говорит, вместе будем их оплакивать… А у меня нет сил оплакивать Аламжу, я хочу только, чтобы этот гад по заслугам получил, который его туда послал чужую землю топтать. Его, да фашистов своих.
— Эх, беда! Но по пьяному делу бывает и не такое… — забормотал потрясенный священник. — Грех, конечно, но что уж прям сразу фашисты…
— Бывает, — вздохнула женщина. — И то правда. Только звонил мне потом и сержант тот, трезвый уже. Сообщить о героической смерти моего Аламжи от пули вражеского снайпера. А как спросила я его про ту женщину и дочку ее, так он заорал на меня, обматерил и пригрозил убить, если я расскажу кому-нибудь. Ну, мне-то уж бояться нечего: писала я везде. В газеты, на телевизор, ему вон, тоже писала… — кивнула женщина на живого президента в гробу. — Как напишу письмо, через неделю ко мне приходят, грозят: «Дезинформацию, — говорят, — распространяете». Эти, как их… фейги… «Посадим, — говорят, — если не прекратите».
— Фейки, — поправил одноногий солдат и добавил задумчиво: — Да, бардак у нас на фронте отменный, это правда. У меня к начальству тоже много вопросов. Как меня на минные поля пешком погнали с ротой моей. Ну, мне-то еще повезло…
Он кивнул на свой протез и примолк.
— Вот я и поехала в Москву этому в лицо посмотреть. Да куда там?.. Даже внутрь не пустили, говорят заранее надо записываться. «За сколько, — спрашиваю, — заранее?» Смеются в ответ. Пошла, смотрю, очередь. Сначала подумала — записываются. Ну, постою. Потом уж по разговорам поняла, что сюда стоим. Да, мне теперь спешить некуда, решила хоть на Владимира Ильича погляжу. Не была никогда в Москве-то, в детстве про Мавзолей только слышала, когда пионеркой была. Ну вот, а тут видишь, как повернулось…
Женщина снова махнула рукой, на этот раз уже на попа, и отошла к стене со словами: «Так что, не простится ему, чтоб ты не говорил, дурак бородатый — ни в этой жизни, ни в будущих».
— Есть! — заорал вдруг Пашок от железной плиты, за которой раздавался глухой шум работающих спасателей. — Эй, мент поганый, тащи сюда свою шайтан-машинку, пока у меня батарейка не сдохла, будем твое видео на весь интернет транслировать!
Очкастый Пашок успел залить на YouTube несколько видео и отправить их своим друзьям с комментариями и небольшим рассказом в аудиосообщениях, а также сообщить им адрес женщины, у которой ребенок остался дома. После этого заряд аккумулятора в часах закончился, и связь со внешним миром опять исчезла.
— Думаешь они поверили? — волновался Коля, «мент поганый». — Надо, чтобы видео по всем телеграм-каналам разлетелось! Чтобы не получилось у их начальства сделать вид, что ничего не происходит!
«Эшник» кивнул в сторону ФСОшников в костюмах, отстранившихся от всех и все это время просто наблюдавших за происходящим.
— Что там у вас в эфире? — озабоченно спросил Александр. — Не слышно про наши видео ничего?
— Так нас отключили давно, — меланхолично сообщил Толик. — Через пять минут после нашего демарша.
— Может-таки услышали на записи вопли Начальника… — предположил Сергей.
— Что ж вы молчали?! — изумился Александр.
— А что бы это изменило? — пожал плечами Толик и добавил уже обращаясь к напарнику: — Там у них тоже все не просто. ЧП, конечно, феерическое, но и шанс для некоторых, который выпадает раз в жизни…
— Мы с тобой для них все равно расходный материал, — махнул тот рукой и отвернулся.
— Я, кстати, хотел извиниться… — замялся Александр. — Я не увидел, в кого из вас я попал…
— Поверь, по сравнению с ежедневными капризами Начальника, твой плевок — мелочь, — пожал плечами Толик. — Но считай, что твои извинения приняты.
Прошло часов пять. Надежда успела смениться отчаянием, а после — безразличием. Все просто сидели и ждали конца.
Дети уснули от всех волнений, укутанные в обширную шубу бизнесмена, а тот тихонько переговаривался с их учительницей. Она время от времени негромко, но мелодично смеялась в кулачок.
Многие последовали примеру детей, улегшись на жесткий пол и лишь попросили разбудить их «когда нас всех придут расстреливать».
Сине-желтая кепочка горячо спорил с Пашком о политике, их ничуть не смущало то обстоятельство, что главный фигурант их споров лежал тут, в хрустальном гробу и слышал их «диванную аналитику». Зашла речь и войне:
— Говорю тебе! Русских там зажимали, на родном языке говорить не давали!
— Семья-то та русская была, — заметила бурятка, сидевшая неподалеку. — И они не жаловались, что им говорить на нем запрещали.
— Ну, может в семье говорить не запрещали, — сдал назад кепочка, — но в школах на русском языке преподавать не давали, только на ихнем украинском псевдоязыке. Да вам, бурятам, этого не понять!
— Не понять, да, у нас же преподавание на бурятском отменили еще, когда мой дед учился, — махнула она в ответ рукой.
Рядом с ними резались в карты эшник Коля, увечный солдат, священник и колдырь. Священник выигрывал и утверждал, что это промысел Божий. Эшник подозревал его в мухлеже: «Никакого бога нет, а есть ловкость рук». Но поп возмущенно отвергал эти намеки.
В углу кто-то рассказывал истории из своей жизни, вокруг него собралось человек пять. Александр примкнул к ним и с удивлением обнаружил, что истории рассказывает улыбчивый среднеазиатский юноша, вставлявший в свою довольно правильную русскую речь непривычное киргизское слово-паразит «демек», а публика покатывается со смеху.
— Я сначала, как приехал, таксистом работал тут в Москве, — ухватил он начало следующей истории. — Водить-то я с детства хорошо умею, демек, спасибо отцу! А как права получил, весь Бишкек объездил. Но выгнали меня из таксистов. Пассажиры, демек, жаловались…
— Это на что же? — удивился кто-то из слушателей.
— Странный, говорят, — улыбнулся парень еще шире, хотя казалось это было невозможно. — Я же Бишкек как свои пять пальцев знал, но Москва намного больше. Поэтому я по навигатору ездил. А тот мне все время: «Впереди камера!» Ну, я человек доброжелательный, вежливый — если камера снимает, демек надо улыбаться. И каждый раз взглядом эту камеру находил, поворачивался к ней, кивал и улыбался… Представляете: каково было пассажирам?
Слушатели представили и рассмеялись.
— Демек, хозяину таксопарка принесли снимки с этих камер, когда он мое дело решал. Посмотрел он, демек, на мои радостные смайлики через лобовое стекло, вздохнул и говорит мне: «Ехал бы ты обратно в Бишкек, Бахыт! Тут таких счастливых, как ты, не любят!» Но я не уехал…
Александр ходил от группы к группе и пытался извиняться за то, что они из-за него попали в такой переплет. От него, впрочем, в основном отмахивались: «Уж не ты в этом виноват,
