Мы ещё посидели немного в машине на лидловском паркинге и уехали. Чего мы в этом Лидле не видали?
А сегодня мы с Мичуриным в дым разругались.
Дело в том, что Мичурин очень любит разные эксперименты с растениями, и здесь я ему даю полную волю. Потому что я добрый и демократичный. Он тоже не злой, этот Мичурин, как его прозвали в православном Кипре, хотя в миру он совсем даже Олег Валеев. Правда, не демократичный, в отличие от меня. И он всё время пытается насадить автократию в моих владениях. А мне это в тягость, поэтому я решил выделить ему для его фантазий отдельное поле.
У меня тут за забором поля расстилаются, не знаю чьи. Ну, я их и начал потихоньку осваивать. Ненавязчиво и даже с застенчивой улыбкой. Вначале парочку хиленьких деревцев воткнул, потом небольшой огородик, совсем несерьёзный, к деревцам присовокупил. Киприоты не то, чтобы возмущались – недоумевали, как это у меня сад-огород на чужой земле плодит. Я тоже удивлялся их наивности, а потом плюнул. Засадил ближайший к моему забору гектар и стал точить свою мотыгу для дальнейшего. И одно поле, особенно полюбившееся Мичурину, подарил ему широким царственным жестом. Ну, не то чтобы подарил – разрешил ему сажать там всё, что он захочет. Мичурин был безумно рад, и я не стал ему говорить, что это поле он мог бы не брать у меня в пользование, а сам бы мог его захватить.
Воодушевившийся Мичурин сказал, что он там зимний огород для начала сделает – дело-то ведь к зиме. Он там посадит исключительно зимние культуры – редечку, редисочку, капусточку – он недавно из Греции потрясающие семена привёз – ну и прочий там укроп, лучок, петрушку. А в лето уж только тыквы, дыни и арбузы. Я не возражал. Конечно, конечно…
И вот вчера он сделал первую посадку. Пьяный от счастья, вина и пива, он заставлял меня смотреть, какие красивые рядочки салата, сельдерея и петрушки у него получились. Он дотемна их сажал, поэтому я не только петрушку с сельдереем не мог увидеть уже, но и самого Мичурина только на ощупь.
И вот сегодня утром. Я вообще рано встаю, но мой птичник ещё раньше. И они, не дожидаясь папы, перелетают через забор и бродят по близлежащим гектарам. Благо, забор курятника это последний забор на их пути – гипертрофированно развитая совесть не позволяет мне на чужих территориях своими заборами злоупотреблять. Уж очень я совестливый человек. Поэтому мои индюки и утки идут далеко и кушают всё, что попадается на их пути. Не потому, что я совестливый, а потому, что забора нет. Причём, они предпочитают подальше от уже оккупированных нами территорий отойти, справедливо полагая, что у себя дома они и потом всё поесть успеют, а вот чужая пшеница много слаще. И вот попался им дорогой мичуринский участок. Дорогой попался, в смысле, что мимо шли.
А Мичурин сегодня собирался чесночок высаживать. И главное, я уже ничего исправить не успеваю. Грядки мичуринские пустые, как жизнь не любящего книги человека, и я лихорадочно придумываю, что ему рассказать – про тайфун, неожиданно обрушившийся на наше поле, или про вообще тщетную жизнь.
Пришедший весёлый Мичурин быстро потерял свою весёлость. И сказал обо мне нехорошо, что было несправедливо – ведь это же не я его посадки повыклевал! Потом в течение дня он, расчищая почву для новых грядок, ещё несколько раз сказал обо мне нехорошо. К вечеру он стал просто невыносим. Я человек добрый, за что и страдаю всю жизнь. А добрые люди, они такие – их злить нельзя. Все это знают и избегают того, чтобы меня злить. Но Мичурин был очень расстроен и рубежа не заметил. Рубеж был взят, и я громким голосом предложил Мичурину пойти по известному адресу, если он не хочет, чтобы я располовинил его бестолковушку его же мотыгой. Обиженный Мичурин стал собирать весь садовый инвентарь, что он натаскал ко мне за несколько лет. А я вернулся к компьютеру.
Сидя за компьютером, я слышал, как выносит к воротам свое многочисленное имущество мой сумасшедший агроном, но не пытался ему помочь. Потом всё стихло, и я подумал даже, что он ушёл домой пешком. Но ещё чуть погодя я увидел, как он снова поднимается на второй этаж сажать замоченный вчера в гумате чеснок. Я отходчивый и вышел к нему. Он сказал, что чеснок не виноват и до завтра он сгниёт, намоченный. Я ответил, что крупный сорт надо сажать в одну грядку, а мелкий – в другую, чтобы потом не перепутать. Он не спорил.
Потом мы спустились вниз промочить горло, хотя и наверху оно у нас не просыхало. Мичурин захотел почитать мне свои стихи. Он их пишет блокнотами, тетрадями, километрами. Я ему много раз говорил, что стихов не люблю, но он мне всё равно их читает.
А ещё он очень любит мультфильмы. Самые примитивные, самые детские, и я их скачиваю для него из интернета. Приготовил как-то для него целую коллекцию мультиков про Тома и Джерри, которые я сам с удовольствием смотрю, особенно ранние. Потому что они гениальные, по-моему. Гениально нарисованы – мимика, пластика, юмор. Но Мичурин категорически потребовал удалить эту гадость с его жёсткого диска! Оказывается, он терпеть не может этих мультфильмов из-за того, что там Тома всё время обижают.
И вот сейчас обиженный за Тома и за себя Мичурин предложил мне свои стихи, а я согласился. В этот раз мне стихи его показались. Отчасти, наверное, потому, что я ни за что, ни про что его обидел. Отчасти потому, что читал он по своему блокноту в очках с толстыми линзами и при этом ещё с лупой. Потому, что он – слепой вообще-то, мой Мичурин. В этом он достиг таких же высот, как в алкоголизме. Или даже в агрономии.
Фикус
Нет, я его сегодня всё-таки убью.
Изо дня в день откладываю этот момент, но знаю, что всё равно придётся. И Мичурин говорит: будь же ты мужчиной! Я уже в стволе и дырочки просверлил длинным сверлом, чтобы до самой сердцевины. Осталось только яд залить, но я каждый день откладываю.
Этот фикус я посадил пять лет назад совсем тоненьким хиленьким прутиком. Чтобы его ветром не поломало, к нему была привязана тростиночка бамбука. И я мечтал о том, как я его буду поливать, как он у меня разрастётся и крону его я буду обрезать точно по периметру веранды, чтобы нещадное солнце пяди моего тучного тела не увидело, выпивающего на свежем воздухе в шезлонге.
Но сначала строители дома забетонировали всю веранду целиком, хотя накануне я им сказал, чтобы они оставили ямку для дерева. Они покивали, дескать, да, да, как вам будет угодно, сэр. Но забыли, конечно. Увидев результат, я приказал брать отбойный молоток и сделать то, что их просили. Они сначала в отказку, мол, невозможно это и вообще нельзя, и жёнушка моя была с ними солидарна. Но я был непреклонен. И они бедняги полдня потом ломали тридцатисантиметровую толщу бетона. Веранда хоть и на втором этаже, но под ней земля, ибо избушка наша к горе приделана.
Жена была против, чтобы я сажал тут плодовое дерево, чтобы не убирать бесконечную грязь от упавших перезревших фруктов. Да я и сам хотел, чтобы здесь росло что-то вечнозелёное. А главное быстрорастущее, чтобы успеть дождаться времени подрезки лишней кроны. Поэтому цитрусовые тоже пришлось исключить, и остался только фикус.
В прошлом году крона моего фикуса совсем уж было покрывала всю веранду, но приехала моя чересчур самостоятельная тёщенька, а мы с женой на беду куда-то уехали. И в чёрный час звонит жене её подруга и говорит, чтобы она меня подготовила, а то со мной удар случится по приезде, ибо деятельная не в меру тёщенька мой фикус пообпилила до формы корабельной мачты. Чтобы дерево солнце не загораживало, а то зимой холодно. Тёща как раз зимой у нас была и почему-то не подумала, что зима у нас два месяца, а остальное – лето. А может, и подумала, но чего не сделаешь, чтобы любимому зятю приятное сделать, потому что и зимой-то у нас лучше от солнца под фикусом прятаться.
Конец ознакомительного фрагмента.
