— Черт возьми, — выругался он. — Мне только этого не хватало!
Звонил господин Дюпон, известный депутат и, кроме того, директор «Капиталь».
Господин Дюпон, которому при первой смене кабинета прочили портфель министра, довольно редко занимался подготовкой публикаций в своей газете. Он был директором лишь номинально и чаще всего довольствовался общим руководством, предоставляя фактическое управление своему зятю, главному редактору. Поэтому Фандор был крайне удивлен, когда ему позвонил тот, кого в редакции именовали «Большой патрон». Фандор был приглашен в Палату депутатов к трем часам дня; патрон желал дать указания по поводу репортажа, особенно его интересовавшего.
Жером был заинтригован и встревожен. Но потом возмутился — ведь у него отпуск! «Впрочем, — подумал он, — «Большой патрон», возможно, ничего об этом не знает. Я пойду на свидание с ним, объясню, что уезжаю, и, черт возьми, он поручит свой репортаж одному из моих коллег».
— Мадам Анжелика, — сказал Фандор экономке, которая только что вошла в комнату, нагруженная пакетами, — поскорее давайте завтрак, потом закройте мой чемодан. Сегодня я уеду, чего бы это ни стоило!
Два часа, показавшиеся ему нескончаемыми, Фандор ожидал Дюпона в Бурбонском дворце. Депутат был на заседании; по словам служителей, привыкших к парламентским обычаям, дискуссия могла тянуться до бесконечности. Фандор нервничал. Несколько раз у него возникало желание просто сбежать по-английски, а потом, когда 800 километров будут отделять его от директорского гнева, оправдываться, ссылаясь на недоразумение.
Но он был слишком добросовестным журналистом и, несмотря на нетерпение, оставался на месте. Наконец, он увидел Дюпона, выходящего из зала заседаний. Через несколько минут в одной из маленьких комнат, предназначенных для парламентских комиссий, директор «Капиталь» беседовал с журналистом.
— Я просил вас встретиться здесь со мной, — начал Дюпон, — так как речь идет о довольно деликатном деле, по которому я хочу дать вам инструкции; я подчеркиваю это слово.
«Прекрасно! — подумал Фандор, — вот и конец моим каникулам!» Он попытался было заговорить об этом, но Дюпон, человек властный, хотя и мягкий по своим манерам, прервал его.
— Вы уедете на несколько часов позже, милый друг, и возьмете себе лишних восемь дней…
Фандор сдался — в таких ситуациях не спорят, и потом он был в выигрыше от этой комбинации.
— Милый Фандор, — начал «Большой патрон», — как вам известно, мы вчера напечатали заметку о смерти одного артиллерийского офицера, капитана Брока. Смерть довольно загадочная: этот капитан, принадлежавший ко Второму бюро Генерального штаба, то есть к разведке, имел широкие знакомства. Я только что говорил с министром внутренних дел и военным министром; оба они сходятся на том, что, не предавая этот случай огласке, мы должны произвести секретное и очень тщательное расследование. Вы — единственный человек в газете, обладающий ловкостью и тактом, нужными для такой операции.
Через час после встречи с господином Дюпоном Жером Фандор, засучив брюки и подняв воротник пальто, переходил под дождем площадь Инвалидов, кое-где слабо освещенную газовыми фонарями. Журналист подошел к улице Фабер, посмотрел на номер дома прямо перед собой.
Фандор машинально повторял наставления своего патрона: «Возьмите интервью у барона де Наарбовека, познакомьтесь с молодой особой по имени Бобинетта, узнайте обитателей особняка, где живет этот известный дипломат…»
Найдя нужный особняк, журналист решил получше ознакомиться с местностью. Обогнув ряд домов, ограниченных Университетской улицей, он вышел на авеню Тур-Мобур, чтобы установить, имеет ли дом Наарбовека два выхода. На первый взгляд, это казалось совершенно бесполезным, но Фандор был слишком сыщик в душе, чтобы пренебречь малейшей подробностью.
В особняке было два выхода: один, на авеню Тур-Мобур, предназначался, видимо, для прислуги. Фасад дома выходил на улицу Фабер. Задний двор отделял его от авеню Тур-Мобур. В доме было четыре этажа.
Фандор вернулся на площадь Инвалидов и некоторое время прогуливался под деревьями; без четверти семь он посмотрел на часы и, не видя света в окнах второго этажа, ставни которых, однако, были открыты, заключил, что обитатели, должно быть, еще не вернулись.
Как будто в подтверждение этого элегантный лимузин остановился перед домом Наарбовека. Мужчина средних лет вошел в подъезд. «Наарбовек!» — подумал Фандор и не обманулся. Он, видел, как автомобиль обогнул дом, и сказал себе: «Машина уехала, хозяин больше не выйдет!»
Потом в дом вошли две молодые женщины. Прошло еще двадцать минут. Комнаты второго этажа, до тех пор темные, одна за другой освещались, особняк, казалось, пробудился. Фандор собирался уже позвонить, но тут к дому подъехало такси.
Фандор приблизился к нему в момент, когда пассажир расплачивался. Это был элегантный молодой человек, изящный, с очень светлыми волосами, тонкими длинными усами на галльский манер; манера держаться выдавала его профессию: без сомнения, это был офицер в штатской одежде.
«Вероятно, у барона сегодня званый обед… Черт возьми, я тоже пообедаю! Дам ему часа полтора отдыха, я потом свое наверстаю».
Журналист знал по опыту, как неприятно интервьюировать людей, когда они торопятся, ждут кого-нибудь или голодны; он знал, кроме того, что после хорошего обеда они расположены к болтовне и даже к откровенности.
Фандор отправился в соседний кабачок и устроился за столом, за которым сидели кучера и слуги.
Через три четверти часа он вышел оттуда, плохо пообедав, но вполне удовлетворенный полученными знаниями о частной жизни лица, к которому собирался идти.
Фандор мог бы теперь сказать, в котором часу встает Наарбовек, каковы его привычки, постится ли он по пятницам и сколько платит за свои сигары.
— Господина де Наарбовека, пожалуйста!
Жером Фандор звонил у главного входа с улицы Фабер. Появившийся вежливый швейцар рассматривал вновь прибывшего с некоторым удивлением, возможно, вызванным визитом в столь поздний час.
И правда, пробило девять часов.
— Да, он живет здесь, мсье, — ответил слуга.
Фандор протянул свою визитную карточку и рекомендательное письмо Дюпона.
— Будьте добры передать это, — попросил он, — и узнайте, сможет ли господин де Наарбовек принять меня.
Швейцар, решивший, что посетитель слишком хорошо одет, чтобы заставлять его ждать у дверей, знаком пригласил молодого человека следовать за ним. Они поднялись по ступенькам, швейцар позвонил; сейчас же появился ливрейный лакей и взял из рук швейцара карточку и письмо.
— Будьте добры подождать здесь минуту, — сказал лакей довольно любезно, — я пойду узнать, примет ли вас господин.
Фандор остался один в большой прихожей, меблированной в стиле Ренессанса.
Лакей поспешно возвратился.
— Не соблаговолит ли господин следовать за мной?
Сняв пальто, Фандор повиновался.
Прихожая оканчивалась большой лестницей, украшенной изумительными перилами с изящным орнаментом, произведением мастеров кузнечного искусства XVII века.
Слуга открыл дверь, ведущую в великолепный салон для приемов, где мебели было немного, но вся она принадлежала веку Людовика XIV. В стеклах маленьких стенных панно отражались семейные портреты большого мастерства и еще большей мемориальной ценности.
Миновав эту комнату, они прошли еще через несколько более интимных комнат столь же изысканного вкуса.
Наконец, в курительной слуга указал Фандору на стул и исчез.
«Ну и ну! — подумал репортер, оставшись один, — этот дядя неплохо устроился. Похоже, занятие дипломатией за счет Гессен-Веймарского короля может неплохо прокормить…»
Глава 4
СЕРДЕЧНЫЙ ПРИЕМ
Размышления журналиста были внезапно прерваны. Дверь открылась, и вошла очень элегантная молодая девушка.
Фандор встал, приветствуя ее.
— Присядьте, мсье, — пригласила она и села сама.
«Это его дочь, — подумал Фандор. — Вот неудача, дипломат не примет меня; с одной стороны, жаль, но с другой… эта восхитительная особа…»
— Вы просили, мсье, свидания с господином де Наарбовеком, — начала молодая женщина, — речь идет, без сомнения, об интервью? У господина де Наарбовека принцип — он не разрешает писать о нем в газетах, поэтому не удивляйтесь…
Фандор покачал головой и улыбнулся. Такое вступление ему было хорошо знакомо и вовсе не обеспокоило. Он знал по опыту, что, согласившись принять репортера, люди уже заранее сдавались. «По крайней мере пять минут я буду слушать уверения, что ее отец не желает со мной говорить; после этого он придет сам и расскажет все, что мне нужно узнать».
Поэтому Фандор слушал рассеянно. В какой-то момент он вставил:
