он, видя, что начальник приехал один.
– Сегодня у него выходной. Надежда ему колено заклеила. Лежит теперь, совестью мучимый.
– Пускай лежит, – Тахир подошёл к мотоциклу. – Мы пока без него справляемся. Ты за Никифором?
– Да. Отец Никифор, – Сергей перевёл взгляд на монаха, – давай, садись на коня, – он слез с мотоцикла и, легко приподняв его, развернул на месте, – и поезжай к Надежде! Она тебя ждёт.
– А сам? – спросил его Тахир.
– А я с вами, поработаю. Отче, седлай коня!.. Только сильно не гоняй! Если светило наше научное тебя отпустит, на нём обратно и приезжай.
– Как скажешь, Сергей, – ответил отец Никифор, принимая мотоцикл и перекидывая ногу через седло. – Ну, поеду я…
– Давай, отче, давай. Только по МКАДу езжай! По бездорожью не гоняй!
Мёртвый монах крутанул гашетку, электродвигатели глухо загудели и обутые в литую резину с крупным протектором колёса, синхронно провернувшись и, выбросив назад облачка пыли с мелкими камешками, бросили «железного коня» вперёд. Отец Никифор уверенно выровнял мотоцикл, направив его к дороге и, выехав на неё, прибавил газу. Поднимая позади себя быстро оседающий шлейф рыжевато-серой пыли, мотоцикл на миг скрылся из виду за невысоким холмиком, вскоре появившись с другой его стороны, и умчался по дороге в направлении лагеря.
Дорога эта, называемая мертвецами в шутку «МКАДом», появилась сама собой в ходе строительства города, и с годами превратилась в чётко выделявшийся среди хаотичного марсианского пейзажа просёлок. Дорога местами петляла среди холмиков и крупных камней, то опускаясь в низинки, то взбираясь на пологие подъёмы, местами тянулась почти прямо; со временем, кое-где в стороны от неё потянулись разной степени укатанности ответвления, ведущие к оврагам, холмам и барханам, куда мертвецы ездили за нужными в строительстве материалами или, наоборот, вывозили породу, насыпая валы́ и терриконы.
– Отче! – сказал с улыбкой Сергей, глядя вслед удаляющемуся мотоциклисту. – Не гони!
– Спаси Господь, Серёжа, я самую малость газку прикрутил, только чтобы набок не свалиться… – послышалось у мертвецов в наушниках.
Любил отец Никифор прокатиться с ветерком, была у него при жизни такая слабость.
– Ты – летящий вда-аль, вда-а-аль анге-ел…[10] – безбожно фальшивя и пустив в конце петуха, пропел вдруг Лёха – помимо анекдотов и баек, большой любитель и знаток великого множества песен. Лёха не видел, как уехал мёртвый монах, а только слышал разговоры.
Сразу после этого эфир глухо захрюкал сухими смешками. Лёхе наконец удалось рассмешить мертвецов.
***
Работа продолжалась. Теперь место отца Никифора занял Сергей, решивший подменить мёртвого монаха. Тем более что дел у главного инженера и начальника стройотряда до вечера всё равно не было.
Сергей часто так присоединялся к рабочим, махал лопатой, таскал вёдра и носилки, садился за руль вездехода и вывозил породу. Мертвецы воспринимали это спокойно и бесстрастно: он – начальник, ему виднее. В отряде вообще все всё спокойно воспринимали.
Мёртвые ведь только с виду такие же, как и живые: ходят, работают, управляют транспортом и применяют сложные приборы и инструменты, при том ведут размеренные беседы, иногда шутят, иногда даже смеются, после работы играют в карты. На самом же деле они принципиально другие. Мертвецы стабильны, неизменны.
Каким был на момент своей смерти тридцатисемилетний подполковник Сергей Никитин, имевший два высших образования, первое из которых – горно-инженерное, имевший семью: жену и двух дочек, таким и остался. Ничего в нём не изменилось за семнадцать земных лет, что минули со дня, когда сердце его перестало биться.
Мертвецы не просто законсервированы, – их тела не испаряются, не сохнут, но и не регенерируют, раны не заживают и кости не срастаются; и их мозги такие же, какими были в последний момент жизни, им не грозит старческая деменция, но и умнее они уже не станут, – они как бы застыли во времени. Нет, они, конечно, различают ход времени вне себя, но их внутреннее время остановилось в момент их смерти. Поэтому мертвецы не страдают от разлуки с близкими, хотя и понимают их боль утраты; поэтому не надоедают друг другу; поэтому не страдают от скуки; поэтому не амбициозны; поэтому не тщеславны; поэтому обращаются друг к другу просто: Лёха, Вован, Палыч, Серёга… Они всего достигли, что им отмерила жизнь, или Бог; они всё доказали, что могли. Поэтому мёртвые равнодушны к чинам и званиям, к политесу и церемониалам. Мертвецы просты, но не тупы и не глупы. Они делают здесь, на Марсе, своё дело и тем довольны. Они продолжают по-своему любить живых, помнят мёртвых, которых уже никто не оживит, по крайней мере, до Страшного суда, но они не страдают, не срываются, они всегда спокойны.
Вооружившись бочкоподобными вёдрами, Сергей на пару с Кацем опустошал прицеп с композитом, заправляя ранцы товарищей. Время от времени кто-то из мертвецов сообщал: «Я пустой», или: «Я забился», и тогда Тахир коротко командовал: «Кац – на второй ярус!», «Сергей – на четвёртый!», или говорил: «Иду» и шёл чистить забившийся гофр.
Полностью обработав закрываемый лесами участок стены, мертвецы сноровисто разобрали их и снова собрали на новом месте. Начали обрабатывать новый участок. Ничего не обсуждали, Лёха больше не рассказывал анекдотов. Не то чтобы рабочие как-то стеснялись своего начальника, просто такие они, мертвецы, малоразговорчивые. Но и не настолько молчуны, чтобы молчать весь день.
– Я вчера письмо от жены получил, – сказал вдруг Вован, занявший на новом участке третий ярус лесов. – Пишет, дочь внука родила. Владимиром назвали… в честь меня. А ведь когда я помер ей и пяти не было… Надьке-то, жене моей, самой уже пятьдесят три… а мне, выходит, шестьдесят один…
Вован при жизни был профессиональным спортсменом – нокаутировал немало народу на ринге, за что имел медали и кубки, и некоторое количество вне оного, в частном, так сказать, порядке, за что имел условный срок. Силой живой Вован обладал неимоверной, а померев на сорок втором году от сердечной недостаточности и будучи оживлён, стал силён поистине чудовищно. Не окажись Владимир Безбородько в числе участников Проекта освоения Марса, покоился бы в сырой земле без малого восемнадцать лет; поставили бы ему гранитный памятник в Подмосковье, а рядом посадили берёзу или липу – уже бы большая выросла, но так сложилось, что по всем параметрам – физическим и, что ещё важнее, психическим – сгодился покойный спортсмен для дела государственной важности. Как и у других мертвецов, за исключением, разве что, отца Никифора и Лёхи, осталась у Вована на Земле семья.
После слов Вована все некоторое время молчали, потом Лёха, теперь поливавший стену из теплушки на самом верхнем
