Ну?! Теперь ты понимаешь, почему абсент и есть очень интеллигентный напиток?!
Потерпи. Я ещё не закончила. Так вот!
Когда ты, наконец, соизволишь приехать, мы встретимся с тобой на том же самом месте и в тот же час. Надеюсь, ты помнишь, на бульваре Фельдмана, как ты его называешь, у Пушкина. Выбор оружия оставляю за жребием, сир!
Но на всякий случай не забудь захватить с собой 5 рублей, на тот случай, если нам помешают и дуэль не состоится… ПонЯл? Теперь об оружии… Я знаю, ты любишь коньяк, но мне будет очень приятно, если жребий выпадет на абсент. И я думаю, он так и выпадет! ПонЯл?!
А теперь маленький сонет в стиле Луиса де Камоэнса. Моей любимой Захаровой.
Была весна,И с высотыНа землю падали цветы.Была «старушка» и мечты,Зелёная эстрада в парке,Фонтан (для пущей красоты,А мне – как мёртвому припарка), —Сегодня вновь приснился ты!
А теперь последнее, но очень важное…
Ты должен мне пообещать. Если мы с тобой когда-нибудь расстанемся и ты встретишь другую… ты не поведёшь её на этот бульвар, и ты не будешь учить её пить коньяк залпом, одним глотком!.. Это только наше… И всегда! Слышишь, всегда! Когда ты будешь пить коньяк, ты будешь вспоминать только меня, и не потому, что мы были с тобой пьяницами, а потому что мы были!
И самое последнее… Потому что меня этот вопрос очень мучает.
Если бы ты меня любил и если бы я тебя любила, – как бы мы любили друг друга?! Подумай! У тебя есть время…
А сейчас всё! Это конец моего письма… майн либе…
Целую ручки всем лесбиянкам города Одессы!
И… тебя!
Твоя Несравненная! (Запомни, это тебе может пригодиться).
Мой сон или видение…
Я иду по пустому городу. Это Париж. Летний вечер, около семи, но город кажется вымершим… Пустынные улицы. Где все? Где Париж с бурлящей жизнью? Пустые столики кафе, скучающие официанты, ждущие клиентов. Редкие машины медленно проезжают мимо… Кинотеатр… Я смотрю на рекламу у входа и никак не могу решить, хочется ли мне смотреть этот фильм… Нет! – решаю я, – лучше посижу в кафе… Уличное кафе у Северного вокзала. Сижу и пью пиво… Оглядываюсь. Вот двое мужчин оживленно болтают о чем-то… Женщина с внуком заказывают еду… Одинокая женщина пьет красное вино… И внезапно появляется она… Длинноногая красавица… Подходит к моему столику и…
– Привет… Наконец-то ты появился… А ведь я тебя ждала…
У нее потрясающей красоты лицо. Гладко зачесанные волосы, собранные узлом на затылке, и грустная улыбка…
– Тебя так долго не было… Почему?
Я оборачиваюсь, я ищу того, к кому она обращается… И понимаю: она обращается ко мне…
– Кто ты? – спрашиваю я удивленно…
– Белла. А ты кто?
– Я?! Я глупый, грустный и бедный, но у меня большое будущее.
– Да! Я это чувствую. Я могу сесть?
– Конечно, дорогая….
– Закажи мне, пожалуйста, рюмку коньяка.
– Уже заказал.
– Я и не заметила… Это даже как-то неприятно…
– Почему…
– Потому что когда ты начнешь приставать, я могу не заметить…
– Заметишь. Я это делаю грубо…
– Надеюсь…
И тут я понимаю… Все! Это Безумие… Я узнал его… Интересно, безумие бывает сексуальным? Да! Конечно… Ведь оно чувственное и печальное, как наша жизнь…
А она продолжает…
– Ржавый, славный, милый Ржавый, плутишка и обманщик! Разве ты меня не узнал?
Так! Это уже серьезно… Я тихо схожу с ума, и мне становится жутковато…
– Знаешь, я с таким удовольствием печатала фотографии и, глядя на них, подумала, что тебе нужно было идти в театральный институт. Ты бы играл там роли дон-жуанов и всяких прочих обольстителей. Посмотри, судя по фотографиям у тебя это очень даже получается…
И она положила свою ладонь на мою щеку…
– Не волнуйся, не переживай. Это все сутка.
Суточка???
Затем она склонила голову набок. Вздохнула…
– Если бы ты знал, как ты дорог мне! Как я жалела, что не я, а Броня сидит у тебя на коленях, когда мы ехали в автобусе из колхоза домой… Хотя, наверное, ты бы ни за что не решился усадить меня к себе, а я бы ни за какие коврижки не приблизилась к тебе сама. И еще мне очень хотелось, утром, перед поездкой домой, положить твою голову к себе на грудь и приласкать эту дорогую мордочку с жесткими рыжими волосиками…
И она грустно улыбнулась…
– Знаешь, а ведь я нехороший…
– Знаю… Не переживай, я могу за себя постоять, если нужно.
– И я могу обидеть…
– Я знаю! Я знаю все… Я сильная! А теперь ты поцелуешь меня, наконец?
И я ее поцеловал…
– Тебе не понравилось? – спросил я удивленно.
Она посмотрела на меня каким-то виноватым взглядом и тихо сказала:
– Понравилось! Очень… Но, понимаешь, мы встретились в плохой, очень плохой период моей жизни…
Подошел официант и принес две рюмки коньяка и оливки… Она взяла свою рюмку и посмотрела на меня…
– Лехаим?
– Лехаим!
Мы выпили, взяли по оливке… Я смотрел на нее и думал, какая она все же удивительная… Эта ее какая-то детская непосредственность и естественность обескураживает, особенно когда она говорит совершеннейшую глупость с какой-то детской убежденностью на лице…
– Оказывается, как сказал наш руководитель театра, по глазам можно легко узнать, правду человек говорит или нет…
Я не мог поверить, что она это серьезно…
– По позе, выражению лица, рукам можно узнать, слушают тебя или нет, даже если человек смотрит прямо тебе в глаза. Представляешь?
– Нет! Неужели это правда? – не выдерживаю я!
Но она не чувствует иронии, она не чувствует, что я смеюсь… Она продолжает восторженно говорить… И глядя на ее восторженность, мне становится немного стыдно за свое умничанье, но, слава Богу, она всего этого не замечает…
– Он привел меня в пример: сейчас ты, говорит, меня внимательно слушаешь, а минуты две назад – нет, хотя, не отрываясь, как и прежде смотрела мне в глаза. И правда, я в то время задумалась о чем-то своем. Меня выдали, оказывается, глаза! Представляешь?…
– Невероятно… – не моргнув глазом, «восхищенно» говорю я.
– В общем, он учит нас наблюдательности, боковому зрению. Так что берегись, – сказала она, и я был абсолютно уверен, что она не шутила, она говорила все это на полном серьезе…
– А еще он сказал, что у меня есть задатки актрисы: естественность и непосредственность.
– Как это я не замечал, – как бы отчаянно сказал я и подумал: только бы не засмеяться. Я старался смотреть ей прямо в глаза с интересом (чтобы глаза не выдали).
Вроде как получилось. Она не замечала смеха в моих глазах! Она была увлечена рассказом.
– Может, я и не должна тебе об этом говорить, но такая уж я хвастушка… И еще он сказал, что по моему лицу всегда можно прочесть мое отношение ко всему происходящему.
– Это же надо! – не унимался я… И подумал: как же это трудно!… Трудно смотреть ей в глаза и не смеяться, черт побери…
– Я считаю, что это плохо, – продолжала она увлеченно.
– Может быть, я когда-нибудь и научусь скрывать свои чувства! Как ты думаешь?
Я кашлянул, чтобы скрыть смешинку, и сказал:
– По моему, тут он не прав. Ты умеешь скрывать чувства…
– Да! Наверное, но мне это чертовски трудно дается. А еще он сказал, что я легко возбудима…
А вот это мне почему-то не очень понравилось. Я изобразил безразличие на лице испросил:
– А почему он так решил?
– Ну… Потому что этот Валентин, из нашей группы, помнишь, я тебе его показывала… (терпеть его не могу, еще и потому, что от него всегда скверно пахнет) Так вот, этот Валентин вдруг заявил, что в нашем институте нет ни одной красивой девчонки. Представляешь?! Мы все принялись его разубеждать, приводить примеры, но он, как упрямый баран, стоял на своем. В общем, когда он все это говорил, я готова была задушить его собственными руками. Но потом это быстро отлегло, кулаки разжались и злость пропала, а жаль!
Она замолчала… Вздохнула… И без всякого перехода сказала:
– Я наверное ничего не смыслю в отношениях мужчины и женщины, но мне всегда они представлялись иначе, чем у нас… Глаза твои молчат… Я боюсь тебя полюбить, мне будет плохо… Я чувствую…
И через мгновение…
– А сейчас я болею. Но хожу в институт. Получила один зачет из шести.. Занимаюсь не покладая рук. Сегодня с утра до вечера рисовала в институте и сдала две работы. Устала, как лошадь, но, что приятно, препод сказал, что они гениальные и что он не ожидал! Можешь всем хвастаться, какая у тебя (уж не знаю кто) гениальная! А правда, кто я для тебя? Неужели Любимая… И еще я «пока» очень по тебе скучаю… Можно сказать даже грущу, когда мы долго не видимся… Ну просто очень… И это несмотря на то, что я гениальная.
Затем она допила свой коньяк, положила в рот маслину и деловым каким-то тоном сообщила
– Все, должна уходить.
