«Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили (иностранных корреспондентов. — Авт.) входят в план его работы? […] До Вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем. Эту шифровку я посылаю только Вам троим. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать»[61].
И сами формулировки телеграммы, а тем более способ ознакомления с нею Молотова, предписанный Сталиным, были чрезвычайно унизительными и пугающими. Фактически Сталин заявлял о том, что выводит Молотова из руководящей группы, сокращает «четверку», оставшуюся на хозяйстве в Москве, до «тройки». Встревоженная «тройка» 7 декабря сообщила о выполнении указаний Сталина:
«Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился […] Мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, идут в одном плане политики уступок англо-американцам и, что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, с Молотовым, можно сработаться»[62].
В тот же день Молотов послал собственный ответ Сталину. Признавая, что допустил «фальшивое либеральничанье в отношении московских инкоров», совершил «грубую, оппортунистическую ошибку, нанесшую вред государству», он горячо покаялся:
«Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни»[63].
Судя по всему, Сталин решил, что на этом рубеже конфликт следует заморозить. Через день, 9 декабря, он направил «четверке» (на этот раз включая Молотова) сравнительно мирную шифровку. Выговорив соратникам за то, что они «поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс», Сталин заключил: «но случай помог Вам, и Вы вовремя повернули к политике стойкости»[64]. Хотя Сталин не отказался от того, чтобы периодически атаковать соратников, дело о цензуре он положил под сукно до лучших времен[65].
Унижение Молотова в конце 1945 года было далеко не первым случаем, когда Сталин подавлял своего старейшего соратника[66]. Несомненно, в значительной мере причиной жесткости Сталина на этот раз было его убеждение в том, что за годы войны члены высшего руководства приобрели слишком большое влияние. Активная внешнеполитическая деятельность Молотова (пусть и по прямым поручениям Сталина), его попытки в ряде случаев проявить самостоятельность, попытки «четверки» замять требования Сталина и защитить Молотова — все это могло только укрепить Сталина в его подозрительности. Слабые признаки «бунта» были подавлены. Без колебаний и с примерной жесткостью Сталин проводил своеобразную конверсию высшей власти, восстанавливал тот баланс сил в верхах, который сложился накануне войны и был ею несколько поколеблен. Как стало ясно уже в последующие недели, атаки против «четверки» и Молотова были предвестником существенных организационных перестроек и ослабления позиций «четверки».
Опала Берии, Маленкова и Жукова и создание «шестерки»
Вернувшись в Москву из отпуска, Сталин 29 декабря 1945 года провел официальное заседание Политбюро, которое положило начало существенной реконструкции высших эшелонов власти. Среди вопросов, вынесенных на рассмотрение этого заседания, ключевое значение имели три, стоявших в повестке один за другим под номерами от третьего до пятого. Сначала Политбюро приняло решение «удовлетворить просьбу т. Берия об освобождении его от обязанностей наркома внутренних дел СССР». Внешне эта кадровая перестановка не была дискриминационной в отношении Берии. Чтобы подчеркнуть это, Сталин даже собственноручно вписал в проект постановления «почетное» мотивировочное обоснование: освободить Берию «ввиду перегруженности его другой центральной работой»[67]. И в целом, это соответствовало действительности. Берии был поручен важнейший участок работы — руководство советским атомным проектом. Кроме того, как заместитель председателя СНК он курировал ряд важнейших отраслей экономики. Наконец, покинув пост наркома внутренних дел, Берия курировал деятельность МВД в качестве заместителя председателя правительства[68]. Однако верно и то, что Берия вполне мог формально оставаться наркомом, так же, как сохраняли наркомовские посты другие заместители председателя СНК, например, Молотов и Микоян. Важно также, что приемником Берии в НКВД был назначен С. Н. Круглов, ранее занимавший должность заместителя наркома внутренних дел, но не входивший в непосредственное окружение Берии.
Более серьезные последствия имело другое решение, принятое на заседании 29 декабря. По инициативе Сталина Политбюро заслушало вопрос о наркоме авиационной промышленности. А. И. Шахурин был освобожден от этой должности, а Сталину поручалось наметить кандидатуру нового наркома. Судя по оформлению протокола (этот пункт в подлинном протоколе был вписан от руки, в отличие от предыдущих пунктов, заранее напечатанных на машинке[69]), вопрос о Шахурине возник в последний момент. Как показали последующие события, снятие Шахурина имело далеко идущие последствия для Маленкова, который курировал авиационную промышленность.
Если решения о НКВД и Наркомате авиационной промышленности могли оцениваться как косвенные удары по «четверке», то пяты й пункт повестки дня заседания Политбюро от 29 декабря фактически ликвидировал ее. По инициативе Сталина было принято решение об организации комиссии по внешним делам при Политбюро, куда в полном составе вошла прежняя руководящая группа — Сталин, Молотов, Берия, Микоян, Маленков, а также Жданов[70]. Это означало создание новой руководящей группы[71]. «Пятерка» («четверка» плюс Сталин) превратилась в «шестерку». Возвращение Жданова в ближайшее окружение Сталина означало возвращение к довоенному балансу сил, усилению конкуренции в Политбюро, прежде всего, между «ленинградцами» и тандемом Маленков-Берия.
Будучи всего на пять лет младше Микояна и на десять — Молотова, Маленков и Берия все же принадлежали к новому поколению советских руководителей. Маленков впервые занял высокий пост в 1934 году, став заведующим отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б). Пять лет спустя, в 1939 году, он был назначен секретарем ЦК и начальником Управления кадров ЦК ВКП(б). Берия начал свой взлет с поста первого секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) в 1932 году. В 1938 он переехал в Москву, где в августе его назначили первым заместителем наркома внутренних дел СССР, а в ноябре — наркомом, поручив чистку ведомства Ежова после завершения «большого террора». В то время, как Молотов стал кандидатом в члены Политбюро в 1921 году, а Микоян — в 1926 году, Берия и Маленков получили эти позиции значительно позже, в марте 1939 и феврале 1941 года соответственно.
После декабрьских решений 1945 года позиции Маленкова и Берии, казалось, все же оставались крепкими. В марте 1946 года они были переведены из кандидатов в члены Политбюро[72], формально получив, наконец, тот статус, который они фактически приобрели в годы войны. Однако, следуя свой логике, Сталин почти одновременно с возвышением Маленкова и Берии начал готовить против них «дела». Первым пострадал Маленков. По версии самого Маленкова, пересказанной Хрущевым, все началось с заявлений сына Сталина летчика Василия Сталина о том, что самолеты, на которых он летал во время войны, были низкого качества[73]. Это привело к уже упомянутому снятию наркома Шахурина. Было начато следствие. Под пытками у арестованных авиационных генералов были получены необходимые показания. 11 апреля 1946 года Сталин направил членам Политбюро, секретарям ЦК, руководителям военных ведомств и авиационной промышленности собственное письмо с разъяснением сути «заговора» авиаторов. Он писал:
