – вовремя от себя отшвырнуть), ничего хорошего от этой любви не дождаться. Каждая женщина мечтает выйти замуж, но ей глупо было даже мечтать о том, что граф Саксонский решится связать с ней свою жизнь. Лучшее, на что ей можно рассчитывать, – стать его любовницей. Но вся штука в том, что Адриенна вообще ни на что не рассчитывала. Она просто любила, с благодарностью принимала страсть Мориса – и отвечала на нее столь же сильной страстью.
Разумеется, Морис уверял ее, а она верила, что ни одна женщина в мире не вызывала у него таких пылких чувств, какие вызывает Адриенна. Очень может быть, что он и не врал. Или почти не врал – граф Саксонский принадлежал к числу тех счастливых (а может быть, и несчастных) людей, которые всякий раз любят как в первый раз, для них, по сути дела, всякая любовь – первая, а значит, небывало сильная. И, что характерно, такие субъекты не только сами прекраснодушно обманываются, но и совершенно искренне обманывают своих возлюбленных. А те частенько радостно верят им.
Поверила и Адриенна, тем паче что и ей казалось, будто ничего подобного не было в ее жизни. Она была готова на все ради своего возлюбленного, так ему и говорила: мол, жизнь за тебя не жаль отдать, так страстно люблю! И, очень может быть, Судьба, которая вообще любит подслушивать неосторожно оброненные клятвы и требовать давших их к ответу, вскоре предоставила Адриенне возможность доказать искренность своих признаний и обетов.
Именно в разгар любовного романа между Морисом Саксонским и Адриенной Лекуврер к блистательному графу явился демон-искуситель в образе посланника Лефорта и предложил ему ни больше ни меньше, как сделаться повелителем Курляндии. Разумеется, об этом стало известно всему светскому кругу. Да Морис и не делал никакой тайны. Напротив, он обратился чуть не ко всем знакомым с просьбой ссудить его деньгами, обещая вернуть долг с процентами потом, когда он станет полновластным повелителем Курляндии. То ли мало кто верил в его возможности, то ли не доверяли его честности, однако не слишком-то много народу кинулось метать ему под ноги содержимое своих сундуков. Сорок тысяч ливров оставались недосягаемой мечтой и камнем преткновения на пути графа в Митаву.
Честно говоря, была одна дама, помощи от которой Морис Саксонский ожидал почти с уверенностью. Звали ее Луиза-Генриетта-Франсуаза, герцогиня де Буйон. С некоторых пор Морис, который просто физически, по сути своей, не мог долго быть верен одной женщине – даже той, которую называл счастливым выигрышем, даром небес и лучшей из любовниц (эти эпитеты щедро адресовались Адриенне), – завел бурный и даже не слишком тайный роман с герцогиней. Ее супруг, бывший лет на пятьдесят старше, то ли был уже слеп и глух, то ли предпочитал прикидываться таким в собственных же интересах. В конце концов, не зря говорят умные люди: если ты не знаешь, что носишь рога, они не так уж сильно натирают голову…
Однако в самый разгар романа герцогиня узнала, что Морис продолжает хаживать за кулисы «Комеди Франсез». Более того! На одном из балов в Гранд Опера – а надо сказать, что в просторном фойе этого театра частенько устраивались балы, на которых с равным усердием танцевали как представители высшего света, так и люди гораздо ниже их по рождению, оттого, как правило, балы сии носили название маскарадов: под маской поди-ка отличи графиню от ее субретки! – так вот на одном из балов Морис без особого усердия танцевал с некоей особой, облаченной в костюм райской птицы (может быть, он опасался растрепать ее разноцветные, осыпанные бриллиантами перья, которыми щедро были украшены прическа и наряд?), однако проходу не давал обворожительной нимфе в голубовато-лиловых легких, развевающихся одеяниях. Чудесные каштановые, лишь слегка припудренные локоны нимфы, в которые были вплетены фиалки, удивительно напоминали вьющиеся волосы одной известной актрисы, и хотя лицо ее (как, впрочем, и лицо «райской птицы») было скрыто маской, можно было держать пари, что нимфа – не кто иная, как Адриенна Лекуврер.
