Когда говорили о народе, я с изумлением и недоверием в себе чувствовал, что на эту тему не могу думать так, как думают эти люди. Для них народ являлся воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия, существом почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал всего прекраснодушного, справедливого, величественного. Я не знал такого народа. Я видел плотников, грузчиков, каменщиков, знал Якова, Осипа, Григория, а тут говорили именно о единосущном народе и ставили себя куда-то ниже его, в зависимости от его воли.
М. Горький «Мои университеты»
По Казани купецкой, кабацкой,азиатской, такой и сякой,конокрадской, законокрадской,полицейской и шулерской.По Казани крамольной, подпольной,где гектографы и бунтари,по рабочей и подневольной,ну а все-таки вольной внутримимо щелкания орешков,мимо звонких пролеток господАлексей по фамилии Пешковхлеб в корзине студентам несет.Он идет по Проломной, Горшечной,и, не зная о том ничего,каждый встречный и поперечныйзаграбастан глазами его.Это горьковские истокисобирательство лиц и судеб.Пахнут хлебом горячим листовкии листовками свежими хлеб.Пахнет утро поющим рубанком,и рассвет у дверей кабакапарусит золотою рубахойотплясавшего Цыганка.С детства в люди, как в нелюди, отдан,Пешков знает, как знает суму:в умилении перед народоместь частица презренья к нему.И он видит народ не всеправыммудрым богом с поднятым перстом,а шальным Цыганком кучерявым,надорвавшимся под крестом.Но в аду мыловарен, красилени в цехах под гуденье станковпролетарское племя Россиизарождается из Цыганков.И с ухваткою мастеровогопримет Пешков тот крест на себя,и он в люди отдаст свое слово,на дорогу его осеня:«Отдаю тебя, слово, в люди,словно душу и плоть мою.Отдаю тебя, слово, вьюге,в руки белые отдаю.Я ли, слово, тебя не холили у сердца не грел своего?Но выталкиваю на холод,чтобы ты не боялось его.Там, за дверью моею, — злоба,там и слава, как западня,но ты выросло, мое слово,и уже проживешь без меня.Ты не будь перед барами в страхе,уступать этим харям грешно,и во прахе или на плахеты веди себя хорошо!Околоточным не поддайсяи с лакеями не кумись.В морду вмажут — а не продайся,медом смажут — а не купись!И, как нового гражданина,не суля несмышленышу рай,воспитай, мое слово, сынаи опять его в люди отдай!»
15. ШПИК
Если царь был первый сыщик в государстве, то каждый желавший сделать карьеру становился сыщиком, — и канцелярии Российских университетов фактически превратились в отделения жандармских управлений.
Из воспоминаний профессора Н. Н. Фирсова
Пока крамольничали лодыриэх, на язык бы им типун!топтал у окон снег до одуриЕго Величества топтун.С глазами песьими, скулежными,с продрогшим в варежке свистком,в казенных чесанках с галошами,он сам крамольничал тайком.И, с бульбой носа помидорного,припоминал, страдая, стражвальяж Матрены Дормидонтовны,не умещавшийся в трельяж.Припоминал стерлядку жирнуюи самовитого сига,и политическою жертвоюохранник чувствовал себя.Ну а зубровочка, рябиновка,ну а груздочки — каково!И клял правительство родимоеличарда преданный его.Он рассуждал, соплю прикусывая,как будто свисший сталактит:«Пусть лучше будет революция,но лишь бы не радикулит».И сыпанул бы рысью с искрами,когда б не схвачен был уздой,шпик — самовластия российскоготак неустойчивый устой.Но с орденами, словно с цацками,за ним самим следить должны,топтали Русь министры царскиев хорьковых шубах топтуны.И величаво, как приличествует,в почтенном облаке сединтоптал страну Его Величествотоптун под номером один.Они следили за смутьянами,давя зеленые ростки,и за Володею Ульяновым,как за врагом всея Руси.О вы, топтавшие отечество!Вас нет, а он сегодня всталв тужурке бронзовой студенческой,«смутьян», взойдя на пьедестал.Так, предвкушая с маком бубличкии то селянку, то блины,места для памятников будущеговытаптывали топтуны.
16. СХОДКА
Собрало нас сюда не что иное, как сознание невозможности всех условий, в которые поставлена русская жизнь вообще и студенческая в частности…
Из петиции казанских студентов 4 декабря 1887 года
В Москве или Казани,нафабривши усы,преподают казакиисторию Руси.Студентов кони давят,и, сжата в пятерне,нагайка смачно ставитотметки на спине.И что призыв к прогрессу,и что наивный бунт,когда в нагайке весу,пожалуй, целый фунт.Нагаечка, нагайка,казаческая честь.В России власть — хозяйка,пока нагайка есть.И против нагаек,штыков,государственной страшной махинищистуденты,мальчишечки.Но если боится чего-тотакая махина,то, значит, лишь сверху тверда,а внутри — как мякина.От страхав ручищах лабазников ломы и гири.От страха — цензура,от страха — остроги Сибири.Боятся суков,на которых сидят,своих же шпикови своих же солдат.И Зимний дворецкак штыками утыканный торт,где морды сидятза оградой из морд.Гитара поет,притишая струну,в студенческой тесной каморке:«О, если б все морды сложились в однуи дать бы по морде той морде!»И кто-то кричит в молодом озорстве,заусенцы кусая:«Пощечину славно влепили в Москве,а что мы, безруки в Казани?!»На сходку!Еще не загинул народ,пока среди рабства и скотствав нем дочь новгородского веча живетстуденчества русского сходка!«Хотят кнутовище нагайкизасунуть нам в глотку?»«На сходку! На сходку!»«Россию навек уподобить хотят околотку?»«На сходку! На сходку!»«Политзаключенных по тюрьмам вгоняют в чахотку?»«На сходку! На сходку!»«Забрали и право и власть,а народу оставили водку?»«На сходку!На сходку!»И юная лава,кипящая неудержимо,и слева и справалетит на Помпею режима.И гневно,упрямов котле мятежа,в клокотаньеВолодя Ульяновсо вскинутыми кулаками.И в актовом зале,как будто бы в зале Конвента,за выкриком выкриквзлетают несметно,кометно.«Клянитесь спасти наш народ,историческим рабством клейменный!»«Клянемся!Клянемся!»«Клянитесь,что в этой борьбе не допустит никто вероломства!»«Клянемся!Клянемся!»Инспектор Потапов,примите награду почетнуюпощечину!И выстрел «Авроры»над питерскими проспектами,как эхо пощечины,влепленной в морду инспектору!Студенчество мира,лети по-казански вулканнона морды и мифысо вскинутыми кулаками!Уже не нагайкудубинку суют полицейские в глотку,но ты продолжаешьказанскую вечную сходку.И юно и яро,отчаянно спрыгнувший с полки,Володя Ульяновбушует в Мадриде и Беркли.В ответ на несущие смертьсамолеты, эсминцы, подлодки:от сходки студентовдо всечеловеческой сходки!Все морды планетысложились в глобальную сальную морду.К черту!Тряситесь от страха,все морды планеты.Вы душите правду,но вам вопрекитот юношавечно семнадцатилетний,поднявший тогдаи на вас кулаки!
17. ПЕРВЫЙ АРЕСТ
Для спасения благомыслящих не щадите негодяев.
Телеграмма министра просвещения И. Д. Делянова в Казань после студенческой сходки
Как георгиевскому кавалерусамый памятныйпервый крест,так и революционерусамый памятныйпервый арест.Арестованныйэто званье.Круг почетатюремный круг.Арестованным бытьпризнаньегосударством твоих заслуг.Где один человек настоящийне под слежкойну хоть бы один?!В подозрительных не состоящийподозрителенкак гражданин.В государстве рабов и хозяевподнят лозунг незримый на щит:«Для спасения негодяевблагомыслящих не щадить».Косит глазом конь булатныйи копытами частит.Арестованный Ульяновне особенно грустит.Почему должно быть грустно,если рот хотят зажать?Пусть грустят в России трусы,кого не за что сажать.Рот пророческий, зажатыйполицейским кулакомсамый слышимый глашатайна России испокон.Страшно, брат, забыть о чести,душу вывалять в дерьме,а в тюрьме не страшно, еслицвет отечества в тюрьме.В дни духовно крепостные,в дни, когда просветов нет,тюрьмы — совести Россииглавный университет.И спасибочко, доносчик,что властям, подлец, донес,и спасибочко, извозчик,что в тюрьму, отец, довез.Вот уже ее ворота.Конь куражится, взыграв.Улыбается Володя.Арестован — значит, прав.Благодушный рыхлый приставс ним на «вы», а не на «ты».У него сегодня приступбескорыстной доброты.Мальчик мягкий, симпатичный,чем-то схож с его детьми.Сразу видно — из приличной,из начитанной семьи.Замечает пристав здраво:«Тюрем — много, жизнь — одна.Что бунтуете вы, право?Перед вами же стена».Но улыбка озорнаяу Володи:«Да, стена,только, знаете, — гнилая.Ткни — развалится она».Обмирает пристав, ежась:«Это слышу я стрезва?Неужели есть возможность,что она того… разва…»Для него непредставимо,что развалится режим,как давным-давно для Рима,что падет прогнивший Рим;как сегодня на Гаитидля тонтонов Дювалье,и в Мадриде на корриде,и на греческой земле.Топтуны недальнозорки.Заглянуть боясь вперед,верят глупые подпорки,что стена не упадет.А смеющийся Ульяновловит варежкою снег,и летит буланый, прянув,прямо в следующий век.Там о смерти Че Гевары,как ацтеки о богах,мексиканские гитарыплачут, струны оборвав.Но за ржавою решеткойнацарапано гвоздемпо-Володиному четко:«Мы пойдем другим путем».Может, слышно в Парагвае:«Перед вами же стена…»,а в ответ звучит: «Гнилая…Ткни — развалится она».И в отчаянном полетекарусельного коняпродолжается, Володя,вечно молодость твоя.Бедный пристав — дело скверно.Не потей — напрасный труд.Что ломает стены? Верав то, что стены упадут!
ЭПИЛОГ
