одну деталь и, возможно, мы не прятались бы по лесам, чтобы надышаться, гоняли бы по ровным дорогам, получали штрафы за превышение и опаздывали на работу! Как раньше! И не было бы таких жертв пандемии, как мы с тобой.
— Жертвы и похуже бывают, — Григорий хмыкнул и заглянул в палатку. Алиса давно притихла и, убедившись, что ребенок спит, мужчина вернулся к костру. — Так что ты хочешь поменять-то, говоришь?
Я не хотел отвечать. Он не поймет, обсмеет или начнет занудство. Так делали все, кому я хотя бы частично доверял часть своего плана. Понял только Серега, и вот я здесь, где-то на подступах к секретной лаборатории. Так какая разница, что скажет бывший инженер неработающей электростанции?
— Мне жену вернуть надо. Она беременная была, умерла в 2020-ом. Да что я говорю? Миллионы умерли, а я тут со своим горем, — я опустил голову и накрыл ладонями, замолчал. А потом вспыхнул:
— Две косы белые по пояс, глаза голубые, как небо, родинка… вот здесь, — я указал на скулу. — Из-за нее я в звукозапись пошел, говорила все, что у меня вкус есть, слух… ну, знаешь там, стиль музыкальный чувствую, в ритм попадаю: ересь, короче. Не помогло, — я достал из Гришиного рюкзака еще одну бутылку, отпил. Он слушал. — В тот день у меня заказ был, а она на работу поехала… одна. Именно тогда, понимаешь? Уже удаленка три месяца была, а тут… вызвали, как специально! Бумажки подписать или еще что…
Я как сейчас помнил ее стеклянные глаза, побледневшие губы. Она не могла! Не могла меня покинуть, она носила нашего ребенка, и все, что произошло, просто не укладывалось в голове. До сих пор. Но теперь у меня была возможность все исправить.
— Короче, я дойду до этой дурацкой стены и перезапущу этот год, что бы за ней ни находилось. И никто по сей день не будет знать, что такое ковид.
— Что ты хочешь изменить? — Григорий спросил тихо, а я уже наматывал круги возле костра:
— Я сотню раз думал об этом, я представлял в красках, что буду делать. И только одно средство мне приходит на ум: партизанская война.
— Что? Партизанская война с болезнью? — Григорий хохотнул, но я говорил серьезно:
— С информацией. Если бы мы не знали о нем, если бы не просочилось столько сведений о вирусе, его последствиях… скорая приехала бы к Оле, а не к очередному пациенту с ковидом.
— А как же те, кто умер? Погибли реальные люди, Иван! И погибли от реальной болезни…
— Откуда нам это знать? Откуда уверенность, что вирус существует? Я знаю лишь одно: если бы мою жену доставили в ближайший медпункт, а не в соседний город, то у нее был бы шанс, а так… прошло слишком много времени с момента аварии. Она не справилась.
— Я не знаю, прав ли ты, но если тебе удастся вернуться, ты уже победишь, — он похлопал меня по плечу. — Уже поздно, так что… спокойной ночи. Завтра предстоит долгий путь.
Я кивнул Грише, и он скрылся в палатке. Я остался дежурить у костра.
* * *
Сон не приходил. Что, если это все — навязчивые мысли? Если Гриша прав, и исход один, что бы мы не меняли в процессе? Пусть не будет ковида, пусть не будет информации, но люди, получается, все равно погибнут?
Я видел много таких фильмов. Если есть судьба, то ты ее не изменишь, сколько бы раз ты ни нажимал на REC., пленка закончится все равно. Да, но будет ли печальной финальная песня?
— Я перезапишу эту пленку, — процедил сквозь зубы, подкидывая дровишек в костер и укладываясь на покрывале рядом. — Завтра все изменится.
Утро встретило нас теплыми лучами: все-таки лето в этот раз радовало, и я поддался его безмятежному влиянию. Алиса вновь была свежа и весела, фотографируя каждый листочек на дереве. Я тоже засветился на пленке. Блин, сто лет уже не видел такую древность! Все-таки Григорий дал девочке главное — прочувствовать жизнь. И он не хотел вернуться… кажется.
— Гриша? — Я вдруг обратился к нему. Мы шагали все по той же тропинке, приятное щебетание птиц и лесная свежесть располагали к непринужденной беседе. — А ты сам… не хотел бы все вернуть? Изменить 2020-й, дать Алисе возможность… родиться заново?
Он улыбнулся. Беззастенчиво так, во все свои тридцать два и лишь покачал головой:
— Я думал про это часто, когда узнал про эту вашу лабораторию, но… ты знаешь, я бы ничего не смог исправить. И уничтожение информации, как ты предлагаешь, в моем случае не поможет.
— Можно уехать… в города, где экология почище, например.
Вместо ответа он промолчал и не проронил ни слова до самой лаборатории.
Да, мы дошли. И я увидел стену с монитора босса воочию.
Лес внезапно закончился, а за ним — длинная, как горизонт, но такая близкая, как трава у дома — мерцающая стена. За ней могло находиться что угодно, но Серега утверждал, что внутри лаборатория, и у меня, в принципе, не находилось оснований, чтобы ему не верить. Одним лишь шагом я мог изменить все, что пожелаю. Я уже дошел.
Григорий легонько пихнул меня в плечо, и мои губы растянулись в улыбке. Все-таки, передо мной была цель, а ноги почему-то дрожали.
— С ума сойти, — только и смог вымолвить. Ветер сорвал слова и унес обратно в чащу. Стало тихо.
— Ну, поздравляю тебя, — Зорин протянул руку, и я ее пожал. — Ты справился.
— Спасибо. Может, все-таки присоединишься? — я сделал шаг в сторону стены, но повернулся к мужчине лицом. Алиса крутилась возле него, изредка выглядывая из-за спины, будто боялась выйти и посмотреть поближе. Да я и сам, если честно, малость дрейфил.
— Это исключено, — он улыбнулся. — Если я и надумаю нырнуть в эту пучину, то смогу это сделать лишь спустя сто лет: нам с тобой нужен один и тот же год. Ходят слухи, что нужно ждать целый век, чтобы оказаться там же. Так что… это твое право.
— Стой-стой-стой, — я попятился, — то есть ты хочешь сказать, что из-за меня отказываешься? Ты все знал раньше?
— Нет, Иван, слушай…
— Папа, почему мы не идем? — Алиса дернула его за штанину. — Я тоже хочу за эту стену! Я хочу родиться здоровой, папа!
— Ох, родная моя, — он поцеловал ее в макушку, — если было бы все просто…
— И я не хочу ждать сто лет, папа! — она начала хныкать. За весь путь девочка была до неприличия прилежной, а теперь словно с
