в прятки с тем, кто стоит посреди комнаты и не сдвигается ни на шаг.
Сравнивать его с каким-либо животным тоже оказалось сложно, а Арман привык сравнивать: клерков с выдрами, секретарей с павлинами, работников торговли со стаей воробьев и плывущих сквозь пыльный зной улиц девушек в солнцезащитных очках со стрекозами. Поначалу Вивьен ему представился змеей в пионах — маленьким красноглазым змеенышем с белой лаковой чешуей, таким тонким и длинным, что если взять в руку, то непременно обовьет лозой пальцы, прохладный и гибкий. Но глаза у него были прямые, честные, с живым теплым блеском, и образ отошел на второй план, уступая место воспоминаниям: на блошином рынке в Париже Арман как-то видел страницу из бестиария с изображением лесного духа. После, в доме одного из «клиентов», наткнулся на гобелен с оборотнем-лисицей, и если объединить эти два образа, можно было получить нечто похожее на то, что Арман видел внутренним чутьем. Которое сейчас вопило об опасности, что исходила от этого фейри.
Вивьен прибыл на машине с водителем, Арман в средствах передвижения не нуждался — мог добраться на своих двоих быстрее, чем доехало бы любое авто.
— Тогда я с вами прогуляюсь, — улыбнулся Вивьен, выслушав его заверение, что дойдет сам.
— В таком виде? — усмехнулся Арман, глядя на то, как Вивьен надевает плащ поверх белого костюма.
— Вам не нравится? А я старался.
— В таких нарядах только от парковки до ресторана, никак не по улицам.
Наклонившись к окну машины, Вивьен что-то говорил водителю, Арман бы мог при желании услышать, что именно, но смотрел, как пальцы Вивьена ловят падающие на лицо волосы и заводят за ухо, как то и дело мелькала и исчезала линия профиля, четкая и плавная. Что-что, а носы азиатов ему всегда нравились — маленькие и аккуратные, с гладкими широкими ноздрями. Руки — нравились, узкие ладони и полупрозрачные венки на запястьях. И, конечно, шеи — чем длиннее и изящнее, тем лучше. Каннибализм — когда в пищу употреблялись свои — не поощрялся, но иногда случалось лакомиться и нектаром богов, в сравнении с которым человеческая кровь теряла всякую съедобность. Арман вспомнил одну из своих старых, ныне покойных, подруг, тоже из фейри — после ее крови человеческая казалась ржавым железом, приходилось привыкать заново.
— Как быстро сегодня стемнело, — заметил Вивьен, подходя с ироничной полуулыбкой — заметил, видимо, как Арман задержался взглядом на его шее.
— Луна убывает, — сощурился на бледную желтизну в ветвях деревьев Арман. — Не люблю это время. Вам нет разницы, а из нас, кто живет в ночи, она тянет силы. Шагайте быстрее, закончим и…
— Вы мне кофе не купили.
— Что?
Китайский квартал остался далеко позади, они дошли до забегаловки на пересечении улиц, где готовились куриные бедрышки, где пахло прогорклым маслом и отвратительным химическим кофе с химическими сливками.
— У вас странное чувство юмора, — произнес Арман, возвращаясь спустя несколько минут с бумажным стаканчиком и отдавая его Вивьену.
— Я правда люблю этот кофе. Это, знаете, как воспоминания из детства, наравне с привкусом маргарина, который мазали на подсохший хлеб. Это я помню. А вот родителей и все остальное — нет. Будто стерли.
— Если вы ждете, что я стану рассказывать о себе, то хочу сказать, что ждете напрасно.
— Не сейчас, так потом.
— Вы так уверены, что мы еще встретимся?
— Я же ваша судьба, вы еще не поняли? Вы же меня всю жизнь ждали.
Арман вскинул бровь, и Вивьен фыркнул:
— Я шучу, расслабьтесь. Забирайте свою наркоту и валите к себе, в свой департамент, раз не сумели оценить по достоинству мое предложение.
— Вы мне что-то предлагали?
— Уже нет, вы упустили свой шанс.
Особняк Моро находился за парком, и при взгляде на него Арман подумал: ну конечно. Будто и стоял тут с середины двадцатых годов, из известняка, с облицованным фасадом и тройными подвесными окнами. Внутри, само собой, дубовые и пергаментные панели, кухня Мика Де Джулио с обеденной зоной, восемь спален и шесть ванных комнат, кинотеатр на верхнем этаже и терраса на крыше, отапливаемый гараж и тротуары с системой снеготаяния. Лучший дом лучшего района. Залитый кровью от входной двери до лифта и выше, до прекрасного ландшафта на крыше.
Уловив удушающий запах, Арман схватил Вивьена за рукав пиджака:
— Не входи.
— В свой собственный дом? — усмехнулся тот. — Почему? Или ты…
Вивьен, встретившись с его глазами, осекся и толкнул дверь, которая оказалась открыта.
Судя по тому, как он побледнел в секунды, Арман мог ожидать либо истерики, либо обморока, и приготовился к худшему. Как и всегда.
Светлые панели фойе, куда они вошли, были измазаны бурым до потолка, как перила лестницы и белые ковры, трудно было представить, что биологической жидкости даже дюжины человек было бы достаточно, чтобы выпачкать тут все. Но по запаху он различил шестерых: троих женщин и троих мужчин, четверо из них — люди, вероятно слуги.
Вивьену удалось собраться на удивление быстро, он первым двинулся по направлению к лифту, куда тянулся по паркету жирный след — кого-то тащили по нему, как мешок, набитый песком, — нажал кнопку и спросил, стоило Арману шагнуть следом:
— Живых чувствуешь?
— Нет. Никого.
Арман запоздало понял, что спрашивал он не про то, скрывается ли в доме кто-то еще, а про то, живы ли его родственники.
На верхней террасе нашлись только некоторые части тел, головы и руки украшали деревья, как праздничные шары на рождественской елке. Арман не верил в совпадения и предположил, что Вивьен привел его специально, чтобы иметь потом алиби на случай обвинения в убийстве отца и брата, но потом, когда тот, сев на пол, закрыл лицо руками, засомневался. Отошел к краю террасы и набрал шефа.
— Организуйте группу с криминалистами, — сказал он. — Тут уже не моя специфика.
*Чай, произведенный в китайской провинции Фуцзянь. По степени окисления относится к белым чаям, среди которых является самым дорогим, элитным сортом и наиболее ценным, поскольку для его производства используется только лучшее сырье — нераскрытые листовые почки чайного куста.
