– Масса! А хотите, я и деревья заодно обрежу? Я поначалу удивлялся такому обращению вместо привычного мне и одному знакомому пролетарию титула «сэр», но, вспомнив романы про быт английских колонизаторов в Африке, с удовлетворением согласился на такую кличку.
– Конечно, Девил, делай, как знаешь, – пробормотал я и вернулся к демонстрации своих инженерных навыков несмышлёным ирригаторам. Потом поднялся на третий этаж, чтобы оценить фронт работ в верхнем саду (у нас сады на каждом этаже).
Спустился вниз – и тут мне ударило в глаза небывало яркое солнце. Я очень удивился: ведь оно давно уже забыло дорогу к нашему дому. Не сразу понял, в чём дело, а поняв, упал и, не пытаясь подняться, просто скрёб землю обгрызенными ногтями, пытаясь закопаться поглубже, чтобы не видеть…
Этот чёртов дьявол из Бангладеш, оказывается, остриг все мои деревья до состояния палочек с пупырышками.
Я дополз таки, шепча слабым голосом слова невесть откуда взявшейся в голове молитвы, на верхний этаж, до жёнушки, и молвил ей, как старик из сказки:
– Теперь твоя душенька довольна?
Она вышла на балкон, окинула взглядом окрестности и удовлетворённо заметила:
– Вот теперь неплохо, но можно и ещё…
В слезах я скатился обратно вниз. А тут ещё на беду не вовремя вышедший из запоя мой друг Мичурин случился. Подходит такой уважаемой походкой кандидата сельхознаук, по-гурмански отхлёбывая из своей бутылочки, но вдруг останавливается и роняет бутылку из правой руки:
– Это… что?.. Это… кто?!..
Чуя недоброе, я кинулся к нему – вязать руки. Он вообще похлипче меня, и я с ним справился, но он стал плеваться, стараясь попасть в юного бангладешца. Порой ему это удавалось, и тогда Мичурин истерически оглашал какие-то свои не очень приличные планы насчёт всех живых и умерших родственников несчастного азиата. Вся эта речь не поддавалась адекватному переводу на любой из существующих языков, поэтому, чтобы не портить рассказ, я отправил его домой.
– Что-нибудь ещё, масса? – оживился после ухода Мичурина сатана в человечьем обличье.
– Иди наверх и вырви там всю травку, – чтобы избавиться от него, пробормотал я. – Только деревья не трогай!!!
Но он до отхода наверх ещё успел спросить, не муслим ли я. Я удивился его проницательности и поинтересовался, как он это понял. Не из того ли, что Аллах запрещает убивать слабоумных, а я, наступая себе на горло, следую этой заповеди? Нет, говорит, я услышал, как вы свою дочку зовёте – Амина. Хорошо, говорю, но имей в виду, что мне как твой, так и остальные боги, все по барабану (что означает последнее словосочетание, мне неведомо, но – красиво).
От всего пережитого, увиденного и услышанного я сел в машину и отъехал в магазин. Там, будучи убеждённым противником пьянства, купил только пива, десять бутылок. Вернулся, загружаю приобретённое в уличный холодильник, и – тут как тут мой новоявленный садовод:
– Масса, а вы дадите мне одну бутылочку, когда я закончу работу?
– Бутылочкой бы тебе дать, – пробормотал я по-русски угрюмо, но по-английски просто согласился.
Запасшись парой-тройкой пива в качестве противоядия, я поплёлся вслед за бангладешским резником на третий этаж. Там сразу нашёл себе дело, чтобы он у меня был под присмотром, – жена уже года два вспоминает, что я хотел собрать купленный четыре года назад шатёр.
И вот идиллическая картина: я пытаюсь совладать с шатром, инструкция по сборке которого давно истлела от времени и дождей, Девил уничтожает всё живое вплоть до мантии Земли. Тут поднимается к нам моя жёнушка, несёт сэндвичи, – дескать, перекусите, работнички дорогие.
Мы, забыв свои дела, тут же кинулись на зов. Я вгрызся в предназначенное мне, Девил тоже было с удовольствием схватил сэндвич, но, разглядев этикетку, тут же отбросил. Оказывается, там свинина была. Я ему простодушно предложил помочь – съесть всю колбасу из его бутерброда, на что он ещё возмущённее замахал руками, дескать, если там свинина, то весь бутерброд обесчещен. И доходчиво объяснил мне, что если свинина даже просто лежала рядом с тем, что ты собираешься употребить, то это всё уже тоже можно выбрасывать на помойку.
– Харам! – торжественно молвил устроитель садового геноцида. (А харам в переводе с древнеармянского на древнегреческий – это грех).
– Харам?! – задыхаясь от возмущения, переспросил его я. – А пить пиво, которого мне и самому мало, – не харам?!
– Харам, – согласился юный злодей, – но оно мне очень для здоровья полезно.
Услышав такое, я не стал спорить, а поспешил за своей баночкой. Выкушав её, отметил, что здоровье моё, действительно, поправилось. Ровно настолько, чтобы не промотыжить благочестивого собеседника в мелкий бефстроганов, а ограничиться крупными шашлычными формами. Но кетмень Девил предусмотрительно не выпускал из рук, а своим ржавым секатором я мог разве только попортить его одежду.
Мичурин
В пятницу звонит мой Мичурин, весь такой официальный и неприступный, и сухо говорит, чтобы в ближайшую неделю я его не беспокоил. Мичурин – это такой наш местный Тимирязев, совершенно обезумевший на почве садоводства. Меня мои друзья несколько лет назад с ним познакомили, полагая, что мы с ним очень будем друг друга дополнять, и теперь я не устаю о нём писать.
И вот звонит Мичурин и говорит, что все ему надоели и он уезжает на неделю. Я по простодушию не понял всей торжественности момента и спросил, а куда, собственно, ты собрался, когда у тебя кошек полон дом, и двор, и близлежащие улицы до самого моря. А он мне отвечает трагическим голосом, что, мол, неважно и вообще это не твоего ума дело.
– Ну, ладно, – зевнул я, – вернёшься – звони.
А через два дня вдруг снова звонок от Мичурина:
– Ты чего делаешь?
– Жду, когда через неделю ты вернёшься.
– Давай съездим в Лидл?
Лидл – это у нас с ним тут магазин есть один любимый немецкий.
– Давай, – не удивляясь его раннему возвращению, говорю я.
И мы поехали. Дорогой Мичурин мне рассказал, что в пятницу машина сбила Гучика, его самого любимого кота. И как он с фонариком искал Гучика повсюду, ещё не зная о свершившийся трагедии. И нашёл в пятидесяти метрах от дома мёртвого, на обочине. Или Гучик сам отполз от дороги, умирая, или его сбившие отнесли в надежде, что кот ещё поправится.
Мы уже подъехали к магазину, а Мичурин всё ещё не закончил рассказа:
– Я его по квартире всегда с фонариком искал. Он, наверное, привык к этому свету и не испугался света фар.
Я нашёл место на паркинге в тенёчке и выключил двигатель. Я не перебивал кошколюба, и он не ждал моих комментариев. Только один раз он обратился ко мне с вопросом:
– Хочешь, я тебе одну притчу расскажу?
Я хотел, и он рассказал. Я, вообще, плохой пересказчик анекдотов и притчей, но попробую поделиться.
Один человек очень любил свою собаку. И она его тоже очень. Когда человек этот умер, его похоронили, и собака пришла на его могилу и лежала на ней, пока тоже не издохла от голода и горя.
И вот они оба попадают на небеса, а там сразу двери перед ними с названием «Рай». То есть, это, видимо, неплохой был человек, если ему сразу райские врата предъявляют. Обрадовались они и ринулись в эти двери. Но там привратник стоит и ладошкой их останавливает:
– С собаками нельзя!
Пригорюнился недавно усопший и спрашивает:
– А куда можно с собаками?
Привратник махнул рукой на другие двери, без вывески. Пригорюнились друзья, и пошли туда. А там тоже привратник сидит. Наш законопослушный человек на всякий случай спросил, можно ли сюда с собаками. Да, можно, оказывается.
– А здесь у вас ад? – упавшим голосом спросил бывший собаковод.
– Нет, здесь у нас рай, – сидя на скамеечке, ответил ему привратник.
– Да как же, рай у вас вон там!
– Нет, не смотрите на вывеску, там у нас как раз ад.
Мичурин с трудом дорассказал притчу и залился неутешными слезами. Я тоже не мог сдержать эмоций, хотя, казалось бы, почему? Притча, конечно, хороша, но ни кот мичуринский мне родным не был, ни балаболка Мичурин не должен бы был меня так растрогать. А может быть, меня тронуло то, что душа его, избитая и испитая, так и осталась доброй по-детски?
Мы ещё посидели немного в машине на лидловском паркинге и уехали. Чего мы в этом Лидле не видали?
А сегодня мы с Мичуриным в дым разругались.
Дело в том, что Мичурин очень любит разные эксперименты с растениями, и здесь я ему даю полную волю. Потому что я добрый и демократичный. Он тоже не злой, этот Мичурин, как его прозвали в православном Кипре, хотя в миру он совсем даже Олег Валеев. Правда, не демократичный, в отличие от меня. И он всё время пытается насадить автократию в моих владениях. А мне это в тягость, поэтому я решил выделить ему для его фантазий отдельное поле.
