Рош выслушал меня, наклонился ко мне так близко, что я ощутила исходящий от него запах давно немытого тела и старости и изо всех сил постаралась не морщиться. Взгляд я не отводила: бояться мне нечего. Этот старик представляет не так много угрозы, как хочет внушить.
— Ты дурной, — произнес он уверенно. — Днем никто из нас не убежит. Вон, — он ткнул рукой в тюк, на котором сидел, — попробуй перетаскай это все. Никто не готов расстаться с добром, да и не будет. А за один мешок прикончат, а днем так всех. Ночью кому-то удается сбежать, днем все на виду.
Но нас много. На большую группу людей, даже с детьми, нападать опасно. Огнестрельное оружие еще не в ходу, если оно и имеется, то заряжать его долго. Мародеры собираются в небольшие группки — так проще делить добычу. Три, даже четыре человека не будут кидаться на такую толпу, а если и будут, всегда есть шанс бросить им наживку и скрыться.
Мешки. Мне пришла в голову мысль. Мешки. Жаль, нет золотых монет, если есть, то никто мне не даст их, можно и не пытаться.
Как скрыться среди людей? Не выделяться. Притвориться одним из них. Показать, что ты свой, а не противник. Если ночь — время матросов, вероятно, оставшихся в городе на тот момент, когда начался бунт и капитаны спешно уводили суда из порта, то день — пора бунтарей.
Они крестьяне. Может, какие-то мелкие торговцы и мастеровые. Они или злее, или добрее, зависит все от того, насколько они испуганы и на кого-то смертельно обижены. Проверить это пока нельзя. Я не видела погибших, и женщина, которую я накрыла курткой, оказалась недавней жертвой — ночной — и единственной.
В любом случае, в восставших меньше агрессии и умения убивать, чем в матросах. Большинство крестьян примкнули к совсем небольшой группе зачинщиков определенно из страха быть причисленными к врагам, и этим я собираюсь воспользоваться.
Я умею просчитывать риски. Я умею спасать людей. Мне никогда не приходилось оказываться в ситуации, близкой к этой, но всем остальным — тоже. Нам надо только выбраться из ловушки, которая ошибочно кажется безопасной. За городом наверняка нет хотя бы одной угрозы — матросов, там есть вода, есть еда и нет скученности.
Там выгребная яма хотя бы не в двух шагах.
Ночью я все равно не увижу город, пройду мимо очевидного выхода, легко заблужусь, привлеку внимание. Больше того: если меня снова примут за монашка, на этот раз матросы, мрачный прогноз Фредо сбудется. Дерево найдут, если очень уж захотят, на нем меня и повесят.
— Дай мне мешок, — попросила я. — Прикажи набить его легким и малоценным. Я пойду искать убежище и выход из города.
Глава четвертая
А ему нечего терять, думала я, глядя на сузившиеся глаза Роша. Я ему чужой человек, меня не жалко. Вот барахло может быть жалко, но без мешка мне идти нельзя.
От решения Роша зависело все. Именно из-за вещей, будь они трижды неладны.
— Поступай как знаешь, — вдруг сказал Рош. — Кто вас знает, может, и правда вас Молчащие ведут. А если не вернешься?
— А может, и не вернусь.
У меня тысячи причин уйти насовсем и только одна — вернуться. Та маленькая девочка, которая пришла ко мне за защитой. И дети, и раненые. Прочие сами выберутся, если захотят, но не они.
— Но я постараюсь. Сейчас я принял твою ношу, Рош, и мне отвечать перед Молчащими.
— Соберите ему мешок, — скомандовал Рош негромко. Я опять подумала: кто он? Его слушаются беспрекословно, но он точно не священнослужитель. Городской чиновник? Рыночный смотритель? Привык распоряжаться и ждет подчинения, но есть и те, к кому он сам готов прислушаться, тот же Фредо. Или я. — Так пойдешь? Волоса спрячь, а лучше обрежь короче. Знаю, что вам грешно. Ну тогда выбирай, жизнь или покаяние, — он хохотнул.
Значит, здесь такой постриг: волосы монахам обрезают по плечи и грубо, так, что это заметно со стороны. Интересный обычай, а мне повезло, что я угадала. Плохо, что фортуна — старуха ветреная, полагаться на ее благосклонность — успокоение так себе.
Люди завозились. Толстый мужчина, наступив на кого-то в темноте — раздался сдавленный стон — принес пустой мешок и бросил передо мной, к мешку начали пробираться люди и кидать туда всякое дерьмо. Я смотрела, что они с собой тащат. Драные шмотки, какие-то горшки, частью битые, один, такой здоровый, что он занял бы весь мешок, я жестом приказала выкинуть, и принесшая его женщина одарила меня злобным взглядом.
— Хватит, пожалуй, — оценила я усилия, заодно пересчитав, как могла, людей. Двадцать три человека, не учитывая тех, кто и не подошел, и таких немало, набито здесь битком, как в метро в час пик. Изначально группа была намного больше, что неудивительно, на рынке в базарный день находились сотни — продавцы, покупатели, зеваки и воришки. — Сейчас открой мне окошко, я посмотрю, что на улице.
Рош усмехнулся, но не возразил. Я завязала мешок, подумала, развязала его, веревкой перехватила волосы в хвост, а горловину мешка скрутила. Это неудобно, но подскажет, что я ничего не утаиваю и ничего стоящего у меня нет.
Наверное. Я не знала, какими ценностями здесь живут, даже примерно.
Переулок был пуст. Светало — последние минуты сумерек, еще четверть часа, и взойдет солнце. Стояла тишина, где-то далеко процокала лошадь, и снова все стихло.
— Ну, иди, брат Валер, на спасение или на погибель, — в спину мне пожелал Рош. — Мешок обратно принеси, то не твое. Люди мне поверили.
Высказав про себя все, что я думаю про людей, я кивнула. Рош отодвинул деревянный брусок, подождал, приоткрыл дверь.
— Приведешь сюда кого — я тебя сам зарежу, святоша. Рвать меня будут, а я успею. Помни это.
Я выскользнула в утренний холод и задрожала. Справиться с ознобом было невозможно, Рош сразу закрыл дверь, отрезая мне путь к отступлению, я постояла, трясясь и прикидывая, куда дует ветер. Дневной бриз идет с моря, ночной — с берега, сменяясь незадолго до полудня и вечером. В переулке мне было не понять, в какой стороне море, и я, подобрав мешок, прошла в том направлении, куда шла и не попала вчера. Брусчатка, камни, тряпки, ставень качается на ветру, пустая телега, чье-то тело… Улица уходила вверх и довольно круто, море должно быть внизу. Я вышла на середину дороги и присмотрелась: я вроде видела блеск воды, но я признала, что это мне кажется. Клочья тумана наползали с моря — значит, море здесь неглубокое и порт дальше, пока непонятно где, можно идти вверх по улице, вниз или пробираться между домами на восток, вопрос, где ближе и безопаснее.
Безопаснее не торчать у всех на виду. За мной могли наблюдать, в городе осталось немало жителей, и, протискиваясь в очередной узкий проулочек, я подумала, почему не ушел мой спаситель, еще и с лошадьми — лошади это и скорость, и дополнительный заработок. К Жаку заявились матросы, дом они не разоряли — между ними нейтралитет или договоренность? Насколько правильно я поступила, сбежав оттуда, может, спасла себе жизнь?
Я вышла еще на одну улочку, совсем тихую, дома здесь были куда скромнее, чем там, откуда я начала свое путешествие по этому миру. Хлопнул ставень, рядом со мной упал камень, и не дожидаясь, пока второй раз некто не промахнется, я кинулась бежать по направлению к морю. По улице отдавались только мои шаги и ничего больше. Мертвый город… полный живых, таящихся за стенами, неизвестно, кто откроет тебе дверь и накормит, а кто метнет камень. Остановилась я шагов через сто, обнаружив неприятную вещь: это тело, юное и легкое, непривычно к бегу, а стало быть, к физическим нагрузкам, и Жак прав, я не крестьянка и не мещанка, я какая-то богатая девица, и быть мной рискованно.
Фредо решил, что я ушла. Подумал, что это правильно, успокаивает сейчас Мишель, и он же не позволил ей подойти ко мне. Я поставила мешок наземь, встряхнула руками, потянула затекшие плечи, перевела дух, и за бьющимся гулко сердцем не заметила, что на улице я уже не одна.
— Эй ты, убогий! А ну стой! Показывай, что там у тебя в мешке!
