Не скрою, порой я жесток с клиентурой.
Очень многие считают моё появление сном. Это неправда. Я не сон, я – ваш кошмар наяву. Император не был оригинален. Также новизной не отличались и другие вопросы: почему у меня нет косы, и отчего я не старуха… Мне захотелось ударить его, но я сдержался. Поняв, что это не сон, император заплакал. Он сказал – я ничего не приобрёл. Я родился на острове в паршивом домишке, и я умираю на острове в такой же халупе без сантима в кармане. В чём же тогда смысл славы, звона оружия и громких побед? Я не смог ему ответить. Когда все умирают, так сразу начинают гнать эту философскую пургу, а вот задуматься при жизни их не заставишь и пытками. Игрушечный император открыл бутылку вполне настоящего арманьяка. Мы оба пили, не зная зачем – ни он, ни я не чувствовали вкуса. «Обидно, – заметил император. – Власть – как этот арманьяк. Ты пьёшь её залпом, но на твоём языке не остаётся даже послевкусия… только тлен. И всё вокруг тебя увядает – и любовь, и верность, и радость бытия». Души умерших не понимают – Смерть слышала подобные речи уже миллион раз. И каждый раз, внимая разглагольствованиям, я грустно думаю: когда же надоедливое привидение заткнётся? Под утро игрушечный император смолк, и я сопроводил его в Бездну. Он вошёл туда без колебаний – и тёмные воды сомкнулись над треуголкой. Я не ошибся, ты спишь? Вот так я и знал – ты всегда засыпаешь до конца сказки. Ладно, я ухожу, меня ждут дела в Дамаске. Спи и не сомневайся – я приду к тебе снова. Или приду за тобой.
Это уж как получится».
Глава 3
Сук аль-Хамидия
(Дамаск, неподалёку от мечети Омейядов)
…Я с показным аппетитом слизываю с ложечки сливочное мороженое, густо обсыпанное миксом из орехов. Фисташки, кедровые, арахис. Жмурюсь от удовольствия. Конечно, я ничего не чувствую, и для меня лакомство на вкус – как вата. Но это исключительно известное кафе в Дамаске, открыто ещё при османах, сюда приезжают есть мороженое из Алеппо и Дейр-эз-Заура. Поэтому и нужно делать вид, будто поражён сочетанием сладчайших компонентов – иначе заподозрят неладное. Сестра Полемос ведёт себя до крайности аналогично и, кроме того, привлекает всеобщее внимание: она в прозрачной кофточке без лифчика и бесстыже короткой юбке – тут так одеваются, мягко говоря, немногие. Модельная стрижка рыжих волос под Леди Гагу, лицо, щедро оснащённое косметикой, вздёрнутый нос, не чуждый веснушкам, и чёрные очки – большие, подобно чайным блюдечкам… чтобы никто не видел её глаз. Она тоже облизывает ложку – так, что на нас оглядываются абсолютно все посетители кафе.
– Как у тебя сегодня дела? – равнодушно спрашиваю я.
Мне, собственно, плевать, как у неё дела. Я стараюсь казаться вежливым.
– Отлично, милый брат, – скалит белые зубки Полемос. – А когда они шли плохо? Ты же знаешь – я всегда наслаждаюсь своей работой, она доставляет мне букет удовольствий. Да и усилий для успеха особо прикладывать не приходится. Я как экстази на вечеринке: стоит людям меня чуток попробовать, и они моментально слетают с катушек.
Я кисло улыбаюсь. Да, Сирия – её новый проект. Слишком тут было спокойно. Зато теперь мусульмане и христиане соревнуются, кто больше отрежет ушей, дома пылают, а бомбардировщики разделали города, как бог черепаху. Можно не любить Полемос, но нельзя не признать… у сестры превосходный талант организатора. Высади её на недельку в безобидном Монако – она и это княжество завалит мертвецами по самое казино. Я вижу дрожь её тонких ноздрей – она чувствует кровь… для Полемос гемоглобин всё равно что кокаин. Стоит ей не нюхнуть красненького тысячу раз за сутки, уже хиреет, кожа покрывается морщинами. Но когда такое было? Люди с упоением грызут друг другу глотки, поэтому сестра свежа и юна, словно шестнадцатилетняя школьница. Не стесняюсь признаться – я завидую тем, кто обожает свою работу. Полемос не застанешь в центральном офисе, она всегда в командировках. То в Ираке, то в Афганистане, то в Судане, то в Мали, одно время просто не вылезала из Югославии. В разгар Второй мировой, правда, у неё был своеобразный период осёдлости – тогда мы все остановились в Ленинграде: больше всего дел, больше всего трупов. Небоскрёб в призрачном мире так и звался – Штаб Четверых. Полемос деловито смотрит на часы. Облизывает верхнюю губу.
– Сейчас, – стонет она. – Пожалуйста, прямо сейчас!
Квартал старого рынка – Сук-аль-Хамидия – сотрясает небывалой силы взрыв. Крики раненых смешиваются с сиренами машин. Полемос опускает правую руку под стол, по телу пробегает судорога. Сестра переживает то самое, что у людей зовётся оргазмом.
В левой зажата ложечка. Зачерпнув лакомство, она отправляет его в рот.
В мороженом – битое стекло, взрывная волна высадила витрину. Но сестре это не причинит вреда, а мне-то уж и подавно. Царит всеобщая паника, столики забрызганы кровью, люди разбегаются, сбивая с ног и топча друг друга. Вспыхивает автоматная стрельба, следует второй взрыв – той же мощности, но где-то там, в отдалении.
– О да, – с удовлетворением произносит Полемос. – Я волновалась, что взрывчатка отсырела, поганое предчувствие: сидела, как на иголках. Если откровенно, иногда прямо руки опускаются. Уйму работы сделаешь, протянешь нити, организуешь заговор – и бах, облом в самый-самый последний момент. Ты постоянно в делах, и не видишь: если срывается хороший теракт или серия авиаударов, я с досады плачу в подушку – кровью. Зато, когда оба самолёта врезались в башни-близнецы Нью-Йорка, я, извини за интимное откровение, так кончила – аж колени пришлось сжать. Внутри как штыком всё пронзает, и понимаешь – вот ОНО. Братец, ради таких моментов я и вкалываю – даруя себе оргазм за оргазмом.
У неё на лице взбухают вены. Сестра всасывает кровь убитых.
– Ты бы как-то предотвращала нервные срывы, – бесцельно дроблю я ложечкой орехи. – Сейчас, например, в моде психоаналитики. Запишись на приём как обычный человек, и…
– Да фигня полная, – прерывает она меня, вдыхая дым пожаров. – Я пробовала тайком… а результат? Действительно, возлежишь на мягкой кушетке и изливаешь душу совершенно незнакомому человеку. Казалось, в чём тут подвох? Я в Ливии всего за два часа такого наговорила – психоаналитик поседел. Пришлось в этой стране срочно восстание по sms организовать, чтобы доброго доктора в перестрелке грохнули. Лучше я с тобой потреплюсь, мой славный братец. Скажи честно, я не надоедаю?
Я улыбаюсь во весь рот.
– Да ну что ты, родная. Разве ж ты можешь надоесть?
Она вздыхает, кладёт свою ладонь поверх моей. Я чувствую, как нечто пульсирует внутри: артерии умирающих, их кровь питает жилы Полемос. Её щеки медленно розовеют – она получила дозу. Ну не говорить же вслух, что я на самом деле думаю о сестре. Неугомонная хлопотунья, блядь. Сидит, такая кисуля, и словно не знает: после дел, что она натворила, мне и пришлось рекрутировать помощников-косарей. Люди сначала убивали самих себя сотнями, затем счёт пошел на тысячи… а теперь в штабелях миллионы мертвецов. У неё великое множество масок, как и у меня. Для древних греков она была Арес – бог, пьющий кровь, для египтян – богиня Сехмет, сжигающая землю, для индусов – зловещий Сканда с шестью головами. И да, я не питаю к ней нежных чувств. Знаете, почему? Полемос любят. Ей упиваются. Однажды ввязавшись в неё, люди тонут, словно в болоте, – они навечно её любовники. Она выжимает мужчин, подобно нимфоманке: жертвы теряют человеческий облик, трахаясь с её ненасытным телом, превращаясь в обезумевших свиней. Рыжая царствует в странах десятилетиями, а любимое место отдыха Полемос – Афганистан. Овладев её жарким лоном и кончив ей на живот, ни одна особь не догадается: этот секс будет вечным. Сестра не опустится до того, чтобы убивать лично. Зачем? Она эстет, а не мясник. Полемос обратится хоть в юную барышню, хоть в умудрённую годами старушку – и запросто, в обоих обличьях нашепчет на ухо нужные слова чахоточному сербскому гимназисту в Сараево. Или сделает нужный вброс фальшивых документов, и Буша переклинит на существовании атомной бомбы у Саддама, Ирак падёт под ударами бомб. Мы встречались с сестрой повсюду. Во время осады Трои. В горящем Вавилоне. Пили зелёный чай, сидя посреди пепла Нагасаки. Мы с ней неразлучны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
