и спустил маленькое существо на пол. — Может, еще увидимся.
За стеной затрещал мотоциклетный двигатель, стих, потом взвыл более мощный мотор, кто-то заговорил по-немецки. Виктор замер, подобравшись.
В приоткрытую дверь он увидел стоящего рядом немца в мотоциклетном плаще и шлеме. За ним во дворе виднелся мотоцикл с коляской, дальше темнела гора грузовика без огней. Второй, видимо, ушел будить хозяев — со стороны входа в дом доносилась приглушенная немецкая ругань и стук. Неизвестно, заподозрил ли что-то мотоциклист, или из осторожности захотел проверить дом, но он сделал несколько шагов к Виктору и вытянул шею, вглядываясь в проем.
О таких моментах говорят: «Думать некогда, отступать некуда». Виктор ударил не в меру любопытного ребром ладони в основание шеи, ломая хрящи гортани, двумя непомерно длинными прыжками достиг мотоцикла. Ключ зажигания в замке. Удар ногой по стартеру (так обозленный всадник пинает непослушного скакуна). Мотор застрелял, взревел, и Виктор вылетел на дорогу, пригнувшись в седле. Вслед ему щелкнуло несколько выстрелов, тогда он, перехватив болтающийся на спине автомат, опустошил полмагазина в сторону грузовика. Судя по истошным крикам, не промахнулся.
Забрызганный грязью серый «Цундапп» с выключенной фарой оставлял позади километр за километром отменного шоссе. Ветер бил в разгоряченное лицо и барабанил краем брезента на коляске. Боевой трофей нес Виктора к Арнхейму, хоть он и не знал этого.
Он не успел уехать далеко. Как видно, в грузовике была рация, и известие об угоне заставило зашевелиться посты на окрестных дорогах. Немцам никогда нельзя было отказать в четкости и оперативности действий. Двадцатью километрами спустя дорогу перегораживал полугусеничный тягач, смутно обрисованный первыми лучами рассвета. Виктор не стал поворачивать назад, прекрасно зная, что в спину ему плюнет огнем десяток стволов. Он снизил ход, когда темная человеческая фигура взмахнула кружком стоп-сигнала, но тут же вывернул газ и спрыгнул с мотоцикла, отлетел в сторону, сумев упасть на руки. Мотоцикл с булькающим ревом смел патрульного, ударился о гусеницу тягача и рухнул в кювет.
На этот раз удача отвернулась от партизана. При падении он услышал хруст, и острая, режущая боль спицей пронзила правую кисть. Почти теряя сознание, он бежал подальше от асфальта, уже не скрываясь, надеясь только на переполох в стане врага. Расчет почти оправдался. Почти, потому что вслед не стреляли. Но Виктор споткнулся, делая очередной шаг, и упал всем телом на горящую руку. Сознание взорвалось и исчезло.
Сон или явь, но долгое, долгое время спустя мягкое и приятно теплое коснулось его лба. В глазах кололо песком, но он упорно таращился вверх, пока не увидел чем-то некогда знакомое лицо. Зеркало, зеркало… Связано с зеркалом. Женщина отбросила со щеки каштановый локон и ласково, нараспев произнесла по-французски:
— Меня зовут Клер. Друзья меня называют Клери… Все хорошо, вы у своих. Отдыхайте. Что?
Выговор ее походил на провансальский. Виктор закрыл глаза, показывая, что понимает, и не почувствовал боли. Тогда он бледно, благодарно улыбнулся и заснул.
Глава 4
Ужель, Германия, скажи,
Ты лести поддалась и лжи?
Неужто жребий твой прославлен
Тем, что весь мир тобой отравлен?
Иоганн Фишарт
Уже триста с лишним лет здесь рос лес. Среди вековых стволов бродили дикие звери, пожирая растительность и друг друга. Человек изредка появлялся в лесу. Оборванные крестьяне тайком собирали хворост на опушках, и еще реже местные сеньоры забирались в чащу за раненым вепрем. Народы отсчитывали века, но никого в лесу это не интересовало.
Пока однажды не пришли люди в серо-зеленом. Пришли, и привели с собой тягачи и тракторы. После топографов настала очередь строителей. Лес застонал, заскрипел поваленными деревьями и расступился, казалось, затаив обиду. Прорывали обширные подземелья, укладывали рельсы туннельных узкоколеек, выглаженное катками поле покрыли бетонные плиты. Работы шли интенсивно и аккуратно. Вскоре аэродром уже принял первые самолеты, в лесу разместились тщательно замаскированные зенитные батареи. В подземные ангары под толстыми бетонными перекрытиями, урча, вползли граненые туши «Пантер», и длинные стволы их орудий с набалдашниками дульных тормозов уставились в лесную тень.
На окраинах комплекса ночами шла своя, странная на первый взгляд жизнь, там тоже что-то вырастало из-под земли, шипела сварка и работали бульдозеры. Работы закончились весной 1943-го года, когда положение на восточном фронте уже переломилось в пользу Красной армии, но на финансировании базы это не сказалось. Рослые молодцы в камуфляжных куртках с новейшими автоматами заняли свои посты.
Ждали гостей, и гости прибыли перед рассветом, в излюбленный воровской час. Трехмоторный пассажирский «Юнкерс» прокатился по бетону, оставляя черные резиновые следы. Гости несли на воротниках светло-зеленоватых френчей черные петлицы с серебристыми дубовыми листьями. Построенное явно понравилось им, и старший по чину, уже седеющий человек, от лица которого трепетали высшие чины Третьей империи, дал добро на открытие работ. Но не он был верховным куратором проекта.
Проекта, участники которого под белыми халатами носили на лацканах мундиров и гражданских костюмов значки, где на белом гербовом щите чернела свастика, охваченная алыми эмалевыми язычками пламени.
С тех пор только редкие машины и еще реже — самолеты посещали подземный комплекс. Временами по ночам на удаленных полигонах грохотал гром, и взвивались в небо столбы оранжевого света, а в подземных помещениях разносились отчаянные, рвущие ухо крики…
Клери чувствовала себя совсем старой. Вот уже три года ей мерещилось по ночам: сегодня она глянет в зеркало, и вместо себя увидит сморщенную старуху.
Товарищи считали ее лучшей радисткой Сопротивления, а один, не растеряв довоенной галантности, назвал ее самой красивой и смелой девушкой Франции, и даже второй Жанной д'Арк. Она не улыбалась комплиментам. Они не знали, как же она боится. Она боялась за себя, боялась за тех, кто уходил на «работу», как это называли, боялась за родителей, пока они не исчезли после одной из облав. Кружными путями удалось узнать, что обоих угнали в Германию. Отец, профессор гнойной хирургии, в начале оккупации отказался работать на немцев, сославшись на старческую слабость. Скорее всего, ему не поверили, но на время оставили в покое. Ненадолго. Теперь Клер старалась не вспоминать о них, словно уже достоверно знала об их смерти.
Она боялась за Поля, взятого в армию в начале войны. Поль служил в танковых войсках, и часто-часто во сне она видела те кадры хроники, что самодовольно крутили немцы в кинотеатрах. На пленке горели неуклюжие французские танки, и наглый холодный голос выкликал названия захваченных провинций.
Она делала то, что не
