головой к его спине. Виктор не обернулся. Он словно ничего не ощущал, подняв лицо к небу. Клери показалось, что он плачет, но он обернулся, и она поняла, что ошиблась. Глаза его были закрыты.
— И теперь у меня десятки мертвых за спиной. Знаешь, у человека легко ломается шея. Только громко хрустнет. Это проще всего. Меня там хорошо выучили, дома…
— Вик, не надо. Ты меня пугаешь.
— Тебя? Тебе-то я не причиню вреда никогда. Успокойся.
— Да разве я об этом! Вик, Вик…
Сумерки опускались на Арнхейм. Островерхие черепичные крыши прояснились на фоне оранжевой полоски, но и она истлела тихо и скоро. Остался только отсвет в облаках на западе. На плацу перед эсэсовскими казармами залаяла овчарка.
Девушка легко поднялась с земли, оглядела темный шуршащий сад. Знакомые кипарисы чем-то встревожили ее.
— С тобой завтра хочет встретиться один человек. Он говорил, это очень важно. Прости, я снова втягиваю тебя…
— Я же сказал: не винись. Я все еще солдат.
— Хорошо.
— Клери!..
Она обернулась на пороге. Неизвестно, зачем, но ей очень хотелось бы сейчас узнать его мысли. Он стоял, руки в карманах, здоровенный, плечистый, и лица уже не было видно в сумраке.
— Клери, я даже не знаю, когда я перестану им быть. Если вообще перестану.
Глава 6
— Но смелым сопутствует удача, —
может быть, нас еще ждет успех.
Р. Хаггард
У «Москито» заканчивалась пленка.
Сии птенцы гнезда «Де Хэвилленд»[5] единственные из британских самолетов могли до середины войны летать над вражеской территорией днем без прикрытия истребителей. Деревянная двухмоторная машина без вооружения вызвала когда-то настоящий шок у бравых английских военных, породив прозвище «Мечта термита».
Разведчик сверху был окрашен оливковыми и серо-голубыми пятнами, снизу в цвет «утиных яиц» и теперь почти сливался с пейзажем. В низких облаках его покачивали с крыла на крыло порывы предгрозового ветра, и капли усеивали сине — красные круги на плоскостях, но тотчас же их уносило воздушным потоком. Осталась последняя кассета.
— Ну, домой, «Мосси»[6]? — Командир без особой приязни оглядел затянутые серою хмарью небеса. Погода портилась все сильнее.
— Вон, поглядим на ту долинку. Кажется, я видел какие-то строения. На карте там что-нибудь есть?
— Мы еще не снимали тот район. Думаешь, наци устроили кемпинг?
«Мосси» нырнул ниже, мерно рокоча двигателями. Двое в кабине не знали о полученном внизу приказе — ни в коем случае не демаскировать себя. Зенитчики тихонько сквернословили у орудий, но стволы молчали. Пройдя над долиной, фоторазведчик отщелкал остатки пленок и повернул домой, в Англию.
— А ведь там — замаскированная полоса, Дик!
— Еще один аэродром подскока[7]?
— Да не похоже. Ни одного самолета не видел.
— Может, только построили. Или уже бросили.
— Может и так.
Но пристальный взор фотоаппаратов смог различить больше, чем усталые глаза летчиков.
— Отправьте кого-нибудь на объект. Хоть какая-то информация нужна. Может быть, это то, о чем они так орут на весь мир.
— Сэр, мы пока не можем забросить новых агентов туда.
— В чем дело?
— Вот уже месяц, как меры безопасности у немцев усилены по неясной причине. Боюсь, что пока внедрение невозможно — все прибывшие в район берутся на подозрение. Слишком рискованно.
— Есть у вас там законсервированные агенты? Чтобы подходящего профиля?
— Можно поискать, сэр.
Шелест бумаги, запах сигарного дыма. Кто-то закашлялся.
— Есть R325/16, сэр. Вы его помните, Уэйн.
— А-а! Хороший парнишка. Из коммандос! Годится, я думаю…
Почему-то в то утро Виктору не спалось. Он проворочался до шести часов, потом встал, напился в ванной из-под медного крана. Взял из угла дряхлую, неизвестно кем забытую гитару. Уставился в пустоту неживыми глазами. Тихо, мягко рука коснулась струн (с басов возле грифа почти полностью отвалилась проволочная оплетка), и еле слышно он даже не запел, зашептал.
За спиною у меня — крылья,
Что несут меня над спящей Землею,
Оставляя позади мили,
Я гоняюсь за вечерней зарею…
Смутно помню, что я жил где-то,
Где-то там, где аметист с синим,
Где-то там, где до сих пор — лето.
Может быть, в иной, небесной России…
Еле помню, — были белые перья,
Давний суд, и наказанье построже.
Я еще не мог смириться с потерей…
Вместо перьев ныне — черная кожа!
И лечу теперь уродливой птицей;
На закате меня видели дети…
Им не верят. Так что мне не пробиться
К этим людям — остается лишь ветер…[8]
Уэйн встал в шесть тридцать, как приучился в Африке, побрился начисто, потом провел по щеке. Прошел к столу, взял недопитую бутылку бренди, плеснул на ладонь и протер подбородок. После быстро сделал несколько гимнастических упражнений и оделся, как одеваются рабочие. Вспомнив о родовом поместье, Джек усмехнулся, — там бы его уже ждала ванная. Ко всему человек привыкает — он доказал себе это в пустыне. Расчесывая добела выжженную тропическим солнцем шевелюру, Уэйн готовился к разговору с человеком, который стал ему так нужен после приказа центра, что дошел к агенту дальними окольными путями. Соваться в одиночку в пасть гитлеровцам — безумие. Нужны подготовленные, надежные люди, хотя бы трое-четверо. Черт бы взял этих бульдогов из Лондона! Джек, как все ветераны, терпеть не мог манеру начальства давать указания по принципу: «Сделай как хочешь, или сдохни!»
А что остается? Русский, судя по всему, вполне надежен, хорошо подготовлен и бошей ненавидит больше Уэйна. Выбирать особенно не из кого: местные ребята отважны, но совсем ничего не понимают в работе диверсанта. Да и мало их, и каждый занят выше крыши на своем месте. Вот тебе и ну… Обязательно надо подружиться — на случай, если придется прикрывать друг другу задницу.
«Все, Джеки, язвишь над собой? Клери (ведь хорошенькая деточка, а?) лично рекомендовала Вика. Она его знает лучше прочих, и, похоже, парень умеет производить впечатление на женщин. Впрочем, ты просто завидуешь…» — Уэйн закончил чистить зубы и прополоскал рот. Как истый англичанин, он не позволял себе опускаться в любых условиях. Правда, в пустыне приходилось чистить зубы без полоскания и брить не намыленные щеки сухой бритвой. Полканистры в день на человека почти полностью уходили на питье, — и такой водный паек был еще очень щедр. «Бедуины обходятся и без того,
