Через четыре часа катер бросил якорь в одной красивейшей бухте, ее посоветовал и указал на карте капитан-механик. Девственно чистый песчаный берег огибал их дугой, уходя далеко за корму катера, создавая штиль, когда рядом в открытом озере свирепствовал шторм. Холмы закрывали от коварных ветров и непрошеных глаз.
Михась достал бинокль и огляделся. На берегу он не заметил никаких следов, даже старых кострищ. Метров через пятьдесят от берега песок заканчивался и начиналось подножие холма с травой и деревьями. Первая, одиноко стоящая лиственница засохла, видимо, пораженная когда-то молнией. Она загорелась, но дождь потушил пламя, оставляя возможность залетным горожанам использовать ее на дрова. Искореженное дерево причудливой формы серо-коричневым одиночеством возвышалось над песком, склоняясь к зелени подножия холма, словно наказанный солдат за выход из строя. За ближним холмом находился другой, более высокий, с голой вершиной и вечными снегами в глубоких продольных расщелинах.
Он отдал бинокль Лене и спустился в каюту, достал спиннинг и блесны, вышел на корму. Прицепив к карабину тросика блесну средних размеров, изогнутую слегка по продольной оси, что заставляло ее крутиться в воде, Николай сделал первый заброс. Потом второй, третий, и наконец почувствовал рывок. Есть, щука попалась! Леска натянулась и понеслась в сторону, разрезая воду и натужно звеня. «Не маленькая заглотила», — подумал Михась, стравливая в натяг леску и выбирая ее, когда рыба останавливалась. Десять минут он изматывал щуку, боясь дернуть резко или выбирать, когда она круто уходила под воду. Наконец, около борта он подцепил ее сачком и вытащил. Гроза мелких рыбешек лежала не шевелясь, но Николай понимал — возьми ее неосторожно в руки — и поминай, как звали. Взбрыкнет силушкой, вильнет хвостом — и не удержать ее, кроме как за жабры.
Лена не заметила, как он поймал рыбу, красота озера, его берега и холмов захватила ее всю и она, не отрываясь, все это время смотрела в бинокль. Насмотревшись, поспешила к нему поделиться эмоциями.
— Ой! — вскрикнула она, чуть не наступив на лежащую щуку. — Откуда это?
— Оттуда, — засмеялся Михась, показывая рукой на водную гладь. — Только что поймал, осторожно, живая еще.
Он поднял сачок, щука резко дернулась, пытаясь вырваться, и снова притихла. Ленины глаза округлились от впечатлений — красотища кругом, и сразу же рыба… Михась прикинул ее на вес.
— Килограмма на три потянет, — пояснил он довольный. — Так иногда бывает — закинешь пару раз и поймаешь, как новичкам в карты везет. Буду коптить ее, в коптилку половина войдет, вторая на завтра: уху сварить, закоптить… что пожелаешь. Накрывай столик на палубе, отведаешь копченой щучки — пальцы не проглоти. — Николай засмеялся, потом спросил: — Здорово здесь, тебе нравится?
Лена прижалась к нему чувственно, заглядывая в глаза, прошептала:
— Нравится — не то слово, здесь прелестно! Никогда так не отдыхала в жизни, это же чудо — Байкал и любимый мужчина рядом!
Михась заулыбался, слегка отстраняя ее от себя.
— Ленка! — протяжно пропел он, целуя в щеку. — Не искушай раньше времени!..
Она довольно зарделась, кокетливо подвигала бедрами и упорхнула в каюту распаковывать вещи и готовить обед.
Николай разделал щуку, вывалял ее в соли, бросил в коптилку веточек тальника, смазал решетку маслом и поставил коптилку на огонь, засекая время. Примус гудел, как шмель, так и назывался поэтому в народе, и вскоре запахло особым дымком, повалил из коптилки возбуждающий аппетит парок.
Лена все уже приготовила на палубном столике и наблюдала, как дымится коптилка, изредка проглатывая слюнки от приносимого ветерком запаха. Истекли сорок минут, Михась выключил «Шмель», подождал еще немного, чтобы при открывании не вспыхнули тлеющие внутри ветки и листья тальника, откинул крышку.
Щука, золотистого цвета щучка источала аппетитнейший аромат и просилась на блюдо.
Ласково глянув на Лену, Михась поднял рюмку.
— Мне даже не верится, что я сегодня нахожусь здесь, в заливе прекраснейшего озера, и рядом со мной сидит Елена Прекрасная, что это не сказка, а быль. Что я могу созерцать эту невиданную красоту, любоваться ею, прижимать к своему сердцу дорогую подругу. Что мы будем всегда вместе делить радости и невзгоды, дарить друг другу любовь и уважение. И я надеюсь, что наши чувства будут чисты, как вода Байкала, прекрасны, как эта природа, и глубоки, как это озеро. За тебя, Леночка, за наше счастье!
Елена впервые пробовала копченую щуку и не могла насладиться, облизывая пальчики и хваля Николая. Никто из мужчин никогда не угощал ее никаким блюдом, а уж тем более таким. И она, глядя на него, брала ее руками, отправляла в рот, забывая про другие, стоявшие на столике, блюда. Когда она немного наелась, Михась встал, окинул взглядом водную гладь залива, окруженную высокими сопками, местами обрывающимися в озеро скалами. Принял позу вдохновения, взмахнул рукой и с упоением начал читать.
Байкал, таинственный Байкал, Легенд создатель всемогущий, Меня ты вновь к себе призвал Познать красу волны бегущей.
Ущелье ветра, где Сарма, Грядет безвестной силой, Природа сделала сама С улыбкой грозно-милой.
Недалеко здесь и Шида, Зелено-райское местечко, Прозрачно-стылая вода Вдруг набежит на брег беспечно,
Сверкнет на солнце и шепнет Любителю природы: Кто раз здесь был — опять придет Потрогать мои воды.
И зачарованный стоишь, Вбирая сказку моря, Немного, может быть, грустишь От радости, не с горя.
Байкал, таинственный Байкал, Тебя люблю, не изменяя, Твоим слугой на веки стал, Я низко голову склоняя![1]
Николай окинул еще раз взором неписаную красоту залива, широко улыбнулся Елене.
— Эти стихи я написал, в принципе, давно, когда побывал на Малом Море, на Шиде. Увидел своими глазами Сарму, это удивительное создание природы. Знаешь, Леночка, словно кто-то очень большой-пребольшой взял нож, вырезал ровно громадный кусок скалы и раскидал его по долине валунами. И в этом ущелье с того давнего дня зарождается один из самых известных, сильных и страшных ветров Байкала. Он может налететь внезапно, и тогда держись… Не знаю, как насчет поэзии, но я попытался сказать, что думал. Эх, не умею я выразить все свои чувства словами, вылить на бумагу полную чашу эмоций и ощущений!..
Михась безнадежно махнул рукой, давя в себе струнки мечтаний и сладостных размышлений, присел на стул, наливая по полной себе и Лене. Бросил кратко: «За Байкал», — и опрокинул рюмку в рот.
Леночка пригубила немного, взяла его через столик за руки, глядя прямо в глаза, словно стараясь заглянуть поглубже в его мысли. Она еще не знала его таким — пишущим стихи и размышляющим о прекрасном в грустных тонах.
— Коленька, ты написал замечательные стихи, и самое главное, что в них чувствуется твоя душа. Может, ты и не все высказал в них, но если бы сейчас можно было спросить Страдивари: а все ли скрипки он сделал? Ответ был бы один — нет. А разве он делал плохие скрипки? В твоем «Байкале» есть музыка, и ее не заглушить никаким критикам. Ты говоришь, что не все сумел передать стихами, не все чувства. Но это же здорово! Значит, у тебя остался замес и ты сваришь более «крутые» стихи, настоянные на нерастраченных ощущениях и благородных помыслах.
— Ты думаешь?
— Уверена, Коленька, уверена!
Говорить не хотелось, Михась обнял ее, крепко прижимая к груди, лаская губами и дыханием шею, потом взял на руки и унес в каюту.
* * *
Утром Лена проснулась поздно, потянула руку в бок, сердце вдруг бешено заколотилось — Николая не было рядом, открыла глаза. Чувство украденного счастья переполняло душу, мешало дышать, и она не понимала, откуда оно взялось. В сознании всплыли скрипы уключин шлюпки, которые она слышала в полудреме, а может, мозг сам придумал их, чтобы не расслаблялась. «Уплыл, бросил»! — с ужасом прошептала она, еще не придя полностью в себя от сна, отбросила простынь, резко вскочила, налетев на стоящий рядом стул, и грохнулась со всего маха на пол. Поднялась, не чувствуя боли, и опрометью выскочила на палубу.
Михась выбирал рыбу из поставленных с вечера сетей метрах в двухстах от катера и не видел ее. Родная фигурка в шлюпке занималась делом и никого не бросала. Ноги не удержали ее, и Лена бессильно опустилась прямо на палубу, только сейчас замечая сочившуюся из разбитой губы кровь. Облизнула ее и закрыла глаза, прислоняя голову к переборке капитанского мостика. Постепенно приходя в себя, так и не смогла понять — почему забеспокоилась, откуда взялся этот нелепый и необузданный страх.
