— Ну, валяй!
Мальчик за одну секунду забрался мне на плечи, засунул ноги в карманы моего пальто и замер. Он застыл от счастья, он сидел смирно, он оказался очень примерным ребенком. Я достал из-за пазухи маленькую книжку стихотворений Бертрана и стал читать, пользуясь последними лучами огромной, отвесно падающей звезды. Я так увлекся стихами, что забыл о моей ветренице, о мальчике, что сидел у меня на плечах, и обо всем на свете. Однако очень скоро меня оторвали от созерцания потустороннего мира. Как будто из-под земли передо мной вырос большой гриб в образе юноши лет четырнадцати. Он положил к моим ногам шляпу, достал из футляра трубочку и стал играть забористую молдавскую музычку. Я выдал ему щедрый гонорар, и он тут же ушел с довольной улыбкой на лице. Не успел исчезнуть флейтист, как ко мне на деревянной тележке подъехал инвалид и предложил почистить ботинки.
На его бороде я заметил крошку хлеба и подумал: «Как же я хочу есть, господи, я в сто раз голоднее всех нищих, когда же она наконец оденется?» Несколькими быстрыми и широкими движениями инвалид отполировал мыски моих ботинок до блеска. Они засияли, как венецианские зеркала, я посмотрел на свое отражение, поправил прическу, выдал ему гонорар. Между тем мальчик спрыгнул на снег, поблагодарил меня и пошел прочь, что-то напевая себе под нос и пританцовывая.
Из подъезда вышла Саша, взяла меня под руку, и мы пошли по бульварам. Я показал на белые, провисающие под тяжестью снега и льда телеграфные провода.
— Что это, знаешь? — спросил я.
— Провода.
— Это нервы империи, — сказал я, — они белого цвета, по ним движутся сигналы от головного мозга к органам власти.
— Допустим.
— А заводы и фабрики знаешь почему из красного кирпича?
— Ну, конечно, не знаю.
— Потому что они плоть империи. Смотри, какой кровавый закат.
— Отчего небо такое зловеще-багровое? — спросила Саша.
— Потому что в небе накопилось очень много зла. В атмосфере скапливаются отрицательно заряженные ионы. В прежние времена этой стране приходили на помощь чудо-богатыри. Меч был анодом, а щит катодом. Сражаясь, они как бы разряжали атмосферу, при ударе одного меча о другой происходило короткое замыкание, сыпались искры, небо приобретало естественный цвет.
— Где же они теперь, эти чудо-богатыри?
— Алеша Попович и Добрыня Никитич не прошли допинговый контроль, они лишены права подвига на пять тысяч лет.
Минут через десять мы вошли в ресторан, бросили шубы в лицо метрдотелю и сели у окна.
К нам подошел официант. Пока Мессалина читала меню, я из любопытства заглянул под стол, но ничего любопытного не увидел. Саша сидела на стуле, положив ногу на ногу. Ботинки официанта были покрыты тоненьким слоем пыли. Пол был из белого мрамора весь в прожилках. Только я вернулся в нормальное вертикальное положение, как сразу же задумался над своим собственным любопытством: что я искал там, под столом?
— Хрустящий салат, кукумбер, рулетики «Прыгни в рот», фондю, малиновое суфле, «Шато Арго», и достаточно пока, — повторил за Мессалиной официант.
— И «Чивас Ригал», — добавил я. — И побольше зелени. И побыстрее, если можно.
— Смотри, видишь, там, у окна сидит очень известная актриса, — сказала Саша.
— Вижу.
— Как же ее зовут?
— N, — сказал я.
— Это она, точно, это N.
— Не смотри на нее, это некрасиво.
— Я тоже хочу быть актрисой.
— Неужели?
— Перестань, я не шучу.
— То есть раньше ты никогда о театре и кинематографе не мечтала, а теперь тебе захотелось на подмостки?!
— Я умру, если не стану актрисой.
— Прекрасная смерть, можно позавидовать.
—Я сижу вот здесь с тобой и до сих пор не знаю, кто ты.
— Я и сам не знаю, кто я.
— Так не бывает.
— Правда! У меня нет представлений о самом себе, потому мне нечему соответствовать. Поскольку я свободен от представлений о самом себе, меня тем более не интересуют представления обо мне других людей, о которых у меня тоже нет своего мнения. Я ноль, я вино — чувствуешь, пока пьешь, я афродизиак, я трение воздуха об алюминиевое крыло самолета, возбуждающая отрава, космическая лотерея. Я соткан из осенней цветочной пыли и похоти молодого тигра. Я Восток и Запад. Я больше, чем человек. Я макровзрыв в пределах Вселенной. Ты хочешь стать актрисой, а я уже стал факелом, который несет над головой освободившееся человечество. Отливы и приливы — все происходит под моим неусыпным руководством.
— А что-нибудь конкретное ты умеешь делать? У тебя есть профессия?
— Нет.
— Когда-нибудь была?
— Никогда не было.
— А на что ты живешь?
— Что бог пошлет.
— Пока ты ждал меня, я перерыла вверх дном всю твою квартиру.
— Что-нибудь интересное нашла?
— Я знаю одно — деньги у тебя водятся. Откуда они у тебя?
— Я счастливый человек.
— И тебе за это деньги платят, за то, что ты счастливый человек?
— Заплатили единовременно.
— Кто?
— Небеса!
— За что?
— Я воплотил в своей жизни самую заветную мечту человечества. Как только человек появился на этой планете, он мечтал только об одном: чтобы все его оставили в покое. Мне заплатили за то, что я никому не нужен.
— Ты нужен мне.
— Нет.
— Если я уйду, ты по мне скучать не будешь?
— Не буду.
— Значит, ты меня не любишь.
— Не люблю, — сказал я.
— Сейчас встану и уйду! — сказала она.
— Скатертью дорога.
— У тебя нет души.
— Есть у меня душа. Но я не позволяю другим манипулировать моей сентиментальностью. В кино, когда я чувствую, что меня хотят нарочно довести до слез, я ухожу из зала. Да, я сентиментален! Пусть сделают так, чтобы я заплакал незаметно для самого себя. Не надо грубо играть на моих чувствах.
Саша не ответила. Она принялась за салат, а я выпил минеральной воды.
— Если я не стану актрисой, я умру, — еще раз повторила она.
— Перед смертью не едят с таким аппетитом.
— Умру тебе назло, — сказала она и проглотила маслину.
— Кстати, она тебя заметила.
— Кто?
— N.
— Я подойду к ней. Я хочу познакомиться.
— Иди.
— Нет, страшно.
Я посмотрел за окно: серебряная крошка летела мимо фонарного света и блестела. В ресторан вошел человек лет пятидесяти пяти, с прекрасной осанкой, седой как лунь. Он сел за стойку и закурил. Играла музыка, Мессалина что-то говорила мне о Мольере и Пиранделло, но я ее уже не слышал; за окном топталась и громко дышала зима. Лунь за стойкой опрокинул стопку коньяку, актриса достала из сумочки маленькую книжку, положила ее на стол и накрыла сверху ладонью, как будто клялась на Библии, потом открыла и стал читать вслух своему приятелю. Тот что-то писал на салфетке и улыбался.
— Ты эгоист. Зачем ты живешь, задумывался когда-нибудь об этом всерьез?
— Только ради своего маленького личного счастья.
— И тебе не страшно?
— Жизнь одного счастливого человека есть оправдание существования одного миллиона несчастных. Потому что если на миллион нет ни одного счастливого, тогда человечество — полная неудача, полный провал, это законченный абсурд. Это кажется, что я живу только для себя. На самом деле я каждый день совершаю подвиг. Я пожертвовал собой ради миллионов и миллионов обреченных на серую и беспросветную жизнь. Я принес себя в жертву. Мой долг быть счастливым.
— Допустим, — сказала Саша. — Но, для того чтобы ты стал по-настоящему счастливым, тебе нужна женщина, такая, как я.
— Я тебя четвертую.
— За что?
Если я не смогу без женщины, такой, как ты, быть счастливым, а мы познакомились с тобой несколько недель тому назад, значит, до этого я не то что не был счастлив; значит, я и не жил еще. Когда человека убивают, его лишают будущего. Ты хочешь лишить меня прошлого. Это страшнее смерти. Я всегда был счастлив; независимо от того, есть ты в моей жизни или нет, я всегда буду счастлив.
— Это была не жизнь.
— Это была прекрасная жизнь.
— Заблуждаешься.
— Что на десерт?
— Не надо.
А потом она подумала секунду и сказала:
— Кофе и мороженое, шоколад и еще кусочек сырного пирога.
Я передал просьбу официанту и стал медленно, по капле опускать виски в глотку... Я вдруг понял, почему полчаса тому назад заглянул под стол. Мне захотелось увидеть ее маленькие босые ступни. Не ноги, а именно босые ступни. Я еще раз заглянул под стол и сказал:
— Так, значит, ты хочешь стать актрисой?
— Хочу.
— Тогда пойдем потихонечку отсюда. Я приведу твою мечту в исполнение.
* * *
Мы взяли у портье ключи и поднялись на лифте на седьмой этаж. Номер оказался очень уютным. Я закрыл дверь на два оборота. Мы не стали включать свет, разбежались и бросились в воду. Течение тут же подхватило и понесло нас. Мы плыли к верховьям, преодолевая пороги, мы нерестились до трех ночи. Когда позади остались десятки, сотни морских миль, мы решили немного отдохнуть и остановились. Я достал из бара бутылку колы, открыл и стал жадно пить из горлышка.
