Признание человеческого ранга – это привлечение к государственному управлению наиболее достойных людей, создание элиты общества. Высший ранг принадлежит Богу. Ставя себя перед Богом, человек имеет возможность оценить степень собственного несовершенства. Ильин подчеркивает, что в жизни культ ранга обнаруживается прежде всего в семье, школе, армии. Следует заметить, что чувство ранга не имеет пассивного характера. Ильин придает чувству ранга характер деятельный, стремящийся к постижению и достижению абсолютного и одновременно служения абсолютному, как низшего по отношению к высшему.
Семейственное созерцание государства переносит отношение членов семьи к отцу, наиболее уважаемому человеку, как к первому начальному монарху, а сам монархический строй рассматривается как семейный, составляющий социально-ориентированную первоклеточку, ячейку государства, где монарх отождествляется с отцом. Патриархально – семейственная власть проникнута монархическим духом: ясностью прав, обязанностей, подчинения, независимостью от желания или избрания. Эта власть, монархическая по характеру, представляет собой лишь ее зародыш. Монархические тяготения неизменно будут существовать у людей, ибо сам строй семьи признает преимущественный ранг родителей.
Доверие, испытываемое к государю, естественным образом вытекает уже из вышеназванных свойств монархического правосознания. Доверие, слагаемое в любовь и верность, также имеет религиозную природу. Ильин особо останавливается на чувстве любви подданного к государю, а государя к подданным, и это не случайно, поскольку любовь в христианстве – краеугольный камень в вероучении. Чувство любви вытекает из доверия, как чувство ранга, воспринимающего монарха как отца и превращается в глубокое, творчески возвышающее, цельное чувство.
Первенствующее значение любви в монархическом правосознании объясняет также и приведенное выше утверждение, что в монархии преобладает чувство, ибо любовь не имеет познавательного характера, познание же осуществляется мыслью и воображением. При утрате к государю чувства любви внешне и формально государство будто бы ведет прежнюю жизнь, но внутренне оно ступило на путь саморазрушения.
С чувством любви как элементом монархического правосознания у Ильина связаны мистическое созерцание верховной власти и приятие судьбы и природы, ведомых Провидением. Монархическое правосознание сугубо критически относится к тезису, что человек – хозяин своей судьбы, оно исходит из духовно-иррационального, руководимого Провидением процесса, оно верит в судьбу и верит в чудо.
Мир для монархиста развивается не в рамках причинно-следственной связи, а по законам внутренней целесообразности, мистического движения ведомых Богом процессов. Почитая себя единым целым с монархом и народом, человек вовлекается в государственное строительство. Вместе с тем, человек вовсе не теряет себя как личность. Чувство достоинства и чести обретают в монархии новое значение. Уважая самого себя, человек соизмеряет свою личность и деятельность с монархом, при этом для него важно не столько мнение окружающих, сколько то, что он есть сам по себе. Стремление приблизиться к совершенству из закона внутренней, духовной жизни перерастает в практическую деятельность. И.Л.Солоневич в этой связи писал так: «Религиозная основа монархии сводится к вере существования в человеке незыблемого нравственного закона – «категорического императива»[44].
Верность служения неизбежно связана с проблемой свободы в рамках монархической формы правления. Тезис об отсутствии свободы в условиях монархии, в глазах многих философов, является одним из основных недостатков этой формы правления. Ильин же утверждает обратное. «Достоинство человека состоит не в том, чтобы никому и ничему не подчиняться, но в том, чтобы добровольно подчиняться свободно признанному правовому авторитету»[45].
Верность служения, умение безусловного подчинения вовсе не тождественны покорности раба. Понимание свободы в концепции Ильина находит свой отклик у современных российских философов. Так, Л.А.Коган пишет: «Подлинная свобода вообще немыслима без добровольно устанавливаемой внутренней меры, самодисциплины, самоконтроля, совестного суда. Формы морального самоограничения свободы – это совесть, долг, ответственность, взаимопонимание, терпимость, великодушие»[46].
Речь идет не об известном тезисе о свободе как осознанной необходимости. Ильин вводит в понятие свободы правовой аспект, говоря о правовом ограничении жизни человека и подчинении добровольно избранному авторитету в лице монарха. Верность монарху, как способ бытия, исходящая из основ монархического правосознания, принятая добровольно и невынуждаемо и есть истинная правовая свобода. Понимание Ильиным свободы в монархии весьма близко с пониманием свободы его учителя П.И.Новгородцева, который писал: «…та естественная свобода, которую прежние философы права признавали иногда идеальной, есть не что иное, как рабское подчинение случайным побуждениям, лишенным какого бы то ни было руководящего начала. Истинный индивидуализм этим удовлетвориться не может, он должен перейти к высшему пониманию свободы как самозаконности»[47].
Особое свойство свободы в монархии в добровольном ограничении своих правовых жизненных границ и подчинение свободно признанному авторитету. Это подчинение невынужденное, оно вытекает из всего монархического уклада жизни. У республиканца подобная постановка вопроса вызовет возражения, но для монархиста признание правового авторитета естественно и в то же время динамично. Динамичность заключается в том, что свобода не ограничивается рамками добровольного повиновения монарху, она состоит в деятельном творчестве и инициативе подданных. В своем идеальном виде в монархии для человека первична сама действительность, первично для человека желание в любом деле все сделать «как лучше», социальное бытие не имеет ничего общего с формальным подчинением действительности, указу и закону. Оставаясь для себя свободным, дорожащим своей честью и достоинством, человек приобретает стремление активной ответственности, где на первом месте стоит идея служения.
Тем самым, в монархии человек обладает обостренным чувством собственного достоинства и чести и потому легко принимает идею ранга, так как и ранг монарха, и ранг других людей он измеряет одинаковыми критериями.
Ильин называет «пафосом монархической ответственности» такое состояние человеческого духа, в котором он инициативно и творчески стремится к улучшению жизни. Тут нет места формальному послушанию и исполнению обязанностей, но постоянное вопрошание самого себя с той степенью ответственности, как будто сам человек и есть монарх. Ильин говорит здесь об «одной из основных тайн монархического строя и уклада души»[48], о художественном отождествлении подданного с монархом и монарха с народом. В художественном отождествлении основная роль принадлежит чувству воображения, но не отвлеченного и беспредметного, а покоящегося на любви и верности к монарху. Речь идет о деятельном воображении, как той стадии феноменологического опыта, когда подданный отождествляет себя с монархом. Это идеальный духовный образ, персонифицированный в монархе, вовсе не унижает и подавляет человека, а, напротив, подвигает его к государственному пониманию задач народа, как если бы сам подданный стал монархом. В практическом делании это выражается в том, что человек приобретает «царственный» взгляд на дела своего государства.
Здесь мы наблюдаем несомненное сходство с кантовской формулой императива: «Поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы»[49]. То есть поступай так, как если бы ты был сам бог. По мнению современного философа Ю.М.Бородая, этот принцип также имеет религиозную природу. Свою повседневную, посильную для него работу человек начинает воспринимать со стороны ее реальной, действительной помощи народу и государству, которые в его глазах персонифицируются, олицетворяются образом монарха. Естественно, подобное состояние и образ жизни человека никак не могут быть названы несвободными.
Направленность мыслей и дел монархиста имеют центростремительный характер. Признавая персональный центр государства в лице монарха, в котором аккумулируется энергия всех людей, он видит в нем и единство источника законов. Ответственность, лояльность, центростремительность основываются не на том, что монархист в своих делах каждый раз должен обращаться за разрешением к монарху, а на той степени естественного правосознания, которое отстаивает монархист как единственно достойное для своего монарха. Можно говорить о равной ответственности монархиста перед своим монархом независимо от того, является ли он по своей служебной деятельности персоной близкой или далекой монарху.
