Только всесторонние твёрдые знания устройства подводного крейсера, его оружия и технических средств, мужество и упорство экипажа в деле достижения практического автоматизма в умении обслуживать технику в полной темноте, повышенном давлении, хлещущей из пробоин воде, задымленности и неблагоприятной радиационной обстановке в отсеках, могли проложить невидимые связи единства взаимопонимания между железом и живыми людьми. Так рождалось единое целое под названием военный корабль.
Экипаж подводной лодки можно сравнить с коллективом хорошо сыгранного оркестра, в котором основным музыкантом является человек с дирижёрской палочкой. Опытной дирижёр не допустит фальши звучания ни одной ноты в исполнении своего оркестра. Так и командир корабля не может допустить послабления в качестве боевой подготовки экипажа. Коллектив хорошо сыгранного оркестра может исполнять музыку и без своего дирижёра. В худшем случае провала музыкантам угрожают только тухлые яйца.
Подводный крейсер, прежде всего, это оружие коллективное. Командир его центральная объединяющая волевая часть, которая приводит корабль к победе или погибает вместе с ним. Так что любая фальшь тут не допустима.
Весьма толковую и разумную реакцию на учебные боевые повреждения подводного крейсера показывал помощник командира капитан-лейтенант Голубков Юрий. Какая-то слабость незащищённого, ушедшего в себя человека впечатляюще запоминалась в сознании людей при взгляде на его легковесную, ниже среднего роста фигуру. Он почти всегда держал в руках какую-нибудь железку с намерением то ли разобрать, то ли совершенствовать, то ли просто не знал куда её приспособить, а выбросить было жалко.
Спецодежда капитан-лейтенанта, особенно рукава куртки, были пропитаны «гидравликой» — веретённым маслом. По всей видимости, такое состояние одежды ему было дорого, как память о бывшей специальности торпедиста. Дело в том, что головные части с боевым зарядом парогазовых торпед для предохранения от коррозии были густо смазаны «амсом» — специальной морской смазкой. Торпедисты, обслуживая торпеды, на них же на подвесных койках и спали. Уберечь одежду при таком «сожительстве» очень трудно. «АМС» блестела и на одежде, и на их чумазых лицах даже больше, чем у механиков.
Голубые прозрачные глаза Голубкова в обыденных условиях выдавали в нём человека меланхоличного склада характера. Однако, в ситуациях экстремальных они приобретали оттенок цвета стали, а голова начинала работать точно, как часовой механизм. В повседневной жизни это был человек незащищённый, души добрейшей, некурящий и непьющий. Из-за своего неказистого вида и покладистого характера он частенько попадал в разные истории. Лучше всего о своих приключениях он рассказывал сам.
На берегу в перерывах рабочего дня моряки обычно собирались в курилках, условно за зоной строгого режима радиационной опасности. Большинство из них усердно трудились над окуриванием своих внутренностей табачным дымом. Жёлтые пальцы их рук и зубы, цвета подпорченной слоновой кости, свидетельствовали о многодневном старании хозяев угробить пока ещё крепкоё своё здоровьё. Так как некурящим податься было некуда, то они в тесной компании перекурщиков «травили» морскую болтовню. Нахватавшись из общего котла окружающего воздуха добрых порций никотина, некурящие подводники выглядели так же обалдело, как и заядлые курильщики.
К концу перерыва, вынырнув из сизоватого дыма дальнего угла курилки, подбалдевший Голубков, уловив паузу в шуме перекурщиков, спокойным, тихим голосом начинал рассказывать:
— Вы в девятом отсеке были? И зачем я спрашиваю у больных здоровье? Конечно были! — отвечал он сам себе.
Девятый отсек — это жилой отсек, в котором размещалось большинство личного состава электромеханической боевой части.
— Мы там прыгаем по койкам, как мартышки по деревьям. Забраться на четвёртый ярус коек не так-то просто, — вступил в разговор житель тех мест. — Петрович, как залезет на свою четвёртую верхотуру, то победно стучит себя кулаком в грудь и гнусаво, подражая обезьяне Чите, орёт «Гу-гу» да «Гу-гу!».
— Что там «Гугу», — подхватывал реплику кто-то другой. — Он же, гад, на работу слезать не желает, требует банан!
Народ дружно хохотал.
— Хорошо вам смеяться, а вот мне было совсем не до смеха, когда меня «работяги» посадили на эту самую четвёртую, а две нижние койки сняли. Когда ты в военной форме и при погонах, — продолжал рассказывать помощник командира, — то сразу видно кто есть кто. В «спецухе» всё покрыто мраком неизвестности, особенно, когда человек новый, только прибыл и в лицо его мало кто знает.
— Совершенно верно, в Северодвинске при постройке корабля на стапелях кораблестроительного завода Северного машиностроительного предприятия (СМП) на лодку ежедневно прибывало более ста человек своего экипажа, да около пяти сотен инженеров и рабочих (работяг), работающих внутри и снаружи корпуса корабля. Одеты все в спецодежду. Пойди, разберись: где тут свои, а где чужие, — высказал своё мнение штурман корабля капитан-лейтенант Панчёнкин.
— В конце рабочего дня, пробираюсь между «шхер» строящегося корабля, с надеждой выбраться из этого нагромождения металла и механизмов через люк 9 отсека, — продолжал рассказывать Голубков. — Смотрю, между технологическими стенками кают «а ля фуршет» разместилась тёплая компания работяг — человек 15. На импровизированном столе — фанерной склейке каютной двери, поблёскивая боками нержавеющей стали, красовалась баклага литра на три. Из синей эмалированной кружки, затаив дыхание, маленькими глотками на «коня», по очереди они «тянули» чистый спирт. Пили без закуски, запивая ректификат глотком воды из другой такой же кружки. Кружку с водой пускали по кругу бережно, приговаривая «держи» и «не пролей!».
Естественно я им сказал «Прекратить!». Для пущей убедительности пригрозил спирт вылить.
Здоровенный добряк забулькал флягой в кружку, протянул её мне и сказал:
— На выпей за здоровье моего папы, которого я в глаза не видел, и будь здоров сам!
— Да не пью я совсем, вы что, с ума сошли, что ли! — сердито возразил им я.
— Ребята, посмотрите на него: он не пьёт! — возмутился мужичишко чуть поменьше меня ростом. Усы мужичка подозрительно задёргались, затем настороженно распрямились.
— Брезгуешь, что ли, гад! Или больной? — Это же «на халяву»!
— Да я просто не пью! Не пьющий я — вам это понятно? — насколько мог убедительно пытался я им втолковать простую истину.
— Тьфу, надо же! Ему про Егора, а он про Марью!
— Да не писай ты своей сознательностью по гостеприимству рабочего класса в конце рабочего дня. Митяй, чёрт с ним! Не пьёт сам, пусть посмотрит, как пьют хорошие люди. Помоги нашему трезвеннику забраться на четвёртую койку, — произнёс монолог по виду их старший.
Митяй, как пушинку сгрёб меня в охапку и без всякого усилия забросил на злополучную самую верхнюю койку. Сидел я там тихо. И ни гу-гу! Читой я не был и самостоятельно слезть не мог. Мужики не обращали на меня никакого внимания. Они ещё раз пустили по кругу кружки и удалились. Я сидел и размышлял о жизни:
— Не высовывайся часто без надобности и себе во вред, — учила она.
— А что такое «высовываться» и как «часто», — задал вопрос сам себе и до сих пор не нашёл вразумительного ответа.
Если бы подводный крейсер мог говорить, то недовольство множеством экстремальных манёвров, производимых подводниками с целью учёбы, заставляющих его механизмы и железный корпус работать на пределе прочности, выразил бы примерно так:
— Хватит! Да угомонитесь вы, не увлекайтесь! Обратите внимание: мои гидроакустические уши заложены будто ватой неблагоприятной гидрологией моря — слышу плохо и не далеко. В зимний период холодное дыхание Арктики встречалось с, растерявшим свою температуру по бесчисленным шхерам Скандинавского полуострова, тёплым течением Гольфстрим. Вкупе с циклонами, идущими из студеной Гренландии, они создавали погоду неустойчивую, капризную и штормовую. Сопротивляясь холодам, море Баренца в прибрежной пока незамерзающей зоне парило. Оно образовывало тучи мельчайших охлаждённых капелёк воды, которые зависали над её поверхностью плотно, без малейшего просвета. В этом «киселе» над водой не было видно ни зги — видимость нулевая.
Под водой гидроакустические лучи, изломанные и скрюченные градиентами холода, уходили в дно грунта мелководья бухт и заливов и там, упокоившись, теряли свою энергию. Короче: дальность обнаружения целей гидроакустическими станциями была маленькой…. Надводные корабли и суда шли умеренным ходом, их радиолокационные станции перегревались от непрерывной напряжённой работы. Они были похожи на застывших от холода филинов, которые в гуще ветвей, медленно перебирая лапами, напоминали о своём существовании, следующими последовательно через две минуты продолжительными сигналами «У-у-у-ух!».
