Теперь целый день, до самого съёма с работы, когда я сделаю ещё одну перекличку, могу делать что хочу. Ну, то есть — почти. Передвигаться по промке очень легко — здесь почти нет патрулей, а менты все заняты делом, в основном мелким хищением галош. Если в жилой при переходе из пункта А в пункт Б, вас непременно остановят и обшмонают, на промке шмонать можно самих ментов. Все заняты своим делом.
Кроме того огромная территория создаёт иллюзию свободы. Жить можно.
Вот накоплю деньжат, куплю через Джавлона Суюновича машку и все будет просто в кайф! Не хуже дильшодов там всяких подзажгу.
А пока купаться пойду. В баньку протопленную. Балую себя банькой ежедневно. Хоть какая-то радость должна же быть в жизни? И хоть я не политический, а обычный мелкий уголовник, в бане не могу без Высоцкого:
Протопи ты мне баньку по-белому —Я от белого свету отвык.Угорю я, и мне, угорелому,Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,Сколь изведано горя и трасс,А на левой груди — профиль Сталина,А на правой — Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветнуюСколько лет отдыхал я в раю!Променял я на жизнь беспросветнуюНесусветную глупость мою.
Самая лучшая баня — в мехцеху. Там можно закрыться изнутри и горланить Высоцкого часами, время от времени окунаясь в небольшой бетонный колодец, служащий бассейном. Атас!
Все в поте лица сейчас создают или расхищают материальные блага, а я в это время парюсь. Тоже, впрочем, в поте лица.
Господин нарядчик. Хозяин жизни! За эту парную можно вытерпеть любые презрительные взгляды за спиной. Лучше презрение человеков, чем любовь вшей бельевых.
Вот ещё бы хлеба хоть пайку где выкружить, совсем было бы не плохо. А то до обеда ещё вечность. А жрать-то, охота-а-а!
Выползаю из парной красный как рак. Ползу в ТБ. У входа уборщик штаба, петух по имени Лукман сообщает, что у меня посетители. Лукман, хоть обиженный, но при штабе. Одет с иголочки, по зоновским меркам, морда чуть шире плеч, не промахнёшься. Старается всем быть полезен. Даже мне.
И правда, трётся какой-то стручок около моего кабинета.
— ??
— Салом катта!
Катта — это по-узбекски «большой». Если узбек лет на двадцать вас старше, вдруг ни с хуя обращается к вам «катта» — это не от избытка уважения, это ему чой-то нада, хвосту кручёному. Пока не сбежал из Узбекистана, никогда до конца не понимал что значит «восток дело тонкое, Петруха». Теперь понимаю хорошо, но объяснить всё равно затрудняюсь, это надо прочувствовать.
— Салам-папалам! Слушаю я тебя, бабай!
— Мой семейникь — промкя не ходить. Сапсем. Один день пусть придеть, баня-шманя кылади, всё. Патом свиданка заходить.
— Я тут при чем? Пусть делает что хочет. Благославляю.
— Ти, катта, вечер карточкя пставляй, он — идет промкя. Да.
Семейник — это тот с кем этот старик делит жратву. Почти все в зоне живут семейками по три-четыре человека, так легче проколачивать движения. Кто во что горазд. Один швец, другой жнец. А если попадает и на дуде игрец, то того уж извините, точно быстро в «обиженку» загоняют. С дудой тут не шутят. Можно сказать хуй имеет особенное социально-политическое значение. Определяет, к какой вы относитесь касте. Вся жизнь вертится вокруг этого, если задуматься, совершенно бестолкового органа.
— Так ты, старый, хочешь, чтоб я его без списка на промку вытащил? На должностное преступление толкаешь? Ай-яй-яй!
— Йе! Катта! Такой разговор не говори! Я преступлен-мреступлен бильмайман! Карточка пставляй, всё. Промкя выходит симейнягим.
Старик лезет куда-то в недра грязненького бушлата, и извлекает на свет запечатанную пачку сигарет Хан. С фильтром и с Тамерланом гарцующем на стройном текинце.
— Мана-вот, катта, пставляй карточкя, илтимос! Пажуласта прашу! Да!
Старик скромно, но настойчиво пихает пачку мне в руки.
Ах вот он — источник дохода, с которого «ехал» Бектаз! Золотая карточная жила.
Я выполняю тут функцию ОВИРа. Даю визы в рай. Люди выходят на один день просто искупаться! Чтобы на свидание с женой мондавошек не приволочь.
Так. Еще четыре пачки с фильтром, и можно свою машку справить! А за пачку с фильтром запросто набор для маленького жаркого или даже для плова куплю у ушлых поварят из одиннадцатой хозбригады. Не кисло. Расправляю плечи. Пошло дело.
Главное теперь не спалиться на этой хуйне. Доля риска, безусловно, присутствует.
Блэк-джек с карточками в нарядной сегодня вечером. Маленький покер со смертью. Элитное казино «Кто-Сдаст-Когда».
— А бригадир твой меня не сдаст?
— Э, бригадир-мригадир сам правильно кыламан, тощщна тебе говорю!
— Ну иди старик. Будет тебе новый невод.
— Пставляешь, катта?
— Пставляю по самые помидоры, иди, иди, работай.
— Ай рахмат, каттаджон!
— Не болей!
Ништяк. Мазёво моё дело. Только бы не подстава мусарская. Этого мой хрупкий организм не выдержит. Боюсь пиздюлей до ужаса.
В дверь стучат. Зэк. Стучит по зэкски.
— Да!
В ТБ развинченной походкой в вольной одежде и с вольной же причёской входит положенец промки Андрей. Ого! Встреча с блатными, как и с ментами, не сулит ничего хорошего.
Это главный блатной промзоны. Смотрящий. Какие еще у него титулы — «в ответе за промку», во как! В ответе! Очень поэтично.
— Как ты, братан?
Я тяну ему сразу вспотевшую ладонь.
«Братан» — эдак только вора в законе принято называть, но блатате всегда льстит, когда их в звании повышаешь.
Андрей не замечает моей протянутой руки.
— Ты, штоль, вместа Бека теперь?
Как будто не видел меня на разводе, сучка блатная.
— Я, брателла, я.
Кидает на стол бумажку с фамилиями.
— Этих двух васьков завтра с четырнадцатой бригадой вытащишь.
— Андрей, братуха, четырнадцатая — это лаковарка, там контрольно-следовая полоса уже начинается, выебут меня за запал!
И их в «склонники» оформят.
— За запал я сам и отвечу. А тебя не сегодня-завтра, и так выебут, не шугнись, шурик!
Швыряет со смешком мне в морду пачку Pall Mall и выходит.
От сука! Даже не просит — инструкции выдает! Ненавижу я этих блатарей. Хотя палл-малл это круто, конечно.
Разнервничавшись, открываю паллмалл, его уже больше года не курил, ебись она в рот эта машка и эта работа. Один хуй спалюсь не сегодня — завтра.
Ароматный дым немного успокаивает. После «полета» можно курить одну за одной, лёгкие сиги как воздух!
Ладно, нахуй, свалю-ка я из ТБ, а то ещё с десяток уркаганов сейчас придёт бить челом. Подальше от греха.
Вытряхаюсь из офиса и сталкиваюсь в коридоре с надзором по имени Урин.
— Шта уже калиш варавать пашел? Маладэс! Как раз на пузырь мине нада!
— Что вы Урин-ака, у меня ревматизм, калоши нельзя носить! Вот за то — паллмалл есть, хотите закурить?
Урин выдирает сразу штук восемь.
— Ну-ну. Ревматизм на калоши, а паллмалл уже куришь, да? Движенчик сан!
— Да куда мне, Урин-ака… Я — нарядчик, не движенщик!
— Ну-ну, сейчас абратна пойдешь, я тебя палю, паллмалл не возьму.
Пузырь нада. Пу-зырь!
Блять вот заебали все в край! Куда бы погаснуть на время? Лучше вообще ни с кем не общаться, чем такое общение. И почему говорят, будто в одиночке люди гнать начинают? Ерунда. Гнать начинаешь от чудесного общения.
Пойду в столовую, может выкружу чего пожрать.
До обеда ещё час, но поварята уже накрывают на столы. Готовятся. Собравшись с духом иду в варочный цех. Это так кухня здесь называется. Варочный цех. Святая святых. Повар Нурилла ковыряет в гигантском котле чем-то наподобие лодочного весла. Он весь мокрый от стоящего здесь жара, и напоминает раба с галер.
Рядом видом Навуходоносора восседает сам шеф-повар промки – Мурод. Заплывший жиром и в вольной одежде.
— Эй чо лезишь сюда! Нельзя здесь без белого халата! Ходи, ходи отсюда, нарядчик!
— Салам Мурод! Паллмалл будешь?
— О!
Мурод быстро забирает остатки моей пачки.
— Ты такой псё равно не куришь. Жрать будешь, наряд-чикь-чикь?
— Вобще-то можно было бы…
Мурод сам лезет черпаком на самое дно котла с обедом, и, зачерпнув одну только картошку с мясом, с брезгливой миной тянет мне:
— На! Кушай на здоровья!
Сажусь в углу зала и с ушами погружаюсь в процесс. Не завтракал сегодня, а ещё в бане напарился. Хорошо!
Я не замечаю, как в столовку входит художник промки — Мутанов.
Живописец артельного жанра. Вместо положенных читоз, Мутанов ходит в яловых сапогах. Это делает его похожим на рабочих — агитаторов с завода Михельсона.
Мутанов пишет плакаты типа «Выпустим больше калиш!», «Калиш — в каждую узбекистанскую семью» и «Отец, тебя дома давно ждут, не нарушай режим содержания!».
