стран периферии их колониальной зависимостью от Запада. В середине XX века именно такой подход предопределил стратегию деколонизации, которая, покончив с политическим контролем, должна была гарантировать и экономическую независимость. Однако опыт Латинской Америки показал уже в XIX столетии, что политическая независимость не позволяет странам периферии радикально изменить своё положение в мировой системе. Аналогичным образом царская Россия демонстрировала явные черты периферийного общества, будучи не только независимым государством, но и влиятельной европейской державой.
Освободившись от европейских завоевателей, бывший «колониальный Восток» к 60-м годам XX века стал частью «третьего мира», слившись в экономическом смысле в единое целое со странами Латинской Америки, добившимися независимости ещё в начале XIX столетия. Однако мировая иерархия от этого радикально не изменилась. Отныне доминирующее положение «центра» объясняли тем, что здесь сосредоточено индустриальное производство, в то время как периферия в мировом разделении труда берёт на себя роль поставщика ресурсов. В 60-е годы XX века среди социологов и экономистов было принято говорить о «зависимости» бедных стран от богатого Запада. В свою очередь, освободительные движения выдвинули задачу индустриализации и модернизации (вдохновляющим примером здесь послужили первые советские пятилетние планы). Увы, индустриализация, несмотря на многие очевидные успехи, не решила проблемы. Тогда на первый план стала выдвигаться технологическая зависимость и способность Запада сосредоточить в своих руках стратегические монополии (на высокие технологии, оружие массового поражения, средства массовой информации и т.д.). Между тем даже создание индийской и пакистанской атомных бомб или арабской телекомпании «Аль-Джазира» не изменило глобальной экономической иерархии. Более того, после крушения коммунистического режима Россия и Украина, присоединившись к мировой экономике, явно демонстрировали все черты периферийного развития — несмотря на то, что уже обладали развитой промышленностью, унаследовали от СССР мощные вооружённые силы и передовую науку. Точно так же высокий уровень индустриализации и урбанизации не предотвратил деградацию Аргентины и Уругвая в конце XX века.
Много писалось и про «неэквивалентный обмен» между развитыми и развивающимися странами. Западные монополии, контролируя мировой рынок, диктуют ему цены на ресурсы, которые выкачиваются из стран периферии. Попыткой изменить ситуацию было создание картеля производителей нефти (ОПЕК), который сумел в первой половине 70-х резко изменить цены на топливо. Итогом был поток нефтедолларов, хлынувший на Ближний Восток и, отчасти, в Восточную Европу. Некоторые страны, обладавшие значительными запасами нефти и не слишком большим населением, сумели обогатиться. Однако этого оказалось недостаточно, чтобы сделать эти страны частью капиталистического «центра», что с особой остротой выявилось во время войн, начатых Соединёнными Штатами в Персидском заливе в 1991 и 2003 годах.
После краха Советского блока в 1989–1991 годах бывший коммунистический мир окончательно стал частью буржуазной миросистемы, причём большая его часть явно сблизилась со странами «третьего мира». К концу XX века изрядная часть периферийных стран была урбанизирована и индустриализована. Напротив, многие западные страны прошли через процессы деиндустриализации. Изрядная часть рабочих мест переместилась с «развитого» Севера на «отсталый» Юг. Но и от этого отношения Севера и Юга радикально не изменились. В конце XX века, наблюдая функционирование международных финансовых институтов, их критики продемонстрировали, что эксплуатация «периферии» и контроль над ней осуществляется через систему внешнего долга.
Дело в том, что неизменной оставалась тенденция к накоплению, концентрации и централизации капитала, лежащая в основе буржуазного способа производства. Централизация капитала в мировом масштабе приводит к формированию нескольких центров накопления, зачастую соперничающих между собой. Именно логика накопления и концентрации капитала ведёт к тому, что он систематически перераспределяется в пользу мировых «лидеров». Даже резкий рост экономики на периферии не меняет положение дел радикальным образом. При известных обстоятельствах подъём производства в этих странах может даже ослабить их положение. Чем лучше страна работает, тем больше там возникает «свободный» или «избыточный» капитал, перераспределяющийся в пользу основных центров накопления. Конкретные формы международного разделения труда являются уже следствием этого глобального процесса. Эти формы меняются, а логика накопления остаётся.
Россия 90-х XX века годов в этом отношении демонстрирует весьма яркую картину, ибо на фоне масштабного кризиса, страна оказалась одним из финансовых «доноров» мировой экономики. Огромные средства были переведены в западную валюту, главным образом в американские доллары, и вывезены из страны. Показательно, что относительный подъём экономики России в начале 2000-х годов не изменил тенденцию — в относительно благополучный период 2000–2003 годов прямой и косвенный вывоз капитала из России оставался значительным.
Изменение формы эксплуатации и контроля сопровождает каждый новый этап эволюции капитализма. Но логика накопления капитала, централизации капитала остаётся неизменной. Открытая экономика, навязываемая странам «периферии», означает неизбежность перераспределения капитала в пользу «центра». Поэтому лишь Япония, сталинская Россия и страны Юго-Восточной Азии, сумевшие в разное время и разными способами «отделиться» от мирового рынка капиталов, сумели радикально изменить своё положение в глобальной иерархии.
Социальные процессы, разворачивавшиеся на периферии формирующейся капиталистической системы, естественно, отличались от того, что происходило в «центре». Ещё в начале XX века Роза Люксембург подметила, что, втягиваясь в орбиту буржуазного развития, эти страны радикально преобразуются. Но их эволюция вовсе не повторяет механически процессы, происходящие на Западе. Роза Люксембург рассматривала колониальные и полуколониальные страны, вовлечённые в орбиту капиталистического развития. Феодальные или традиционные элиты обуржуазиваются, включаются в рыночный обмен, но не становятся капиталистическими. Если в «центре» торжествует свободный труд, то на периферии развивается работорговля, становящаяся важнейшим источником накопления капитала. Труд рабов субсидирует и стимулирует развитие свободного труда (дешёвое сырьё и продовольствие, дополнительные капиталы обеспечивают бурный экономический рост в странах «центра»).
Процесс глобализации, о котором модно стало говорить в 90-е годы, не только не изменил положение дел, но, напротив, даже усугубил социальные противоречия в мировом масштабе. Ряд исследователей на рубеже XX и XXI веков утверждали, что отныне разрыв между бедными и богатыми странами сменяется противостоянием транснационального капитала и трудовых слоёв в глобальном масштабе[17]. Однако глобальное противостояние труда и капитала отнюдь не является новостью — именно о нём писали К. Маркс и Ф. Энгельс в «Коммунистическом манифесте». Точно так же школа миросистемного анализа никогда не утверждала, будто противоречия существуют только между странами. Социальные конфликты внутри каждого отдельного общества слишком очевидны, чтобы кто-то мог их игнорировать. Другое дело, что структура общества и характер социального конфликта в «центре» и на «периферии» разные. И главным отличием является то, что правящие круги в странах «центра» обладают большими ресурсами, что обеспечивает возможность для социального компромисса и формирования консенсуса. В результате политические системы Запада оказываются устойчивее, демократии — стабильнее, политические и избирательные процессы более «чистыми» и т.д. Не наличие «богатой демократической традиции» предопределяет устойчивость западной свободы, а
