Но более всего хан, конечно, заботился о собственных выгодах. Черкесы, видя ослабление могущества крымских ханов, начали отказывать в платеже им «погрешнои дани» невольниками. А между тем другой источник ханских доходов — грабежи и набеги на христианских соседей — в силу изменившихся обстоятельств иссякал. Каплан-Герай, мы видели, поплатился уже за чрезмерно хищнические замыслы против черкесов; но это не остановило его преемника продолжить начатое предшественником. В начале 1132 года (1720) он испросил у Порты разрешение произвести набег на черкесов, которое и было ему дано. Хану вместе с разрешением пожаловано было еще под именем «расходных» — «харджлык» — от султана 8000 гурушей, и отдан был приказ о присоединении к татарской ханской армии вспомогательных сил из войск османских, расположенных в пределах Крыма. Хан, получив полномочие ведать все дела черкесские по своему усмотрению, с многочисленным войском вторгся в Кабарду и провел там около двух лет. В кратком турецком очерке «Крымской истории» и у Говордза[38] говорится, что Сеадет-Герай во время этого похода попался в плен и после возвращения из плена был низложен; между тем в других источниках нет ни слова о плене хана. Сравнительно более подробный рассказ об этом походе Сеадет-Герай-хана находим в «Краткой истории», хотя и не вполне согласный с другими источниками. Сейид-Мухаммед-Риза, например, говорит, что хан по возвращении в столицу отправил сына своего Салих-Герая выжить мятежного Бахты-Герая из его убежища и водворить в румелийские области. Но поход Салиха был неудачен, и тогда хан решил двинуться самолично; но тоже без всякого успеха и только напрасно потерял драгоценное время: вслед за этим пошли волнения и смуты в самом Крыму, повлекшие за собой свержение хана, о чем Риза рассказывает по обычаю витиевато-многословно. В конце концов хан, видя вокруг себя поголовную измену, предоставил все воле Божией, а сам отправился в Порту, где и был отрешен; ханство было предложено «с некоторыми условиями» Каплан-Гераю, привезенному в Порту, но тот отказался, ив 1137 году (1724—1725) был сделан ханом Менглы-Герай-хан II.
Сейид-Мухаммед-Риза называет письмо, посланное мятежниками Сеадет-Герай-хану, «противообычным», а кляузу, отправленную ими с депутацией в Порту, «непристойной и безграмотной». По сути, эта кляуза крымцев скорее может служить доказательством их дерзкого самоуправства, чем изобличением злоупотребления властью со стороны хана. Мотивы недовольства их Сеадет-Гераем на вид слишком слабы, чтобы могли служить достаточным основанием для его свержения. Но каждый век и каждый народ имеет свои воззрения на нравственные обязанности человека вообще и правителя в особенности. Историк Халим-Герай[39] так характеризует Сеадет-Герая: «Он славился своей щедростью и милостивостью, но был порицаем за отсутствие в нем мужества и храбрости. Был пристрастен к охоте и большую часть времени проводил в разъездах по степям и лугам, занимаясь под предлогом охоты ловлей в объятия газелеоких красоток. В ранние годы юности он выделялся из среды сверстников красивой наружностью и статностью фигуры и, точно царский штандарт, возвышался ростом среди народа, а под конец от тучности и массивности тела, как носилась молва, он не мог ни ходить, ни двигаться». Значит, Сеадет-Герай-хан был сибарит, чем только дразнил плотоугодный аппетит татарских вельмож, не давая, однако же, им средств для удовлетворения этого аппетита. В этом заключалась и вся его виновность пред ними.
Сановники Высокой Порты не раз секретно совещались, как им поступить в данном случае. Для Крыма нужен был такой хан, который, по словам Сейид-Мухаммед-Ризы, мог «силой власти и правосудия потушить разгоревшийся огонь смуты». Пригодных кандидатов на ханство оказалось двое — отставной хан Каплан-Герай и меньшой брат его Менглы-Герай-султан, бывший одно время калгой. Верховный везирь Ибрагим-паша[40] в начале 1137 года (октябрь 1724) вызвал их обоих на совет в окрестностях Стамбула насчет мер к прекращению смут крымских. На этот совет сам великий везирь и капудан[41] Мустафа-паша приехали тайно, под предлогом охоты. Братья Гераи тоже хранили строгое инкогнито. Менглы-Герай пленил великого везиря своим сладкоречием и был рекомендован падишаху в ханы. В конце мухаррема (середина октября) он был торжественно ввезен в столицу и с соблюдением известных церемоний произведен в ханы. Другие историки говорят, что Каплан-Герай сам отказался от предложенного ему теперь ханства, ибо он был уже стар, да и не хотел «пачкать в крови правоверных одежд своей непорочности». Что же касается до секретности, с какой велись переговоры о назначении нового хана, то, надо полагать, она была необходима ввиду нахождения в Стамбуле крымской депутации, от которой до поры до времени надо было скрывать соображения Порты.
Менглы-Герай-хан II (1137—1143; 1724—1730), действительно, имел, как оказалось, целый план в голове насчет приведения в повиновение строптивых мятежников: недаром его речи понравились великому везирю. Видя, что ни с помощью своего ханского авторитета, ни открытой военной силой ничего не поделать с ними, новый хан стал на путь хитрости и коварства. Чтобы отвести на первых порах глаза главным вожакам бунтовщиков, он утвердил их как ни в чем не бывало в их прежних должностях — Абду-с-Самада в должности кады-эскера, Кемаль-агу — в звании первого министра и Сафа-Герая в звании калги, послав грамоты об этом вперед себя в Крым, а потом уже явился и сам. Прикидываясь ласковым к своим противникам и равнодушным к людям, к которым в душе был расположен, Менглы-Герай-хан разведывал и распознавал врагов и выжидал благоприятного момента для расправы с ними. Такой момент вскоре наступил в виде войны, начавшейся у Порты с Персией. По султанскому фирману хан должен был отправить десятитысячное войско в поход на Персию. Отряд в шесть тысяч татар хан послал под начальством калги Сафа-Герая, прикомандировав к нему таких лиц, как Пурсук-Али и Султан-Али-мурза, и этим способом удалив смутьянов и зачинщиков волнений из Крыма. Другого такого же опасного человека — Мустафу, состоявшего в должности силяхдара (оруженосца) у Кемаль-аги, послал он в Черкесию. Этим ловким маневром хану удалось разрознить сплотившихся мятежников и по частям разделаться с ними. В месяце зи-ль-каде 1137 года (июль—август 1725) вся татарская ватага переправилась через Босфор на анатолийскую сторону, получила там обычные от турок подарки и двинулась по назначению.
В данном случае обращает на себя внимание то, что Порта, прежде всегда гневавшаяся на крымских ханов, если они не самолично предводительствовали своей армией, и косо смотревшая на такое уклонение их от своей исконной обязанности, тут отступления хана от заведенного порядка даже не заметила. Изменившиеся обстоятельства вынудили ее предоставить большую свободу действий своему вассалу, лишь бы только сумел он держать в повиновении беспокойную орду, которая теперь часто становилась для нее обузой. Тем более эта свобода должна была быть предоставлена Менглы-Гераю, что он вступил на ханство с самостоятельной программой умиротворения края, а вовсе не в качестве простого исполнителя инструкции, данной будто бы ему султаном, как это сообщается некоторыми историками.
Следуя принципу divide et impera[42], Менглы-Герай II, выпроводив одну часть беспокойных голов за границу, стал обдумывать способы к окончательному укрощению оставшихся дома. Главным образом он хотел приняться за Хаджи-Джан-Тимур-мурзу, который, по словам османского историка Че-леби-заде-эфенди[43], целых уже сорок лет своевольничал, не повинуясь ни ханской власти, ни повелениям Порты и причиняя всякие притеснения своим соотечественникам. С этой целью хан составил совет из Кара-Кадир-Шах-мурзы, Муртаза-мурзы, Абу-с-Сууда-эфенди и других эмиров и улемов, принадлежавших к партии, враждебной грозному Джан-Ти-муру. Они порешили на том, что с ним надо покончить, и даже пригрозили, что, в случае если хан не совершит предложенной расправы, они должны будут удалиться из пределов Крыма и оттуда уже вести борьбу с врагом своим. Джан-Ти-мур, прознав чрез своих клевретов о грозившей ему опасности, написал донос, обвиняя Кадир-Шаха и Муртаза-мурзу в мятежных замыслах. Хан же послал ему ярлык, приглашая его в Бакче-Сарай и прося умиротвориться. В то же время он пригласил харатукских, салгырских аянов и прочую знать, именуемую капы-кулу, в столицу. На происходившем в ханском дворце собрании Мердан-Хаджи-Али-ага, заклятый враг Джан-Тимура, держал речь, в которой доказывал всю несообразность поступков ширинских мурз и необходимость решительного их обуздания силой оружия, для чего и предлагал почтенным членам собрания, особенно тем, которые входили в число капы-халкы (лейб-гвардии), продемонстрировать верность хану. Красноречие старого министра так убедительно подействовало на присутствующих, что они тут же дали клятву последовать его предложению. На собрании присутствовали также приверженцы и товарищи Джан-Тимура— Кемаль-ага, Эр-мурза, сын Порсук-Али-аги Осман, брат Кемаля Осман и другие из числа капы-кулу. Предвидя возможность их побега, хан стал соображать о том, как бы преградить им путь. В месяце зи-ль-каде 1138 года (июль 1726) Кадир-Шах и Джан-Тимур со своими вооруженными приверженцами стояли по обе стороны Бакче-Са-рая. Хан распорядился устроить засаду из отборных стрелков, с тем чтобы они хватали и немедленно умерщвляли мятежников, когда они явятся в диван по приглашению. Но Джан-Тимур через шпионов и легкомысленных людей, посвященных в тайну, узнал о готовившейся ему ловушке и тотчас же бежал; за ним последовали и другие его единомышленники. Кадир-Шах-мурза со своими пособниками бросился вдогонку. Хан, рассчитывая на возможность захвата их при Днепровской или Азовской переправе, не дал своего согласия на открытую битву в узкой Бакче-Сарайской долине, чтобы в этой свалке не досталось людям невинным; но потом все-таки, питая желание истребить противников, послал Мердан-Хаджи-Али-агу и Салих-мурзу, но они промедлили. Джан-Тимур перешел через Казандибскую переправу и прошел под крепостью Азовом благодаря содействию азовских янычар.
