Вчера был на бале во дворце, а завтра буду у соседки Пашковой, где празднуют свадьбу племянника с графинею Моден. Будет и великая княгиня.
О Раиче не помнят здесь ибо, вероятно, бумага отдана князю Оболенскому. По порядку нужно от него иметь отзыв. Спроси у князя Оболенского, не прислал ли ему князь его просьбы, а я еще здесь поразведаю; но в Департамент князь точно не сдавал его просьбы.
Если у Николеньки точно корь, то эта болезнь может долго задержать Карамзиных в Петербурге, ибо у Катеньки её не было.
От Николая получил известие из Риги. Он едет приятно, и в будущем для него здоровье и веселье.
Я познакомился здесь с Велеурским, бывшим адъютантом великого князя и будущим зятем Шадурского. Он тебя знает. Кажется, весельчак?
Точно на тебя был похож всю неделю: с мутною душою жил в чаду принужденного рассеяния.
619.
Князь Вяземский Тургеневу.
24-го апреля. [Москва].
Витберг сказал мне словесно, что согласен принять уступку мою в 12000 рублей, и должен был прислать мне ответ письменный, но еще нет его. Отвечал ли он министру?
Павлов, о котором ты пишешь, не журнальный, а другой и, кажется, сумасшедший. Так мне сказывал Иван Иванович, к которому приносил он свою комедию. Я говорил о том вчера Данзасу, который назначен производит над ним следствие. Нужно его лечить, а не наказывать.
Вот второй мой ответ Дмитриеву. Отдай его в «Сын Отечества». Неужели ваша цензура и этого не пропустит? Уж подлинно наша бригадирша Москва не республика ли, потому что можно в ней ездить цугом в карете, ходить, как Ираклий Морков, в патриотическом шлафроке, по выражению Ростопчина? и отвечать «Вестнику Европы»? Читал ли ты в 7-м номере новую брань Дмитриева на меня. На нее должно было бы отвечать палками, но я предпочел отвечать хладнокровным официальным письмом к Каченовскому через Антонского, которое, если успею, сообщу тебе завтра через тяжелую почту.
А тут и баста! Ругай они меня, как хотят, а в – отбраниваться не пойду. Я и так уже провонял –.
Скажи сейчас Жуковскому, чтобы он высылал скорее другие экземпляры свои. Вчера, в особом объявлении к номеру 33-му «Московских Ведомостей», извещаю о продаже его книг, и вчера же все десять экземпляров присланные проданы. Хороша у него ошибка во втором томе, на заглавном листе: Жуховского.
Прости! Обними за меня Караызиных. Когда их превосходительства переезжают в Царское Село? Как идет продажа его «Истории»?
Сделай милость, поработай, чтобы разбор мой был напечатан у Греча или Воейкова.
620.
Тургенев князю Вяземскому.
29-го апреля. [Петербург].
От В[итберга] мы еще ничего не получали. исполним, как скоро получим. Карамзин Николенька в кори; но вчера вдруг застрадал чрезвычайно и прокричал часов восемь от боли в разных местах. Вероятно, ревматизм. Пиесу получил. Но здесь и думать нельзя о печатании ваших перепалок. Пора перестать. Теперь ты, вероятно, и с Булг[ариным] свяжешься. Бируков – ценсор в беде. Госнер, католический священник, известный проповедник, выслан за-границу; и Гречу – типографщику грозила беда. Но я боюсь только за Бирукова, а вы все на ценсоров нападаете.
В прошедшую ночь, на понедельник, было в городе большое – : семь свадеб вдруг! Бутурлина, графа Апраксина, доктора Мюллера и пр., и пр. Пашкова, наконец, выходит за Левашова. 1-го мая сбираются в новоотделанный Екатерингоф.
Напомни Жихареву о деле крестьянина, у которого отняли жену. Здесь ему не выдают вида, и ему и не чем, и не с чем идти в Москву и здесь жить.
В «Инвалиде», 26-го марта, напечатана мистификация из Кишинева. Гор…, подписанный под статьей, значит по молдавски: большой… И всех сих воздушных явлений и происшествий там не бывало.
621.
Князь Вяземский Тургеневу.
1-го мая. [Москва].
Вот мое последнее слово. Напечатай его у Греча или Воейкова, где сподручнее. Но непременно нужно статье быть в петербургском журнале.
Что матушки Москвы и краше и милее?
Ну, не прелесть ли этот пригласительный билет! Этот царевич женился на Оболонской, дочери рязанского откупщика, у которого, говорят, несколько миллионов за пазухою. Дом прекрасный, бал великолепный. У Оболонского есть еще оболонка; приезжай скорее: породним тебя с грузинским престолом. Вот и первое маия, а ты сделал из него первое апреля: не дождались тебя. На днях едем в Остафьево, а в половине месяца жена отправится в Одессу.
Отошли письмо Воейкову; оно не интересное и потому запечатано. Пишу ему о споре, возникающем между книгопродавцами за «Бахчисарайский фонтан», источник толиких браней. Спроси у Воейкова эпиграммы на меня и Грибоедова. Узнай стороною, получено ли Гречем возражение Полевого на Дмитриева, и будет ли оно напечатано. Впрочем, вот тебе все эпиграммы Дмитриева и Писарева; легко узнать, которые на меня и которые на Грибоедова. А у Воейкова возьми мой ответ. Какая низость припутать тут Варшаву! С хорошим народцем я связался! Это послужит мне уроком. Слышу, что и у Булгарина есть какая-то плоская грубость на меня. «Ma vie est un combat», могу сказать с Beaumarchais. За то летом напишу славность стихами или прозою о полемических распрях.
В будущий вторник должно быть заседание в Спасительной коммиссии. Прости! Погода скверная: ветер, холод, и гулянье 1-го маия к чорту. Кланяйся Дашкову. Когда же будет Блудов?
622.
Тургенев князю Вяземскому.
2-го мая. [Петербург].
Мы еще ничего не получали из Коммиссии. Желаю полного успеха, но, ради Бога, не давай обедов на счет будущих благ. Здесь уже кто-то об этом проболтался (точно ли это было?). Обязанность твоя – заплатить долги и сберечь кусок хлеба жене и детям. Говорю строгим языком чистой и горячей с тебе дружбы. Ты покроешься стыдом, если, прежде нежели все не заплатишь, истратишь хотя рубль на прихоть, хотя и самую полезную или приятную. Здесь все узнают и донесут. Но что до других! Была бы чиста совесть твоя пред детьми и друзьями, и пред тобою. Дай им отчет после верный в употреблении вырученной суммы и не бери из ней ничего для своего ежедневного обихода. Поручи уплату всего другому, например, князю Оболенскому. Вот тебе проповедь преданного тебе сердца. Карамзины боятся за тебя, то-есть, за употребление тобою сумм. Я ручаюсь, что ты будешь честен во всем строгом европейском смысле этого слова.
Вчера я был на пасмурном гулянье. Отделка оного графом Милорадовичем не совсем поспела, но уже дороги и приюты веселящимся были полуготовы. Будет хорошо к будущему маю, но все холодно и пасмурно. Мы приехали туда водой обедать, а оттуда возвратился я пешком вечерять к графу Мейстеру. Граф Хвостов прислал к моему секретарю стихи, посвященные графу Милорадовичу на вчерашнее гулянье. Прелесть! Давно он так сам себя не выражал в своих произведениях, как в сей прогулке воображения. Пришлю, если успею, несколько счастливых стихов. «Отечественные Записки», вероятно, сберегут это сокровище вполне.
Второй ответ твой всем читал, но печатать нельзя. Боюсь, если бы здесь пропустили, чтобы и вашим ценсорам за сии личности не досталось.
Пушкин-поэт дрался на дуэли, но противник не хотел стрелять в него. Так я слышал. Боюсь для него неприятных последствий, ибо граф Воронцов устанет или может устать отвращать от него постоянное внимание на него правительства.
Выписку из гр[афа] Х[востова] прошу представить от меня И. И. Дмитриеву при засвидетельствовании моего высокопочитания.
623.
Князь Вяземский Тургеневу.
5-го мая. [Москва].
Завтра будет заседание у Спаса, и дело мое предложится, а в четверг, вероятно, к вам отправится для заключения.
Надеюсь, у вас оно не залежится.
Жихареву говорил: он хлопочет, но толку добиться не может; надеется, что крестьянина успокоют в старости, но свободы доставить ему не обещается. Да и трудное дело, по словам его: свободный, он потребует жены и детей её. И у нас здесь в Москве завязывается грустное дело: старик Куракин, раздраженный сплетнями московских баб обоего пола, отказывается дать свободу Семенову и велит возвратить Вьельгорскому деньги, уже отданные (по предварительному извещению сына) в странноприимный Куракинский дом. Сын все обнадеживает, что смягчит отца, но будущее – дело темное. Не имеешь ли способа как-нибудь умеренно и осторожно, но решительно подействовать на старика через министра князя Голицина или графа Аракчеева? Жаль, что Николая Ивановича нет! Подумай, что и как сделать и дай мне знать.
За кого ты меня принимаешь, полагая, что я свяжусь с Булгариным? Я и с Дмитриевым связался потому, что почел его Каченовским, а Каченовский все имеет же какой-нибудь голос в литературе нашей и господствует над заднею частью нашей публичной публики. Связавшись, надобно было развязаться, и – завязалось. Булгарин и в литературе то, что в народах: заяц, который бежит между двух неприятельских станов. Ответ его на мое изобличение его во лжи в отношении биографии Дмитриева ничего не значит. По его мнению, о Дмитриеве нельзя говорить потому, что заслуги его слишком велики: да о ком же говорить, как не о людях, достойных внимания? Неужели же говорить об одних Хвостовых, да Булгариных?
