— В таком случае придется мне вместе с Салаи осмотреть ее еще раз.
3
Иштван Кути обладал развитой интуицией. Для писателя это крайне важно, полагал он не без основания, но с годами все более убеждался, что чутье выручает его главным образом в расследовании преступлений, изменяя в художественных исканиях.
Вот и сейчас, как офицер органов безопасности, он тут же смекнул: Эва Ласло явится для него важной зацепкой. Но о том, что на улице Лео Франкеля, 96 жизнь сведет его с двумя бесподобными персонажами будущего романа, наш писатель догадался далеко не сразу.
Видимо, свою роль тут сыграло то обстоятельство, что среди пештских привратников (число которых все убывает!) почти не осталось колоритных фигур. Коммунальные управления, назначая привратников, отдают предпочтение людям со специальностью — электрикам, водопроводчикам и газовщикам — или разного рода халтурщикам, которые только думают, что во всем разбираются. Все они одинаковы, как автоматы, не работающие, пока в них не бросят монету. Разве можно сравнить их с былыми привратниками, умевшими и пошутить, и устроить разнос? С такими, скажем, как тетушка Эта, семидесятилетняя толстуха, которая спала день-деньской, зато ночью, отпирая запоздавшим жильцам ворота, была бодрой, нарядной, с завитыми волосами. Или такими, как дядя Тони, гренадер с огромными седыми усами, что красовался у лифта в неизменном темном костюме и в котелке. А как забыть чету Лукачей?! К восьми утра оба уже были навеселе, успев спустить ночные чаевые и поскандалить, выясняя, кто больше выпил в корчме. В углу двора большого доходного дома они держали уток, резать которых им было жалко, а когда это сделали неизвестные добровольцы из тех, кому не давало покоя беспрестанное кряканье, хмельные супруги оплакали своих подопечных крупными старческими слезами. Откормленную кукурузным зерном птицу они раздали самым щедрым плательщикам чаевых, наотрез отказавшись хотя бы отведать утятинки. А неделю спустя во дворе появилась новая партия желтых пушистых птенцов...
Словом, Кути, шагая по улочкам Обуды и думая то о Круди и Геллери, увековечивших в своем творчестве эту окраину Будапешта, то об Эве Ласло, рассчитывал встретить в лице привратника сквалыжника и зануду, с которым намучишься, пока что-нибудь разузнаешь.
Каково же было его удивление, когда в привратницкой дома 96 по улице Лео Франкеля он застал двух изящных старушек. Подвижные, хрупкие, седовласые, увешанные тонкими золотыми цепочками и медальонами, с крохотными топазами в ушах, они, живо поблескивая карими глазками, суетились, сновали по комнате. «Как две шустрые белочки», — подумал Кути, с трудом удерживавший их в поле зрения.
Мебель, которой заставлена была привратницкая, казалось, попала сюда со сцены Ибсена — громоздкая и тяжелая, в стиле начала века. Огромный овальный стол окружали шесть стульев с высокими жесткими спинками. Буфет на львиных лапах занимал целую стену и был сплошь в резьбе, с тремя большими ящиками посредине и двустворчатыми, украшенными светлой ореховой инкрустацией дверцами по бокам. Такой же инкрустацией был отделан буфет поменьше. На верхней полке высокой горки виднелись серебряное распятие, четки с черными и пурпурными бусинами, кубок, молитвенник с перламутром и золотыми застежками на обложке. Ну а на нижних полках творилось нечто невообразимое: тут были кокошники, душегрейки, ленты, веера, кинжал с позолоченной рукоятью, вазочки, статуэтки, браслеты, засохшие букетики в целлофане и роскошный зеленый венок, перевитый красно-бело-зеленой лентой. Похожий венок Кути заметил и на стене, между картинами с изображением батальных сцен 1848 года. На красной ленте, концы которой были пришпилены к стене кнопками, сохранилась надпись: «Достославным Катице и Оршике!»
— До того, как попасть в привратницы, мы играли на сцене, — в такт словам тряся головой, заговорила Оршика, старушка, что выглядела помоложе. — Точнее, в привратницы мы подались, удрав из дома для престарелых актеров. Там было так скучно!
— Когда-то мы играли первые роли! — подхватила Катица. — Оршика — примадонна, а я — драматическая актриса.
На лестничной клетке послышались чьи-то шаги. Оршика выбежала на кухню и, тут же вернувшись, сказала:
— Это Едличка, старая климактеричка, с рынка приволоклась. Она вас едва ли заинтересует.
— Как вы узнали, кто пришел, если даже не открывали двери? — удивился Кути.
— Как узнала? — игриво переспросила старушка. — Идемте, я кое-что покажу вам. — Она засеменила на кухню, Кути — за нею.
На оконной раме снаружи было укреплено большое зеркало от машины, направленное на подворотню.
— В нашем доме живет водитель грузовика, он для нас и украл это зеркало, — пояснила Оршика. — И поставить помог!
Тут на лестнице показался мужчина в летах, но удивительно крепкого телосложения, с густыми, косматыми бровями.
— Оливер Лукач! — взволнованно сообщила Оршика капитану. — Главный наш греховодник! У него целый гарем! Не мешало бы поинтересоваться, откуда он берет деньги на своих курочек!
— Ну что ты несешь, дорогуша! — с жаром возразила ей Катица. — Сколько раз тебе повторять, что он никому не платит, а только сулит!
— Сестрица моя совсем выжила из ума! — шепнула Оршика гостю.
Тем временем Катица достала книгу регистрации жильцов. Кути сел и принялся изучать ее.
— Антал, Аради, Бокрош, Хиршлер, этих пропустим, — говорил он, листая книгу. — Оливер Лукач, вы его только что поминали. Возможно, придется проверить. Далее: Ене Керекеш, Эва Ласло, — задумался он с деланным равнодушием, — тоже, как будто, внимания не заслуживают...
Старушки разом встрепенулись.
— То есть как это — не заслуживают?! Эва Ласло заслуживает в первую очередь! — воскликнула Оршика, показывая в потолок. — Она прямо над нами живет.
— Товарищ инспектор прав, — возразила ей Катица. — Не заслуживает она внимания. Вы знаете, к ней ходит симпатичный брюнет, высокий, лет сорока, но они ведут себя так тихо, что удовольствия от них никакого! — махнула она рукой.
Кути обмер, услышав ее слова. А Оршика закивала:
— Все верно, от них никакого шума!
— О чем это вы? — с трудом сдерживая волнение, спросил капитан.
Оршика, не говоря ни слова, удалилась на кухню и вернулась с большой стремянкой и толстым граненым стаканом. Ловко взобравшись под потолок, старушка приставила к нему донышко стакана и приложилась ухом.
Глядя на это «подслушивающее устройство», Кути не знал, то ли плакать ему, то ли смеяться.
— И что вы там слышите? — спросил он.
— Что слышим?! — возмущенно воскликнула Катица. — Ничего! Ни единого вздоха не слышим! Ну разве это мужчина?!
4
Ковач жил на четвертом этаже в доме по тихой узенькой улочке Дёндьхаз.
Построенный в тридцатые годы, дом в ту пору считался весьма современным по архитектуре. Двери прихожей выходили на лестничную площадку, а застекленная кухонная дверь — на галерею.
— Два выхода — обрати внимание, — заметил старший лейтенант Салаи.
— Таких квартир в Будапеште тысячи, — махнул рукой Ружа, — так что не думай, будто он специально ее подбирал. Случайно такая досталась.
— По-моему, этот человек случайно ничего не делает, — разочарованно ответил старший лейтенант.
Золтану Салаи было тридцать два года. В Будапешт он попал из провинции, откуда-то из-под Веспрема, и сохранил характерный для тех мест певучий выговор. Женился на односельчанке, которая вскорости после свадьбы на радостях одарила его двумя прелестными девчушками. Курносый, с высоким открытым лбом, кареглазый Салаи был человеком огромного роста и недюжинной силы. Ни в одном магазине столицы на него не могли подобрать костюм, поэтому он их шил на заказ и по необходимости был самым элегантным мужчиной в министерстве внутренних дел. Его спокойствие и размеренная походка только усиливали это впечатление, и неудивительно, что девушки провожали Салаи долгими взглядами, хотя и знали: старший лейтенант души не чает в жене и кокетничать с ним бесполезно.
Квартира Ковача выглядела довольно странно: казалось, в ней никогда не жили; обстановка — роскошная, но безликая, как в гостиничных апартаментах; картины, шторы на окнах напоминали театральные декорации.
— Я уж трижды тут побывал, и никаких результатов, — сказал Салаи подполковнику.
Тот приступил к осмотру.
Двери холла в обе комнаты были распахнуты. В ближней комнате, слева от входа, он увидел тахту, застеленную ярко-красным покрывалом, на ночном столике — будильник в кожаном футляре, телефон, фарфоровый ночник с шелковым абажуром.
— Ему не звонили? — спросил Ружа.
Салаи отрицательно покачал головой.
У тахты стоял книжный шкаф. На окнах — тяжелые парчовые шторы. Посередине комнаты — два кресла, журнальный столик. Дорогие, со вкусом подобранные, совершенно новые вещи.
