Но, несмотря на это, в один не совсем прекрасный день во внутренний дворик особняка был высажен десант каменщиков, маляров, сантехников и прочих строительных рабочих в количестве, необходимом для того, чтобы уже через полгода здание, заиграв веселенькими красками, изменилось до неузнаваемости. На мой взгляд, оно стало походить на праздничный торт или огромный тульский пряник.
Впрочем, власти были по-своему гуманны: выиграв битву, они проявили великодушие и насильственная реконструкция не коснулась каморки.
После смерти отца (лучше сказать, не смерти, а исчезновения, — но об этом позже) в каморке, а, правильнее, малогабаритной трехкомнатной квартире, жил я, жил один и жил в свое удовольствие. Жил, пока… Впрочем, об этом тоже позже.
— Ты никогда не говорил, что этот особняк… — начал Карл. — Словом, я не знал, что он принадлежал твоему пращуру.
— А-а, да что тут говорить… — я махнул рукой.
— А мать?..
— Что — мать?
— Мать, говорю, кто по национальности?
— А мать я не успел спросить, она умерла, когда мне не было и полутора лет. Когда ходишь под себя и знаешь только два слова — "дай" и "нет", не до расспросов тут… Да и какое имеет значение, кто ты? Так ли важно, кем помрешь: немцем, французом или эфиопом… Вот и ты говоришь, что все мы граждане мира.
— Про "мы" я не сказал ни слова. Я намекал, что если кто и может быть гражданином мира, так это только я, а что же до остальных…
— А остальные — это кто, я?.. Коли так, то повторяю, не все ли равно, кем помирать?
— Не скажи. Например, жить эфиопом — это еще куда ни шло, а вот помирать… Тем более что смерть бродит не за этими, слишком красивыми, горами, а где-то рядом…
— Типун тебе на язык! Тебе всего-то сорок.
— Да, мне сорок. Вернее, тридцать девять. Как и тебе… И что? Даже если я проскриплю еще столько же, то следующие тридцать девять промчатся ничуть не медленнее, чем те, что уже промчались. Думаю, даже быстрее… Общеизвестно, что вторая часть жизни, если тебе посчастливится ее заполучить, — это ускоренный вариант первой…
— Да, жизнь, действительно, как-то уж слишком быстро летит… и вот уж клонятся к закату дни жизни моей окаянной. По правде сказать, я и не ожидал, что все так быстро промелькнет.
— Будто я ожидал… Жили-жили, а зачем… Так и не поняли, в чем смысл существования.
Некоторое время мы задумчиво молчим и озираем окрестности.
На коленях Карла лежит книга. Он шелестит страницами. Одним глазом подглядывая в книгу, он вытягивает руку над головой и, придав гласу умеренной громкости, возглашает:
— Поэтическое восприятие жизни — величайший дар, доставшийся нам от поры детства, — Карл счастливо вздыхает. — Если человек не растеряет этот дар на протяжении долгих хмельных лет, то он поэт или композитор… А теперь к вопросу о том, в чем смысл существования. Господь создал человека личностью: так Он задумал. Чтобы это понять, надо хорошенько поработать мозгами. Я это понял, и мне сразу стало легче жить. М-да, личность, — Карл задумался, — личность только тогда личность, когда она имеет абсолютную, ничем не сдерживаемую свободу выбора. Я к такому выводу пришел после долгих размышлений. И, кстати, независимо от святой церкви. Которая учит нас, что свобода выбора — в вере в Бога…
Я даю ему выговориться и как бы невзначай роняю:
— Карлуша, друг любезный, у тебя послезавтра день рождения. Как-никак юбилей: сорок лет.
Карл делает вид, что не слышит меня. Я продолжаю:
— Надеюсь, ты не зажилил его и нас ожидает банкетный зал на три тысячи кувертов? Форма одежды парадная? Дамы должны явиться в вечерних платьях? А джентльмены — в белых смокингах или в мундирах и при орденах? Посоветуй, что мне надеть, чтобы выглядеть поприличней и не выделяться? Может, облечься в парадные кожаные шорты, какие носят фальшивые альпийские стрелки? Или лучше — в клетчатую шотландскую юбку из австралийской шерсти? Мадонне и Клуни приглашения отправлены? За принцем Савойским послан мусоровоз? Или он прибудет в карете скорой помощи? Кстати, как будет по-французски "званый вечер"? Кажется, "суаре"?
Карл презрительно посмотрел на меня и хмыкнул.
— Твоя высокопарная тирада требует шлифовки, — говорит он, пытаясь придать голосу сострадательные нотки. — Впрочем, вру, она не поддается шлифовке. Ты теряешь форму, мой друг. Ты начинаешь говорить глупости. Твои попытки казаться остроумным — нелепы. Хорошо, что тебя никто не слышит. Я знаю, что с тобой происходит. Это все от безделья. Тебе нужна смена обстановки и полная замена действующих лиц. Ты должен постоянно двигаться, перемещаться в пространстве, разве ты забыл об этом? Ты засиделся. Что касается юбилея, то я подумаю. Полагаю, что о дне и часе торжества ты будешь извещен своевременно… или несколько позже.
Глава 4
Как-то, после хорошего ужина и бутылочки рейнского, прогуливаясь по набережной Клопайнерзее, Карл, к тому моменту полностью утративший, как мне тогда показалось, чувство реальности, вдруг выпалил:
"Я скоро умру".
Сказал и остановился. И надолго замолчал. Мало того, он еще и не шевелился, стоял как истукан.
Я с невозмутимым видом стоял рядом и ждал, когда же он сдвинется с места и как-то объяснит, что означают сии страшные слова.
"Ты знаешь, я не пессимист…", — продолжил Карл.
Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. "Не пессимист"! Вот уж не сказал бы!
"Я не пессимист, — повторил он и вздохнул. — Но вот уже несколько лет я живу в постоянном страхе подохнуть. А это даже самого выносливого и отчаянного оптимиста вмиг превращает в распоследнего пессимиста.
Я могу отбросить копыта в любой момент. Так сказал мой лечащий врач. Я проверил потом у других эскулапов: не врал, сволочь. Поэтому мне все эти деньги, развлечения, путешествия и бабье почти до лампочки… словом, страх отравляет мне жизнь, все мне не в радость…
Казалось бы, веселись, а где-то в глубине сознания запрятан ужас… Причем, должен признаться, что я его не прятал, этот ужас. Он как-то сам постепенно запрятался… Наверно, потому, что болезнь невидима: чувствую я себя превосходно, все жизненно важные органы функционирует как надо…
Но по временам все эти страхи оживают, и тогда я усилием воли или с помощью иных средств стараюсь запрятать страх как можно глубже. Поэтому я и мечусь, как последняя сука, места себе не нахожу… бегу все время куда-то. Мне надо бежать, чтобы мысли о смерти не захватили меня целиком…
Правда, врачи сказали, что, хотя я и могу помереть в любой момент, но могу и задержаться на этом свете на много лет и прожить еще черт знает сколько, может, даже переживу этих сраных врачей и дотяну до Страшного cуда. Эскулапы говорят, что таковы особенности моей болезни, и ни одно светило не сможет определить, когда я загнусь. Что за страна! Никто ни черта не знает! Но, брат, страшно, ох, как страшно! И все-таки хорошо, что у меня вдруг появились деньги, не знаю, что бы я делал без них…"
В ответ я сказал, что он слишком серьезно относится к жизни.
"Дурень, я не к жизни отношусь серьезно, — рассердился он. — Я к смерти отношусь серьезно!"
Тогда я сказал Карлу, что врачам верить нельзя. И осмотрел Карла с головы до ног.
"Тем более что явных признаков увядания не вижу".
"А неявных?"
"Из неявных могу назвать седину в бороде и беса в ребре…"
Кстати, к вопросу о смерти…
Как-то одним чистым сентябрьским утром Карл затащил меня на Ваганьковское кладбище. Карл всегда был чутким другом, этого у него не отнять, и он из каких-то отдельных моих высказываний сделал вывод, что у меня с душой творится что-то неладное, и решил помочь мне справиться с унынием.
И действительно, я переживал нелегкий период. Все у меня разладилось. Я стал плохо спать, а если спал, "такое, мама, снилось!"
Я давно нигде не бывал, словом, это было время апатии и мизантропии. И, как это случается с рефлектирующими людьми, я был очень недоволен собой. У меня не было планов на будущее. Я не знал, что буду делать завтра и послезавтра. Да что там, я не знал, что буду делать через час.
Единственно, что мне удавалось делать более или менее плодотворно, это писать книгу жизни. Да и та была пока лишь в голове.
Я не мог писать больше того, что предлагали мне жизнь и мое таинственное "я", в котором мне очень хотелось разобраться. С некоторых пор я уверовал в то, что книги и жизнь очень похожи. Человеку не дано прозревать свой завтрашний день. Этим искусством не владеют даже сумасшедшие.
