окопан.
В покоях чего только нет! Стоят по всем горницам сундуки, железом окованные, морозным узором расписанные. В сундуках — и одежа, и материи редкостные, бархаты заморские, золотая и серебряная парча, шемаханские шелка…
Камней-самоцветов у Семигора видимо-невидимо. Приносили ему горщики камушки красные, как кровь, и зеленые, как весенняя трава, золотистые и дымчатые.
В забое, в горе самоцветной, нашли работные людишки красный камень неописанной красоты. Положил Семигор самоцвет в шкатулку из розового камня и подарил Натальюшке.
А дочка только раз взглянула.
— Не люблю, говорит, камней красных да зеленых. Самые баски́е самоцветики — голубые, как озерная вода, как лесные цветы — незабудки.
И поставила шкатулку на стол.
Рад бы Семигор любимую дочку потешить, да нечем.
Донесли ему приказчики, что в старой шахте на самоцветной горе нашел один горщик махонький камушек синего цвета. Призывает этого горщика Семигор и велит ему еще такие камни искать. И других рабочих в шахту посылает.
Ничего не могут люди найти…
Тут Анисья Кондратьевна остановилась и прислушалась. Ксюша, увлеченная сказом, ни на что внимания не обращала, Матвеевна была чуть-чуть глуховата. А бабушка чутким ухом услышала, что в лесу хрустнул под чьей-то ногой валежник, и подкинула в костер сухих веток. Сушняк ярко вспыхнул.
— Идет кто-то, — сказала она.
Тут и Ксюша услышала шаги, но не испугалась, была она не одна, а с бабушкой.
На тропинке из-за деревьев показался высокий широкоплечий человек с ружьем за плечами. Он подошел ближе.
— Здравствуйте, добрые люди!
— Милости прошу к нашему шалашу, — ответила бабушка.
— За ягодами собрались? — спросил незнакомец, оглядев троих у костра, заметив бабушкин короб и корзины.
— По бруснику, — поправила его на свой лад Анисья Кондратьевна.
Незнакомец снял ружье и рюкзак, положил их в сторонку, скинул брезентовую куртку. Из рюкзака достал полотенце.
— Где-то здесь недалеко водица должна быть?
— Вот по этой тропке, саженях в двадцати, ключик. А если попить, — тут в котелке чай.
«Что же было дальше с Натальюшкой и Семигором?» — думала Ксюша, но не торопила бабушку, пока незнакомый человек не пришел, умытый и освеженный, пока Анисья Кондратьевна не налила ему кружку душистого чая.
— А что дальше, бабушка? — напомнила Ксюша.
Бабушка усмехнулась.
— Мы тут старину вспоминаем, сказ о Хрустальном ключе.
— Очень интересно! — воскликнул незнакомец. — Разрешите и мне послушать. Я в этом деле лицо заинтересованное — начальник станции «Хрустальный ключ!» — шутливо отрекомендовался он.
Анисья Кондратьевна посмотрела на незнакомца благосклонно. С первого взгляда он ей показался человеком, внушающим доверие.
Прямой, доброжелательный взгляд карих глаз, оттененных темными густыми бровями, высокий лоб, крепко сжатый рот. Чувствовалась в нем и воля, и доброта.
10
Бабушка начало сказа повторять не стала. Помянула только про Семигора и семь гор, и про меньшую дочь — Натальюшку.
«Ищут люди самоцветы голубые, не могут найти. А шахта старая, на дне воды по колено. Своды там и тут оседают, рушатся. Кто из рабочих смерть свою там повстречал, а кому удалось — сбежал из шахты.
Свои людишки бегут, а Семигор других беглых перехватывает.
Вышел одинова вечерком Семигор с Натальюшкой на сланку, где четыре дороги сходятся.
Натальюшке пройтись-погулять захотелось, а Семигор ее одну не отпустил.
Вблизи сланки встретили они парня. Одежа на нем вся изорвана, а сам — молодец и лицом, как ясный месяц.
Окликнул его Семигор, стал на работу сговаривать, имя выспрашивать. Назвался парень Иваном Беглым.
А Натальюшка, как глянула на парня, так глаз отвести не может. То ли сила в нем была незнаемая, то ли красота его девушку приворожила.
Иван тоже на девушку загляделся, глаза ее голубые будто отпечатались у него в памяти.
Нанялся Иван работать на Семигора.
Стала Натальюшка просить отца, чтоб не посылал Ивана в шахту.
Нахмурился Семигор: как это дочь в его дела смеет вмешиваться? Отослал ее в светелку.
А Ивана Беглого велел спустить в шахту, в самый дальний забой — пусть там голубые самоцветы для Натальюшки ищет! И приказчику строго указал — заточить Беглого в горе навечно.
К ночи все рабочие наверх поднимаются, а Иван не видит ни белого света, ни красного солнышка, ни милой девушки.
Натальюшка сидит по вечерам в светелке, и в окошко смотрит: не пройдет ли мимо хором добрый молодец Иван.
Нет, не видно парня. Кто-то из челяди ей шепнул, что держат Иванушку в самом худом забое.
Выскользнула Натальюшка из дома отцовского, поднялась на уступ самоцветной горы, села на камень и заплакала.
И так горько она плакала, что слились слезы в струйки, струйки в ручей и побежал этот ручей с уступа на уступ, все ниже, ниже, а там и совсем пропал.
Тяжко пришлось Ивану Беглому одному в пустой шахте. Спать ляжет — не спится, не лежится ему на земляной постелюшке.
Одна у него отрада — вспоминает он Семигорову дочку голубоглазую.
Вдруг почудилось Ивану тихое журчание. Поднял он голову, прислушался. Журчит! Руку протянул — нащупал живой студеный ручеек. Наклонился, напился воды, и словно сил в нем прибавилось. Выпил еще — и того крепче себя почувствовал.
Смотрит он: струится ручеек и в темноте словно светится. Будто облачко легкое серебряное по шахте плывет. Чудно показалось это парню.
Вздумал Иванушка пойти вверх, по течению ручейка. Идет, рукой за стенку придерживается, а сам все на ручей глядит. А тот сначала по ровному месту струился, потом по камушкам зажурчал. С уступа на уступ перепрыгивает, — кверху, значит, ход пошел.
Да все круче, круче! Иван уж руками за уступы хватается.
Не знаю, не ведаю, сколько он шел, только вдруг в лицо ему ветерком повеяло. Иван сам себе не поверил.
Нет, опять ветерок пахнул.
Выпрямился Иван и головой об свод стукнулся. Рано, значит, распрямился, в горе еще он.
Дальше пошел. Вдруг впереди слабый свет забрезжил. Глядит — выход из шахты. А ручеек все бежит навстречу, журчит весело.
Вышел Иван из шахты — место незнакомое, все густым кустарником заросло. Кабы не знатьё выход из шахты нипочем не отыскать.
Огляделся. Вечер, солнце вниз опускается. И до того хорошо! Тихо, тепло, воздух легкий, цветами пахнет!
Присел Иванушка около ручейка, хрустальной воды горсткой зачерпнул и выпил. И думает: «Ты, ручей, меня спас от смерти, напоил и на свет вывел. Спасибо тебе за это!»
Прилег на траву и забылся. Очнулся — уже ночь. Темно кругом. И вот слышит он какой-то треск. Что за диво? Будто в самой горе трещит. А тут из горы словно звездочка появилась. Сверкнула
